Цветущий сад

Может быть, именно этого ждал от нее Джек? Ничем не скованного ответного движения ее тела? Если так, неудивительно, что он был сильно разочарован.
Нэнси не вспоминала о муже уже несколько часов. Горло ее сжалось, и она почувствовала внезапное головокружение. Ведь она Нэнси Ли Камерон, а не какая-то нимфоманка или проститутка из клуба «Коттон». Может быть, другие способны легко заводить скандальные романы на радость газетчикам, но только не она. Не исключено, что ей предстоит вскоре носить титул первой леди Соединенных Штатов. Она громко и истерично расхохоталась.
— Это какое-то безумие. Пожалуйста, отвезите меня домой.
— Отвезу. Потом.
В его голосе прозвучала такая решимость, что сердце ее учащенно забилось.
— Нет, нет.
Приступ истерии прошел. Мощный вихрь подхватил ее, а затем безжалостно бросил на землю.
— Прошу, не надо делать этого. — Она успокоилась и безвольно сникла. — Я должна извиниться перед вами, Рамон. Мне совсем не нравятся случайные любовные связи. Сегодня что-то нашло на меня, и я дала вам повод… Очень сожалею.
— Не стоит извиняться.
Он убрал свою руку с ее ладоней, чтобы переключить скорость. «Даймлер», взвизгнув колесами, свернул на стоянку рядом со сверкающим огнями роскошным зданием. Лицо Рамона было бесстрастным, глаза — непроницаемыми.
— А мне не претят случайные связи, — сказал он, когда двигатель заглох и швейцар в униформе направился к большим стеклянным дверям теплого вестибюля. — Последние семнадцать лет у меня были только такие отношения с женщинами. Но сегодня вечером я вдруг почувствовал, что способен на нечто более серьезное. Невообразимое. И я не собираюсь отступать только потому, что вы вдруг испугались и вспомнили о правилах приличия. Вы хотите меня, как и я вас. Я вижу это по вашим глазам и чувствую, прикасаясь к вашему телу.
Он дотронулся до ее обнаженных плеч, и она вздрогнула, как от удара хлыста.
— Не понимаю, как все это могло случиться, — сказал он глухим голосом, прижимая ее к себе, — но я люблю вас, и будь я проклят, если отпущу сейчас.
— Я не могу…
Он удерживал ее, прижав к своей груди, и она слышала тяжелые удары его сердца.
— Можете, — сказал он тихо. Его губы коснулись ее век, уголков губ, шеи. Затем он наклонил голову и поцеловал ее в ложбинку на груди.
Она прижалась губами к его густым темным волосам, уткнувшись в них лицом.
— Нет… — прошептала она, и этот инстинктивный протест прозвучал как согласие.
Он молча открыл дверцу «даймлера» и повел ее через освещенный огнями вестибюль в роскошный, сверкающий позолотой лифт.
Нэнси вся дрожала. Она ни разу не изменяла Джеку и никогда не стремилась к этому. Пока лифт медленно поднимался, в ее ушах звучали гневные слова их ссоры пятнадцатилетней давности. Она тогда только что обнаружила, что у Джека роман с другой женщиной. Это было для нее неожиданностью. Она плакала и ждала, что он будет просить прощения. Но Джек даже не подумал сделать это, и ее слезы сменились сначала изумлением, а затем негодованием.
— Я не сплю с другими мужчинами! — кричала она.
Он повернулся к ней, и в его голосе прозвучало сожаление:
— Конечно, нет, Нэнси. Ты не получаешь удовольствия в постели со мной, так зачем же тебе спать с кем-то другим? Нет добродетели в воздержании от греха, если ты не желаешь его совершить.
* * *
Лифтер привычным движением распахнул дверцы.
— Все будет совсем не так, как вы думаете… — сказала она отчаянно.
— Все будет именно так, как я думаю. — Он улыбнулся, открывая дверь в свои апартаменты. — Почему мне все время приходится опровергать ваши предположения?
Она ничего не ответила.
На полу большой комнаты и в смежных с ней помещениях лежал белый пушистый ковер, в котором ноги утопали по самые лодыжки. Стены, потолок и кожаные кресла с необычной серебряной отделкой тоже сияли белизной. Даже цветы — орхидеи и лилии, доставленные самолетом из Флориды, — были белыми. Лишь на дальней стене выделялись ярким пятном на огромном холсте засушенные красные и оранжевые гвоздики. Ничего подобного Нэнси не приходилось видеть. Во всех окружавших ее вещах таилось то, чего ей не хватало, — страсть, сумасбродство и полная раскованность.
— Я не очень-то искусна в постели… — сказала она, не глядя на него. — Извините.
— Вы, кажется, говорили, что не терпите прикосновений, — заметил Рамон с улыбкой. Он начал гасить свет, не спеша передвигаясь по комнате. — Но я несколько раз касался вас, и вы не возражали.
— Это совсем другое дело. Я была расстроена, и вы утешили меня.
— У меня нет большого опыта в утешении дам, — признался Рамон, и это действительно было так. — Однако сомневаюсь, чтобы утешитель и страдающая женщина всегда испытывали такие чувства! — Он ласково улыбнулся ей. — Ничего не бойтесь, Нэнси. В этом нет ничего страшного. — Рамон легко и нежно подхватил ее на руки и понес в спальню.
Нэнси уткнулась лицом в его шею и почувствовала, как постепенно ее покидает ощущение собственной неполноценности и стеснительности. Она так страстно желала его, что в душе не осталось места другим чувствам. Он сбросил пиджак. Спальню освещала только одна лампа. Рамон подошел к окну. Его рубашка с кружевами была расстегнута до пояса, обнажая могучую грудь, поросшую темными вьющимися волосами.
Он потянул шнур, тяжелые белые шторы раздвинулись, и в комнату заглянула луна вместе со множеством звезд и городских огней. Рамон не хотел заниматься любовью в темноте. Ему надо было видеть ее глаза и убедиться, что она наконец не испытывает страха.
Он не спеша подошел к ней, и сердце Нэнси учащенно забилось. Он медленно спустил с ее плеч узкие бретельки вечернего платья, и золотистый материал, соскользнув с груди и бедер, бесшумно упал на пол. Едва сдерживаясь, Рамон старался своим мягким, нежным обращением успокоить ее, подобно тому, как наездник осторожно приближается к испуганной лошади.
Его рука скользнула по ее ноге, коснулась бедер и обхватила грудь. Нэнси вздрогнула, однако на этот раз вместо обычного отвращения ощутила блаженство. Он целовал ее шею легкими, как перышко, поцелуями. Она глубоко зарылась пальцами в его волосы, изнемогая от желания, и, раскрыв губы, прижалась к его губам.
— Люби меня, — прошептала она.
Он улыбнулся, продолжая ласкать руками ее высокую округлую грудь.
— Я буду любить тебя, Нэнси. Я уже люблю тебя.
— О Боже, — застонала она и, изогнувшись, прижалась к нему всем телом.
Теперь его поцелуи стали более жгучими, язык касался ее языка, руки скользнули вниз — туда, где она ждала их с нетерпением.
С каждым мгновением, пока он не спеша раздевался, ее страсть разгоралась все сильнее. В лунном свете его мускулистое тело казалось отлитым из бронзы. Нэнси учащенно дышала. Она никогда не предполагала, что мужское тело может быть таким красивым.
— Ну же! — воскликнула она с нетерпением.
Рамон тихо рассмеялся:
— А я думал, что тебе не нравятся прикосновения.
— Не нравились раньше, но не теперь.
Он опять ласкал ее тело руками и губами, затем прижал к себе и вошел в нее, почувствовав, как она с готовностью приняла его. Волна блаженства поднималась в ней все выше и выше. Они одновременно достигли экстаза, слившись воедино. До нее донеслись ее собственные стоны, лицо стало мокрым от слез. Он осушал их губами, дрожал и шептал слова любви, которых раньше никогда не произносил. Рамон еще долго не отпускал ее. Потом они молча лежали с закрытыми глазами, обняв друг друга. Приподнявшись, он благодарно поцеловал ее в лоб.
— Теперь все изменится, Нэнси. И для тебя, и для меня.
— Сомневаюсь. — Больше ей нечего было сказать. Она не хотела расспрашивать его ни о княгине Марьинской, ни о леди Линдердаун, ни о других женщинах, с которыми он часто встречался. Она не ревновала его, понимая, насколько ненадежны их отношения.
Наконец Рамон разомкнул объятия, встал и прошел нагишом в другой конец комнаты. Вернувшись, он принес ведерко со льдом и бутылку шампанского «Дом Периньон». Наливая вино, он обрызгал ее грудь и стал слизывать сладкие капли.