Дитя общины
А раз зашла речь о детях, спутник заговорил и на эту тему.
– Первенец? – спросил таможенник Эльзу.
– Да, – ответила она.
– И без операции рожали?
Эльза опять удивилась странному вопросу, но таможенник, который не всегда ждал ответов на свои вопросы, продолжал:
– Моя жена всегда рожает с операцией!
Это иностранное слово он произнес с какой-то гордостью, словно операция особая привилегия, которой бог отличает лишь избранных женщин.
Эльза не знала, что ей на это сказать, но он и не нуждался в этом.
– Странно, не живут у меня дети. Только первый, сын, слава богу, жив и здоров, вырос хорошо.
И на это Эльза ничего ему не сказала. Немного погодя он спросил ее:
– Чем занимается ваш муж?
– Я не замужем, – смущенно ответила Эльза.
– Вот как! Кто же тогда отец ребенка?
– Это тайна!
– Тайна? – серьезно переспросил таможенник, задумался и после долгого молчанья сказал как бы про себя: – Действительно странно, почти каждый третий ребенок – тайна.
Эльза не поняла, что он хотел сказать, но, как обычно, он быстро разрешил ее недоумение.
– Видите ли, – продолжал он, – мой ребенок, тот единственный, что выжил, ведь он тоже – тайна. И не простая тайна, а целый роман.
Он помолчал, размышляя, наверно, стоит ли поверять тайну, а потом решился и сказал:
– Я женился немолодым. У меня есть хороший друг, сосед, молодой человек, но уже женатый лет пять или шесть. Он и меня уговорил: «Давай, говорит, я тебя женю! Ты, говорит, ни во что не вмешивайся, я сам подберу тебе молодую!» Я ни во что не вмешивался, он нашел мне невесту, просватал ее и женил меня. На свадьбе у меня был старшим шафером, а жену нашел мне молодую и красивую, на двадцать один год моложе меня.
Мы и раньше дружно жили, – продолжал таможенник, – но с тех пор, как женились, совсем стали как родня, наши семьи так сжились, что нас теперь водой не разольешь. Приду к вечеру домой со службы, а мой сосед и старший шафер уж у меня. Говорит: «Моей хозяйки нет дома, я и подумал, где ж ей быть, как не у соседа!» Так же и я к нему ходил.
И самое лучшее – через год после моей женитьбы в наших семействах были прибавления. Его жена родила сына, а через три дня родила сына и моя. Того, что без операции и что жив до сих пор. У него это был третий ребенок, но первый мальчик, а у меня сразу мальчик родился. Радости не было конца. То у меня, то у него пьем за здоровье наших сыновей.
Договорились и крестить их вместе, а так как одна и та же повивальная бабка принимала у его и у моей жены, то на первой же неделе пришла эта бабка, взяла обоих младенцев и в церковь, а за ней мы, отцы. Его сын получил имя Милосав, а мой – Райко.
В тот день мы как следует напились и все время обнимались да чмокали друг друга.
Но не прошло и четырех месяцев, как его ребенок, Милосав, занемог, все дремал, дремал и помер. Жаль ему, да и мне, конечно, жаль.
А мой Райко здоровый, красивый и растет хорошо. Но стала мне бросаться в глаза одна странность – чем дальше, тем больше становится мой ребенок похож на старшего шафера. А на меня – нисколечко!
Сперва я думал, что мне это только кажется, но, как придет он вечером ко мне, возьмет Райко на колени и начнет играть с ним, я все гляжу, гляжу на него, гляжу на ребенка и сравниваю. Такой же нос, такие же губы, такие же брови и даже уши такие же. Возьму иногда сына, прижму к щеке, стану перед зеркалом и сравниваю. Не похож: у меня губы полные, а у него тонкие; я курносый, а у него нос прямой, острый; у меня брови тонкие, как голодные червяки, а у него широкие, как пиявки; у меня узкие зеленые глаза, а у него большие и черные. Не похожи мы с ним друг на друга, словно и не отец с сыном.
Тут таможенник прервал свой рассказ, потому что Эльза, сперва лишь улыбавшаяся тайком, не могла сдержать смеха.
– Не смейтесь, – остановил он ее, – это совсем не то, что вы думаете. Когда я вам расскажу все, вы увидите, что ошибаетесь.
Эльза перестала смеяться, и таможенник продолжал рассказывать:
– Я и сам подумал об этом, и сердце мое захолодело, как арбуз, вынутый из колодца. Я ходил по улицам задумавшись, на службе у меня все из рук валилось, и вообще стал такой рассеянный, что контрабандистам в то время было раздолье. Сколько раз ночью лежу я в постели, укрывшись одеялом с головой, и сам с собой разговариваю. Говорю себе: это так; а потом сам себе возражаю: нет, не так! Такое чувство, будто я сам себя на две половины разорвал, и у каждой половины свое «я», и эти два «я» спорят между собой, ссорятся. Вот так примерно:
Первое я: Нет, этого не может быть, он мой друг, почти родственник, старшим шафером был на моей свадьбе.
Второе я: Может быть, все может быть на этом свете. Сегодня друг, а завтра нет, да и старший шафер – не родственник.
Первое я: Но он же меня сам женил!
Второе я: А может, он и женил-то тебя ради самого себя.
Первое я: Но почему моя жена могла пойти на это?
Второе я: Потому что ты уже в возрасте.
Первое я: Моя жена меня любит!
Второе я: Он моложе и красивее.
Первое я: Он порядочный человек.
Второе я: Такое случается и с порядочными людьми!
Первое я: Нет, нет, я в это не верю.
Второе я: Блажен, кто не верит!
Вот так по ночам я спорю сам с собой, а как встану, взгляну на Райко – ну вылитый старший шафер! И чем дальше, тем все больше похож на него и все меньше – на меня. Уже и старший шафер заметил, и жена заметила, что мне нехорошо, что я в дурном настроении, спрашивают они меня, что со мной, а я боюсь сказать им.
А Райко уже подрос, уже ходит, уже бегает. Жена моя однажды взяла мои старые брюки и выкроила из них для мальчика длинные брючки, какие мужчины носят. Надел их Райко и бежит ко мне похвастаться, я глянул, передо мной – маленький мужчина, маленький старший шафер. Остается ему только взять свечи, стать позади и повенчать меня. Тут уж я не выдержал, пошел к жене и все ей выложил: так, мол, и так, ребенок вылитый старший шафер.
– Да! Я тоже это заметила, – говорит жена, – и все ждала, не заведешь ли ты сам разговора об этом.
– Ну вот, завел! – говорю.
– Не ты, так я бы завела разговор! – говорит она мне.
– Ладно, и как же ты это объясняешь? – спрашиваю ее я.
Моя жена тяжко вздохнула, из чего я заключил, что ее что-то мучит.
– Сказала бы, да жаль мне тебя.
Я пришел в замешательство. Выходит, мое второе «я» право, моя жена почти призналась и жалеет меня. И хотя я человек хладнокровный, во мне что-то воспламенилось, и в руке моей заплясала та самая иголка, которой я укалываю детей.
– Говори, я хочу знать! – крикнул я строго, так строго, как кричу во время таможенного осмотра: «Открывайте чемоданы, осмотр!»
Моя жена, нисколько не смутившись, ответила совершенно откровенно:
– Я давно хотела сказать, но щадила тебя, знала, что это причинит тебе боль. Но так как твое подозрение причиняет боль мне, то пусть будет больно тебе, а не мне. Вот как я объясняю сходство ребенка со старшим шафером.
И тут жена открыла мне тайну, которая мучит меня и по сей день.
– Мне кажется, – сказала она, – объяснение может быть только одно – бабка во время крещения перепутала детей.
– Как? – изумился я.
– Мне кажется, – повторила жена, – что она перепутала детей и нам дала сына старшего шафера, а ему – нашего.
У меня волосы встали на голове.
– Значит, это наш сын умер?
– Да!
– И Райко – не мой сын?
– Я готова поклясться, – говорит жена, – что это не твой сын.
Я точно обезумел, не знал, что думать, что сказать. Было ясно как день, что жена права, но это значило, что мой сын, которого я любил больше жизни, не был моим сыном и…
– Ладно, – в ужасе говорю я жене, – но это значит, что как только старший шафер догадается об этом, он потребует ребенка обратно?
– И предъявит счет за похороны того, другого ребенка.
– Это пустяки, вот…
Я был не в состоянии о чем-либо думать. Я словно язык проглотил и молчал долго-долго. Наконец я поднял голову и спросил жену: