Сад радостей земных

— Ишь свиньи, — сказала Нэнси. — Гнать бы их отсюда, у нас тут поселок для белых.
— А они разве черномазые?
— Господи, да черномазых на свете хоть пруд пруди, не одни те негры, у кого черная кожа, — сказала Нэнси и поерзала, словно ей неудобно было сидеть. — Куда отец девался? Скоро ехать пора, а его носит нелегкая по дождю…
Она говорила вяло, с какой-то привычной упрямой злостью. Будто стала забывать, что надо злиться, и теперь поневоле должна сызнова себя растравить. Потом поскребла плечо. Клара смотрела, как под ногтями Нэнси собирается складками и опять растягивается зеленая ткань изношенной отцовой рубахи. Трудно поверить, что у Нэнси скоро будет ребенок: она почти такая же девчонка, как Клара.
— Пойду к Розе, — сказала Клара.
— Черта с два.
— А почему это нельзя?
— Спроси у отца, — сказала Нэнси. — Посуду-то вымыла?
Клара плеснула на тарелки холодной воды из таза. Каждый день, когда они возвращались автобусом с поля, она шла к колонке за водой и набирала, чтоб хватило до завтра. Посуду она мыла так: сложит все в таз, зальет водой и полощет. Потом вытащит тарелки и положит сушиться на стол кверху дном, чтобы мухи не садились. Столик покрыт старой, выцветшей клеенкой, она прикреплена кнопками, клеенка приятно пахнет. Приятно мыть клеенку и посуду, ведь только их Клара и может держать в чистоте, а все остальное всегда грязное: никакого толку скрести пол и стены, грязь въелась в них слишком глубоко, и, как ни старайся прибрать и подмести вокруг дома, сразу опять вырастают груды мусора.
— Теперь пойду, — сказала Клара.
— Дождь.
— Все равно дома никто не сидит.
— Ну и черт с ними, — протянула Нэнси. — Коли Родуэл с Рузвельтом хотят еще хуже простыть, так им и надо.
Рузвельт несносный, удирает из дому когда вздумается, и вечно он хворый. Всегда хворый, а лежать нипочем не станет. Непременно ему надо со всеми в поле, а когда приедет в поле — не хочет работать, ему бы только играть с мелкотой, будто и сам маленький; а если Карлтон дал ему затрещину, запоминает надолго, как звереныш, — и сам не рад, но уж очень ему страшно.
— Язва, а не мальчишка, и Родуэл не лучше, — сказала вдруг Нэнси. — Говорила я ему, не желаю, чтоб мой ребенок с такими рос. Говорила я ему.
Клару бросило в жар.
— Вот возьму хоть нынче, все брошу и уеду, — продолжала Нэнси. Отпила из бутылки и взболтала остатки, подняв бутылку повыше, чтоб видно было, сколько там еще. — Ему на все плевать, вот в чем беда. Знай толкует про какую-то дурацкую работу, дороги, что ли, прокладывать… да разве он когда строил дороги, а? Мне про это ничего не известно. Всякому выродку охота и дороги строить, и лес валить, черт бы его драл, и еще мало ли чем заниматься. А вот в грязи на коленках ползать никому не охота, такая дерьмовая работа никому не нужна — одним черномазым. Так ему и скажи, слышишь? Скажи, это я так сказала.
— Папка говорил, мы очень даже скоро уедем, — сказала Клара.
Сказала, как старшая младшей. Порой на нее вдруг находит, кажется — она стала большой, разом выросла, даже голова кружится, будто у нее глаза не как у людей и видит она не как все. Другие уставятся себе под ноги и смотрят в землю или же перескакивают взглядом с одного на другое, а у Клары не так. Она хочет видеть все на свете.
— Да уж, слыхали мы эту песню.
— Папка говорит…
— Заладила — папка, папка. Мало ли чего он наговорит, очертенела мне эта трепотня, больше он меня не проведет.
Нэнси допила пиво и швырнула бутылку наземь. Бутылка стукнулась обо что-то твердое и зазвенела, но не разбилась.
Из соседнего домишка выбежала женщина. Она прикрывала голову газетой от дождя.
— Эй, Нэнси, едут! — сказала она. Она была босая и, стоя в жидкой грязи, поджимала пальцы ног. — Уже приехали… вот только что!
— А Карлтон там? — испуганно спросила Нэнси.
— Все мужчины там, будут его защищать.
Женщина тяжело дышала, она была чем-то взволнована.
— Кто приехал? — спросила Клара. — Что случилось?
Нэнси с той женщиной быстро переглянулись, точно заговорщицы. Обеим отчего-то было страшно, но вдруг обе засмеялись. Беспокойным робким смешком — он тотчас оборвался.
— Кто там? Что случилось? — повторила Клара.
Она хотела пройти мимо Нэнси, но та пихнула ее обратно.
— Не твое дело, сиди дома!
— Где папка?
— Известно где, понесла его нелегкая, дурня окаянного! — взвизгнула Нэнси.
— Мой тоже там, кого это ты дурнем обзываешь.
— Никакие они не дурни! — резко сказала женщина.
— Пойдешь поглядеть?
Женщина прямо приплясывала от нетерпения, ей не стоялось на месте. Нэнси, кряхтя, слезла с высокого порога. И сказала Кларе:
— Ты не ходи, дуреха. Сиди тут. Сиди и никуда не суйся.
— Что случилось?
— Отец велел тебе сидеть дома…
— Где он?
— Заткнись и не лезь не в свое дело, не доросла еще, — сказала Нэнси.
И обе женщины под дождем торопливо пошли прочь Та, что пришла за Нэнси, уронила кусок газеты. Клара спрыгнула наземь и побежала за ними, держась позади чтобы не заметили. Всюду сновали мальчишки и девчонки. В дальнем конце поселка собралась толпа. От страха у Клары пересохло во рту. Она даже не утирала мокрое от дождя лицо. По всей улице в дверях стояли люди и молча смотрели в одну сторону. Женщины выглядывали полуодетые и чего-то ждали. Клара замедлила шаг, ей туда не хотелось. Она уже видела: толпа собралась перед домом Розы.
Хоть бы это была какая-нибудь болезнь, так было один раз в другом поселке. На всех напала хворь. Тогда приехали люди в машине и всех кололи иглой; было не так уж больно. Одежду и разные вещи жгли на большом костре, и все стояли и смотрели. Но сейчас, видно, дело не в этом, все ведут себя по-другому.
Карлтон был тут, в первых рядах, и с ним еще мужчины. Где толкаясь, где извиваясь ужом и пригибаясь, Клара пробралась сквозь толпу поближе к отцу, но ей все равно не удавалось расслышать, что он говорит. Потом она увидела чужих — людей из города. Что-то было такое в их лицах и в одежде, от чего сразу стало понятно — они не просто из другого поселка, а городские. И стоял крик. Когда мужчины кричат друг на друга, это страшно, совсем не так, как если орут женщины или ребята.
В дверях Розиного дома появился человек. Он медленно пятился. И тащил кого-то за собой. Карлтон и те, кто стоял с ним, подались было вперед, но их остановили. Городские заорали на них. Клару начало трясти.
Когда на отца вот так орут, он чуть-чуть сгибается, держится уже не так прямо. Ей и раньше случалось это видеть. Струи дождя заливали лицо, перед глазами все расплывалось, но все-таки она и сейчас это увидела. Она закричала:
— Папка! Иди сюда!
Вокруг толокся народ из поселка, но никто не обернулся на ее крик. От дождя все сделались беспокойные и вроде как чужие. Они стояли не вплотную к городским, а немного отступя, и теперь Клара увидела: кое у кого из городских в руках пистолеты и ружья, а один — в форменной одежде и в сапогах, наверно шериф или, может, помощник шерифа. А отец все проталкивается вперед, лицо у него какое-то странное, и городские смотрят на него и ждут. Кларе не хотелось смотреть, и, однако, она все видела, и сердце у нее колотилось так, что шумело в ушах.
Берта тащили из его лачуги. Один из городских навалился на него, другой толкал сзади, и вот его разом выпихнули наружу. Он потерял равновесие и повалился в грязь. Тогда несколько городских подскочили и стали пинать его ногами. Клара видела: брызнула красная струя. Кто-то носком сапога приподнял лицо Берта, голова его откинулась назад, и всё заслонили пинающие, топчущие ноги. Кричала и шумела только эта кучка городских. Остальные молча ждали. Люди вокруг Клары медленно пятились.
— Отстаньте от него! Я вас всех убью! — пронзительно крикнула Клара.
Какая-то женщина, торопливо отступая, сильно толкнула ее. Кто-то больно ударил по ноге. Она закричала:
— Папка! Папка! Роза!
Еще и еще люди, отступая, толкали ее, а она все рвалась вперед. Мельком она заметила Нэнси, та стояла поодаль, меж двумя домишками, приподнявшись на цыпочки, придерживая юбку на вздувшемся животе, и казалось, ей не двадцать лет, а все сорок, такое у нее лицо. Совсем белое, жесткое, исступленное.