Гайджин

Он взял ее руки в свои и нежно сжал.
— Это то же самое, что ходить по канату без страховки. Я должник Эрики: она спасла мне жизнь, и это значит, что часть меня принадлежит ей. Теперь, если я не возвращу себе эту часть, я возненавижу ее, а я этого не хочу. Благодарность — тяжелая ноша, особенно для меня. Хорошо, ты не одобряешь, что Эрика...
— Я не говорила, что она мне не нравится.
— Алекс, Алекс. Разве я не вижу? Ты порой смотришь на нее та, будто хочешь оторвать ей губы. Мне бы хотелось, чтобы вы поладили. Ты ей нравишься.
— Я думаю, что ты любишь ее за нас обоих. Между тем ее сестра сидит в дерьме по уши, и ты можешь погибнуть, вытаскивая ее оттуда.
Саймон отвел взгляд.
— У меня нет выбора. Если бы не Эрика, я бы погиб. Ее сестре грозит то же самое, если не вытащить ее из Японии. Наше правительство не поможет, а правительству Японии наплевать.
Он посмотрел на мать.
— Самое трудное для меня, моя хорошая — это просто оставаться здесь и наблюдать за происходящим.
Со слезами на глазах Алекс обняла его.
— Эрика спасла, и Эрика погубила. Думаю, что со временем я смогу научиться любить ее, но сейчас она того не стоит. Меня совсем не привлекает перспектива получить тебя в целлофановом пакете. Думаю, что осуществить то, что ты задумал, будет чертовски трудно. Но, кто не рискует, тот не пьет шампанского.
Он усмехнулся и нежно провел кулаком под ее подбородком.
— Не беспокойся, со мной все будет в порядке. Я, как Ван Гог. Что бы ты мне ни говорила, у меня входит в одно ухо, да там и остается.
Никаких драматических сцен прощания. Никаких слов. Саймон, может быть, останется в живых, но Алекс не пережила бы прощания с ним — это точно. Она бы просто рассыпалась перед ним на кусочки. Она так любит его! Однажды утром она проснулась в своем роскошном доме, который они снимали в районе Монт-Танталус в Гонолулу, и почувствовала, что он уехал. Едва дыша, она встала с постели, оделась в домашний халат и поспешила вниз, в его комнату.
Пусто. Кровать убрана. Утренний свет проникал сквозь стеклянные раздвижные двери спальни, за которыми был виден аэрарий, построенный из норфолкской сосны собственными руками Саймона. Все на своих местах в комнате такой же аккуратной, как и сам Саймон. Бумаги, которые он оставил, тоже были аккуратно разложены на три стопочки на белом письменном столе. Алекс посмотрела на них сквозь слезы. Завещание Саймона, страховки, ключи от депозитных сейфов, имущественные документы, чековые книжки. Письмо к адвокату, нотариально заверенное, назначавшее Алекс одним из двух душеприказчиков Саймона.
Долгое время она просидела на краю его кровати, оцепенело глядя поверх блестящего от дождя леса в сторону Японии.
* * *
Алекс Глэдис Бендор была шестидесятитрехлетней женщиной, очень высокой, с серыми бдительными глазами на продолговатом лице и крашенными светлыми волосами. В июльскую жару она носила короткий хлопчатобумажный спортивный свитер серого цвета, белые шорты и кроссовки. К бедру ее был всегда пристегнут шагомер для точной фиксации ее каждодневных пробежек и прогулок. Она жила на Гавайях уже тридцать лет, была вдовой и владела книжной лавкой в торговом центре Вайкики. Во время второй мировой войны она была блестящим дешифровалыциком. Это была работа, которая давала ей чувство превосходства над другими людьми, не потому что она была посвящена в какие-то секреты, а потому что эту работу мог выполнять один из тысячи.
Достигнув Капиолани-парка, по которому проходил маршрут их пробежки, она заметила, что Рамон сбавил темп и перешел на бег трусцой, а потом и на шаг. Слава Богу. Пробежка окончена. Пора идти домой, скинуть с себя все эти мокрые вещи и быстренько опрокинуть рюмочку сухого мартини. Но прежде остыть. Это непреложный закон Рамона.
Они шли за ним медленным шагом рядом с беговой дорожкой, освободив ее для любителей джоггинга и бегунов других беговых клубов. Пробегающий мимо окликнул Алекс, она подняла руку, устало его поприветствовала, и он тут же скрылся в сгущающихся сумерках. Ее лэндлорд. Тридцатилетний суперделец, приехавший на Гавайи всего шесть лет назад из Мэриленда. Теперь на острове ему принадлежало недвижимости более чем на двести миллионов долларов. Два сердечных приступа и настойчивость Алекс убедили его сбросить лишних шестьдесят футов, сократить свой двадцатичетырехчасовой рабочий день и начать заниматься бегом.
Алекс и сама начинала бегать с опасениями. Высокое кровяное давление, лишний вес, привычка выкуривать до двух с половиной пачек сигарет в день и опухоль в правой груди пугали ее до дрожи. Опухоль оказалась доброкачественной, но пять дней ожидания, чтобы узнать это, были самыми долгими днями ее жизни.
Именно тогда Саймон решил ею заняться. Он знал к ней подход. Ни один из них не любил, чтобы им командовали. Каждый руководствовался своими собственными побуждениями и гордостью, которая предполагала некоторую дистанцию между ним и другими людьми. Каждый нежно любил другого.
Он начал с подкупа. Если она продержится год — новый «мерседес». В конце шести месяцев — тысяча долларов за каждый фунт, который она сбросит. Он разработает комплекс упражнений и диету и проследит за ней. Сам он придерживался строгого режима и диеты, позволявшим ему находиться в хорошей физической форме, как и тогда, когда он был чемпионом своей гавайской школы по гимнастике.
Ежедневно Алекс глотала горсть витаминов и тщательно отмеренный маленькими дозами протеин, одновременно приучая себя к морковным пирожкам и еде без мяса. Она исключила из рациона холодную индейку, похудела на двадцать фунтов (сразу же за это получив с Саймона) и с удовольствием убедилась, что ее кровяное давление упало до нормы. Звон в ушах прекратился, а ишиас отпустил.
Заминка — остывание Рамона заканчивалось. Небольшая прогулка, несколько упражнений — и до завтрашнего вечера. Алекс пошла домой с Леонардом, смотрителем музея, и Глориеттой, бывшей школьной учительницей. Все больше беспокоясь о Саймоне, Алекс почти не участвовала в разговоре Леонарда и Глориетты. Они обсуждали достоинства пакалоло, гавайской, выращиваемой дома, марихуаны.
Насколько могла понять Алекс, они уже перепробовали все ее виды: Кона Голд, Пуна Баттер, Кауйа Электрик и самую действенную из всех — Майи Вовии. Что поделать, на Гавайях марихуана была самой прибыльной сельскохозяйственной культурой, превосходя такие отрасли, как производство сахара и переработка ананасов. Ни Алекс, ни Саймон ни разу даже не дотронулись до этой дряни. Слава Богу, Саймон не верил даже в аспирин.
— Смотрите, вон там, — сказал Леонард, указывая на толпу.
Алекс вгляделась в сумерки и увидела зажженные бумажные фонарики, кружащиеся рядом с гигантской индийской смоковницей.
— Танцоры бон.
Глориетта вздрогнула.
— Жутко все это, вот что я вам скажу. Мертвые возвращаются к живым. Мой папочка говорил, что, когда ты умираешь, кто-нибудь да бывает этому рад.
— Пение прекратилось, — сказал Леонард и усмехнулся.
— Надеюсь, что здесь все не так, как мы говорили.
Леонард и Глориетта потащили Алекс к танцорам бон и их зрителям.
— Они готовятся к благословению фонариков перед тем, как их пустить на воду, — сказала она им.
Празднество Мертвых. Празднество Фонариков. Ей показалось, что она видит лицо Саймона, а потом вместо него еще двоих людей, которых она любила и которые были уже мертвы. Она задрожала, поймав себя на ужасной мысли, жив ли Саймон.
Буддистские священники начали тихо благословлять фонарики, и толпа стала стихать. Слышались только хриплые голоса австралийских туристов.
Алекс нагнулась растереть свою затекающую икру и застыла на месте. Поначалу она подумала, что она ошиблась: постоянно думая о Саймоне, она, наверное, уже была близка к умопомешательству. Оставаясь в том же положении, она внимательно вслушивалась, вслушивалась всем своим существом. Страх начал заполнять ее. Как во сне, она медленно выпрямилась и повернулась на звук, звук постукивания. Постукивания кольцом на пальце о головку трости.