Год Единорога
Потом мы с большим аппетитом позавтракали тем, что осталось от ужина. И нам казалось, что время идет быстро. И вот, когда Кильдас подняла кубок за наше счастливое будущее, с другой стороны перевала послышался сигнал — звук рога нет, приветственный звук фанфары.
Я встала и повернулась к Кильдас и Сольфинне.
— Мы должны идти?
— Здесь нам нечего больше делать, — согласилась Кильдас. — Посмотрим, что это за счастье, за которое мы только что пили, ожидает нас.
Мы вышли наружу и стали спускаться вниз по тропе в плотное облако тумана, скрывающее все, что находилось внизу. Но дорога была ни крута, ни тяжела. Остальные девушки следовали за нами, шуршащие подолы их платьев не касались земли, а фата невесты скрывала лица. Ни одна из них не задержалась и не повернула назад, никто из них не выказывал никакого страха и мы молча продолжали свой путь.
Рог прозвучал трижды. В первый раз, когда мы отправились в путь, во второй раз, когда мы миновали перевал и теперь вот в третий раз. После третьего звука рога туман перед нами расступился, словно разведенный в стороны чьей-то гигантской рукой и мы вышли на площадку, где была весна, а не зима. Короткая трава здесь была сочной и мягкой. Ворота из кустов образовывали входную арку и на этих кустах висели маленькие белые и желтые цветочки, напоминавшие колокольчики, и от них исходил сладкий запах, такой же, как от венков невест.
Не было видно ни одного человека; вместо них мы увидели лежащие тут и там на траве плащи-накидки и некоторые из них были словно нарочно отброшены в сторону. Эти накидки были сделаны из тончайшей ткани и покрыты драгоценными камнями, каких никто из нас никогда не видел. Каждая из этих накидок отличалась от другой, хотя и едва заметно, потому что на всех них было столько узоров, что разбегались глаза.
Мы молча стояли и смотрели. Но чем дольше я глядела на то, что было передо мной, тем больше странное ощущение охватывало меня: мне казалось, что я вижу вторую картину, словно скрытую первой. Когда я концентрировала свое внимание на какой-нибудь части этого зеленого лужка, на цветущих кустах или даже на какой-нибудь накидке, радостное великолепие красок блекло, и я видела что-то совсем другое, что выступало наружу из-под всего этого.
Не было больше зеленой травы, а только коричневая зимняя земля и пепельно-серая поросль, такая же, как на равнине, по которой мы ехали день назад. Не было никаких цветущих кустов, а только голые, колючие, без цветов, ветки. И накидки — покрытые сияющими драгоценными камнями, которые образовывали узоры, напоминавшие ряды каких-то странных рун, (они не имели для меня никакого значения) и все эти накидки были такого же серого цвета, как и земля, на которой они лежали.
Чем дольше я на них глядела, сосредотачивая свою волю, тем больше бледнело все это колдовство. Взглянув на своих спутниц, я заметила, что они видели только то, что было на поверхности, и не видели того, что скрывалось под всем этим. И лица их были открыты. Они выглядели такими счастливыми, что я поняла: никакое мое предупреждение не сможет сломать их убежденность, да я и не хотела делать этого.
Они оставили меня, сначала Кильдас, а потом Сольфинна и другие. Они пробежали мимо меня на этот заколдованный луг и каждая из них подобрала одну из накидок, привлекших их своим великолепием, которое однако, было только видимостью.
Кильдас нагнулась, и, подобрав одну из накидок, накинула ее себе на плечи и грудь; на этой, светящейся голубыми огнями накидке, было вышито драгоценными камнями сказочное животное. Двойное зрение, пришедшее ко мне, ушло, и я теперь только изредка могла видеть то, что было скрыто колдовством от глаз других. Девушки прижимали к себе накидки как бесценные сокровища и быстро шли дальше, словно увидели свою цель и теперь старались как можно скорее достичь ее. Они подошли к кустам, прошли через арку и исчезли в облаке тумана, висевшего по ее другую сторону.
Сольфинна тоже сделала свой выбор и исчезла. Эдит и остальные последовали за ней, и я с испугом поняла, что осталась одна. Мое двойное зрение нагнало на меня страх, но дальнейшие колебания могли быть опасными. Но я все еще смотрела на оставшиеся накидки; их оставалось совсем немного, и их иллюзорная красота постепенно исчезала и все они стали казаться мне одинаковыми. Нет, не совсем одинаковыми, решила я, рассмотрев их повнимательнее, потому что ряды рун на них были различной длины и ширины.
Одна из накидок лежала несколько в стороне от остальных, в углу, почти на самом краю площадки. Руны на ней не образовывали единого узора, а были разрозненными. Некоторое время я старалась воспринять их колдовство, разглядеть зелено-голубую, крылатую фигуру, сотканную из драгоценных кристаллов. Но это видение было настолько беглым, что в следующее мгновение я уже не знала, на самом ли деле видела все это. Однако я чувствовала, что эта накидка притягивает меня, по крайней мере, она притягивала мой взгляд сильнее, чем другие. И чтобы не вызвать подозрений я должна была сделать свой выбор немедленно. Но почему я так подумала, — не знаю.
Я пересекла мертвую, мерзлую землю, подняла накидку и прижала ее к себе, потом прошла через голые кусты в холодный туман, оставив позади себя лежащих на земле десять накидок; их колдовство и краски на них исчезли.
В тумане я слышала голоса и радостный смех, но никого не видела, и когда попыталась определить направление этих звуков, то не могла понять, с какой стороны они доносятся. Накидка в моих руках, отделанная серебристо-серым мехом, становилась все теплее. Одетая в подвенечное платье, я начала мерзнуть, потому что оно почти не защищало меня от холода.
В тумане появилась темная тень: ко мне приближалась какая-то фигура. Я почувствовала себя пойманной, у меня не было никаких шансов на бегство. Человек или зверь — или то и другое? Темная тень передвигалась на двух ногах, как человек. Но того, что встретили в этом тумане мои спутницы, они не испугались, потому, что в тумане звучали их счастливые голоса и не слышала печальных вздохов и рыданий.
Человек. Да, голова у него была человеческой. А я смотрела на него двойным зрением, которым разглядела серо-коричневые накидки.
Наконец чужак вышел из тумана, и я смотрела, как он, принадлежащий к чужой расе, приближается ко мне, чтобы забрать меня. Он был высок, хотя и не так высок, как горец-воин, строен как юноша и только его раскосые зеленые глаза были не глазами юноши, а усталыми, старыми и какими-то лишенными возраста.
Каждая из его бровей так круто поднималась вверх, что глаза его, казалось, образовывали на лице прямой угол, вершиной которого был острый, выступающий вперед подбородок, и под таким же углом были подстрижены его густые волосы, спадающие на лоб. По человеческим меркам он был ни красивым, ни безобразным, а каким-то совсем другим, непривычным.
На голове его не было ни шлема, ни чего-нибудь еще, одет он был в кольчугу, которая, казалась, очень сильно стесняла его движения. Она спускалась до половины бедер, под ней были надеты плотно облегающие тело короткие брюки из гладкого серебристого меха, такого же короткого, который мне так понравился там, в палатке. Этот мех был почти таким же. На ногах — меховые сапоги, несколько более темного цвета, чем брюки. Его гибкую талию охватывал пояс из мягкого материала, застегивающийся на огромную пряжку, к которой был прикреплен странный, молочно-белого цвета, камень.
Так я впервые увидела Херрела, всадника-оборотня, чью накидку я подобрала, ничуть не прельщенная ее колдовством.
— Мой… Мой лорд? — наконец вежливо спросила я, так как он, очевидно, не хотел нарушать молчание, воцарившееся между нами.
Он улыбнулся, почти насмешливо.
— Моя леди, — ответил он мне, и в его голосе снова прозвучала легкая насмешка, но я чувствовала, что она относилась не ко мне. — Кажется, мне удалось устроить все гораздо лучше, чем я надеялся, и ты подобрала мою накидку.
Он протянул руку и взял у меня накидку.
— Я Херрел, — сказал он.