Все, что считается
Когда я об этом думаю, то моя работа начинает мне нравиться еще больше. Она похожа на спорт. Выдавливаешь из человека кровь до последней капли, а когда уже кажется, что он выжат как лимон, встряхиваешь его как следует и глядишь – наберется еще капля-другая. Конечно, в данном случае кровь есть метафорическое обозначение денег. Кровь – это деньги. Или наоборот: деньги – это кровь. Наверное, эти слова мне следует написать на плакате и повесить в своем кабинете: «Кровь за деньги, деньги за кровь». Но, скорее всего, мало кто способен оценить мой юмор. Кстати, я не уверен, что прав насчет метафоры, ведь, как уже говорилось, проблемные клиенты – это хаос, нервные срывы, закрывающиеся предприятия, самоубийства и убийства. Другими словами, настоящая кровь.
Да, о почте. Что у нас сегодня? Вот, например, письмо одного из так называемых мелких клиентов. Кредит в пять тысяч марок. Почему оно оказалось на моем столе? Опять мадам Фаруш изображает мать Терезу. Скорее всего, автор позвонил ей и на коленях умолял передать мне его душещипательную писанину. Придется с ней поговорить. Вам интересно, что он пишет? Всё как всегда: не имею работы уже четырнадцать месяцев… жена требует развода, детям нужна помощь психолога… все попытки открыть собственное дело потерпели крах… у матери рак… мы на пороге нищеты… и так далее и тому подобное. Никаких подробностей мне не нужно. Ведь факты – их я почерпнул из дела – говорят следующее: этот человек взял кредит в пять тысяч марок, чтобы купить мебель и телевизор! Вопрос – как это пришло ему в голову, если он знал, что фирма, в которой он работает, на грани банкротства. Об этом писали во всех газетах. Нужно читать не только спортивную страницу, можно заглядывать и в раздел экономики! С его-то жалованьем непросто выплачивать даже проценты. Вот вам честный и откровенный вопрос: зачем человеку с более чем скромным доходом, живущему с женой и детьми в двухкомнатной квартире, стенка для гостиной, да еще и с телевизором? Если он действительно не может без этого обойтись, то почему бы не сэкономить на еде? Все так делают. Почему он идет в банк и одалживает пять тысяч марок, которые, скорее всего, он никогда не сможет вернуть? Если уж быть искренним до конца, то ответ меня совсем не интересует, мне все равно. Банк дал в долг пять тысяч марок и хочет получить их обратно, ну и конечно проценты. И я позабочусь о том, чтобы банк их получил. Всё очень просто. А сейчас я вызову свою неисправимую мадам Фаруш и в тысячный раз объясню, как следует относиться к подобным проблемам. Дать деньги в долг и получить их обратно с процентами – вот в чем заключается деятельность любого банка. Наш же отдел занимается вопросами морали: долги следует возвращать.
5
Я бы покривил душой, сказав, что между мной и Румених всё гладко. И я бы покривил душой, заявив, что для меня не играет никакой роли тот факт, что Румених – женщина. Да еще какая! Руководство банка состоит преимущественно из реакционных консерваторов, которые не любят доверять ведущие посты женщинам, хотя и не упускают возможности патетично утверждать обратное. Поэтому женщины, стремящиеся пробиться несмотря ни на что, должны быть чуточку более агрессивными, чем их коллеги-мужчины. Когда полгода назад Румених заняла пост руководителя отдела по работе с проблемными клиентами, для меня прозвенел первый звоночек.
Она на самом деле необычайно хороша. Лицо тонкое, но с четкими чертами, излучающими определенную женскую твердость, если можно так выразиться. Она часто смеется, о чем свидетельствуют мелкие морщинки в уголках глаз. Сначала ее смех звучит совершенно свободно на высоких тонах, затем темнеет и становится резким, а в конце он обращается против собеседника, словно остро отточенный нож.
Свои первые полгода она провела, занимаясь преимущественно увольнением из отдела тех людей, чье присутствие казалось ей неэффективным. Многие из своих решений она объясняет тем, что то или иное обстоятельство является «эффективным» или «неэффективным». Меня она до сих пор не трогала. Однажды, в самом начале, похвалила в присутствии коллег и заявила, что я могу выполнять свою работу так же, как и раньше.
Через несколько недель сказала – и снова в присутствии других, – что ждет большей самостоятельности, особенно от господ второго руководящего уровня. При этом она смотрела прямо на меня. С того самого момента я уверен, что она постоянно держит меня под контролем. Она не вмешивается, а только наблюдает. Ее внимание заставляет меня бояться ошибок, а следовательно, и делать их. Она это замечает, но молчит. Мне кажется, что она ведет некий кондуит, который когда-нибудь использует в своих целях. Я уже не раз обдумывал возможность поговорить с ней откровенно. Но если она действительно собирается на меня напасть, то мои слова не доставят ей ничего, кроме удовольствия. Все это довольно неприятно. Она меня немножко мучает, делая это настолько ловко, что не придерешься. Поэтому у меня противно засосало под ложечкой, когда она заговорила со мной о деле Козика. Стараюсь не обращать внимания на атмосферные неурядицы. Ведь до сих пор же ничего не случилось!
Наконец она звонит. Естественно, она не берет трубку и не набирает мой номер. Ее секретарша позвонила моей и сказала, что Румених хочет со мной поговорить.
После этого моя секретарша соединила меня с ее секретаршей, и та холодным тоном сообщила: «Минутку. Фрау Румених будет с вами разговаривать», – а потом переключила меня в режим ожидания. Некоторое время я слушал ужасное исполнение «Четырех времен года» Вивальди. Наконец она взяла трубку и произнесла: «Да!» Это «да» прозвучало настолько кратко и высокомерно, как будто я оторвал ее от работы, которая была намного важнее всех моих дел вместе взятых.
– Это Томас Шварц. Вы мне звонили…
– Ах да. По поводу дела Козика…
– Так?..
– Вам не кажется, что об этом уже давно пора поговорить? Это же в ваших интересах. Ответственность в этом вопросе полностью лежит на вас.
Я так не считаю, но не спорю. Не хочу ее сердить. Говорю:
– Да, конечно.
Она назначает мне время, когда я «со всеми документами» должен появиться у нее в кабинете.
О чем речь в этом деле Козика? Вопрос неплохой. Сказать точно не может никто. Перед ее кабинетом я появляюсь вовремя.
– Речь идет об очень сложном деле, – говорит Румених и предлагает мне стул, который ниже ее стула сантиметров на тридцать. Как маленький ребенок, я пытаюсь вытянуть подбородок так, чтобы голова оказалась выше стола.
– Вам не кажется, что это смешно? – спрашиваю я.
– Дело Козика? – Ее брови ползут вверх.
– Стул.
– Нет. Справа под сиденьем рычаг. Он приводит в движение гидравлический привод. Если хотите, можете им воспользоваться. – Она говорит абсолютно нейтральным голосом, чтобы дать мне понять, насколько нелепо интерпретировать возникшую ситуацию как некий символ.
Сопровождаемый легким шипением, я поднимаюсь вверх сантиметров на двадцать.
– Можно начинать? – Румених показывает на лежащую перед ней стопку бумаг. – Это всё о Козике.
Я это знаю. Знаю так же, что эта стопка лишь малая толика документов, касающихся дела Козика. Отвечаю:
– Мгм…
Румених становится настойчивой:
– Господин Шварц, с этим делом работаете вы. Как вы его оцениваете?
Начало довольно жесткое. В деле Козика слишком много деталей, рассказать об этом в двух словах невозможно, и Румених это прекрасно понимает. А кроме того, каждый в нашем отделе имеет хоть какое-нибудь отношение к делу Козика. Четыре года назад, когда я только пришел в банк, дело Козика уже существовало. Даже старшие мои коллеги, проработавшие здесь десять, а то и двадцать лет, не знают начала этой истории. Им тоже известна лишь некоторая часть обстоятельств. Никто не знает всех деталей, не говоря уж о Румених, которая время от времени начинает паниковать, как, например, сегодня, и тогда ей хочется, чтобы появился кто-нибудь, кто решит все проблемы одним движением руки. Но, к сожалению, мановения одной руки, даже самой гениальной, здесь явно недостаточно – уж больно все запуталось. Насколько я знаю, Козик был строительным магнатом, который в пятидесятые годы создал империю недвижимости, состоявшую из многочисленных компаний, владевших огромными средствами. Занимался он этим исключительно с помощью кредитов, полученных в нашем банке. Объем предприятия оценивался в сумму, намного превышавшую миллиард. В какой-то момент, на фазе самых высоких процентов, фундамент его капиталов, никогда не отличавшийся особой прочностью, развалился, и банк больше не захотел участвовать в этом деле. Мы вышли из игры. Были требования назначить аукцион, пустить имущество с молотка, объявить банкротство. Меж тем некоторые тяжбы длятся уже более двадцати лет. Никто не знает, сколько всего денег потерял банк на этой истории. На самом деле даже потеря миллиарда – и это в худшем – случае не очень сильно отразилась бы на положении нашего банка. Невозвращенные кредиты списываются по налогам как убытки. Но это, конечно, не аргумент, который можно привести на полном серьезе. Пораженцам нечего делать в банке. Необходимо спасти то, что еще можно спасти. Очень удобно поручать сотрудникам, претендующим на руководящие посты, абсолютно безнадежные дела и требовать при этом неукоснительного соблюдения предписаний. Если вам кажется, что я иронизирую, то вы ошибаетесь. Не исключено – и даже вполне вероятно, – что сотрудника, занимающегося делом Козика и сделавшего ошибку, вдруг обвинят в том, что именно из-за него банк потерял целый миллиард. Что тогда будет, вы и сами представляете – хотя, может, и не представляете.