Гештальт-подход. Свидетель терапии

 
Холистическая доктрина
Один из наиболее определенно наблюдаемых фактов относительно человека состоит в том, что он является целостным организмом. И тем не менее этот факт полностью игнорируется традиционными школами психиатрии и психотерапии, которые, как бы они ни описывали свой подход, основываются на старом разделении психики и тела (mind-body split).
С появлением психосоматической медицины тесная связь между психической и физической деятельностью становится все более очевидной. И все же, из-за устойчивых представлений о психофизическом параллелизме, даже этот прорыв в понимании не приносит тех плодов, каких от него можно было бы ожидать. Стремление придерживаться категории причинности порождает представление о функциональном расстройстве как физической болезни, вызванной психической причиной.
По-видимому, в психологическом мышлении происходит следующее. Мы видим, что человек способен функционировать на двух качественно различных уровнях: уровне мышления и уровне действия. Различие между ними и их кажущаяся независимость друг от друга производят на нас большое впечатление. И мы предполагаем, что это различные роды материи. Это вынуждает нас постулировать некую до сих пор не обнаруженную структурную единицу, – психику или «ум» (mind), которая была бы носителем психической деятельности.
С появлением глубинной психологии, основывающейся на наблюдении, что человек не является полностью рациональным созданием, ум, который прежде считался исключительно носителем разума, становится также местоположением туманного бессознательного, а также структурой, способной проявлять волю не только по отношению к телу, но и по отношению к самой себе. Иными словами, ум способен вытеснять (repress) мысли и воспоминания, которые его беспокоят. Он может переносить симптомы из одной области тела в другую. Он становится небольшим «богом из машины», контролирующим нас во всех отношениях.
Поскольку количественный анализ физиологических процессов развивался гораздо быстрее, чем психических, мы склонны считать, что о теле положительно известно гораздо больше, чем о психике. Мы не спорим с научными фактами физиологии или анатомии. Мы можем описать сердце, печень, мышечную систему или систему кровообращения; мы знаем, как они работают. Обнаружив, что человеку присуща способность выполнять определенные физические и физиологические действия, мы потеряли чувство восхищения их изумительной эффективностью.
Мы также знаем многое о мозге и его функционировании, и с каждым днем узнаем все больше. Но пока мы не продвинемся еще дальше в этих исследованиях, мы все же лишь в очень ограниченной степени понимаем одну из фундаментальных способностей человека – способность Учиться и пользоваться символами и абстракциями. Эта способность кажется связанной со значительным развитием и сложностью мозга человека. И она так же естественна для человека, как его способность сжимать кулаки, ходить или осуществлять половой акт.
Эта способность пользоваться символами проявляется в том, что мы называем умственной (психической) деятельностью, направлена ли она на создание научных теорий или на тривиальную фразу о погоде. Даже то, что мы считаем низшим порядком умственной деятельности, требует значительной способности обращаться с символами и комбинировать абстракции. Точно также то, что мы считаем низким уровнем физической деятельности, – например, состояние сна, – требует значительного использования присущих нам физиологических способностей. Мышцы во время сна не так активны, как в бодрствующем состоянии, но некоторая степень активности непременно присутствует.
Даже самый закоренелый бихевиорист должен предполагать наличие у человека способности к использованию символов и абстрагированию (иначе он сам был бы лишен возможности обсуждать эту проблему). Что же делает человек, когда пользуется этой присущей ему способностью? Я полагаю, что он символически действует, выполняя посредством символов то, что мог бы сделать физически. Если он обдумывает научную теорию, он мог бы записать ее или рассказать о ней словами; а записывание и разговор – физические действия. Поистине замечательно, что человек может выдумывать научные теории, но в действительности это не более замечательно, нежели то, что он может писать и говорить.
Мышление, разумеется, не единственная психическая деятельность, которая нам свойственна. Ум (mind) обладает и другими функциями.
Существует функция внимания. Когда мы говорим: «Я направил свой ум на проблему,» – мы не имеем в виду, что вытаскиваем изнутри себя некое физическое тело и с глухим стуком шмякаем его куда-то. Мы подразумеваем, что концентрируем значительную часть своей деятельности и чувственного восприятия вокруг определенной проблемы. Мы также говорим о сознавании (awareness), которое можно считать смутным двойником внимания. Сознавание более диффузно, чем внимание, оно подразумевает восприятие скорее расслабленное, нежели напряженное, причем восприятие более целостное.
Мы говорим также о воле. Здесь область внимания или сознавания очень ограничена в объеме, человек сосредотачивается на том, чтобы предпринять и выполнить определенную последовательность действий, направленных на достижение определенной цели.
Во всех этих психических деятельностях связь между тем, что мы делаем, и тем, что мы думаем, вполне ясна. Когда мы сознаем нечто, или сосредотачиваем на чем-то свое внимание, или стараемся применить к чему-то свою волю, мы демонстрируем по крайней мере некоторые признаки, посредством которых наблюдатель может обнаружить наличие этих процессов. Человек, который старательно сосредотачивается на понимании того, что говорит другой, скорее всего подастся вперед на своем стуле; все его существо как бы направится в сторону того, что его интересует. Человек, который решил не брать пятый кусок торта, скорее всего сделает нерешительное движение в его сторону, а затем внезапно его рука остановится, и он возвратит ее назад, не донеся до блюда с тортом.
Но вернемся к области мышления. Именно здесь возникает большая часть путаницы. Мышление включает целый ряд Различных деятельностей – сновидение, воображение, теоретизирование, предвосхищение, – которые максимально используют нашу способность манипулировать символами. Для краткости давайте назовем все это деятельностью фантазии, а не мышления. Мы, как правило, связываем Представление о разумности (reason) с мышлением, а со сном •связываем представление о неразумности (unreason), но в этих двух деятельностях много общего. Однако я хочу Подчеркнуть, что совершенно не имею в виду назвать «фантазию» чем-то нереальным, странным или ложным.
Деятельность фантазии, в том широком смысле, в каком я использую это слово, означает использование человеком символов для воспроизведения реальности в уменьшенном масштабе. Она основывается на реальности, поскольку сами символы первоначально возникают из реальности. Символы возникают как метки для объектов и процессов, а позже развиваются в метки для меток и метки для меток для меток. Символы могут в конце концов очень далеко уходить от реальности, даже вообще ей не соответствовать, но возникают они из реальности.
То же относится и к деятельности фантазии, которая является внутренним использованием символов. Здесь воспроизведение реальности может далеко отклоняться от оригинала, от реальности, из которой оно первоначально возникает. Но каким-то образом оно всегда связано с реальностью, имеющей значимое существование для фантазирующего человека. Я не вижу реального дерева в своем уме, но соответствие между реальным деревом в моем саду и деревом моей фантазии достаточно, чтобы дать мне возможность связать одно с другим.
Когда я размышляю над какой-то проблемой, пытаясь решить, как я буду действовать в определенной ситуации, я как будто делаю две вполне реальные вещи. Во-первых я как бы разговариваю о своей проблеме; в реальности я мог бы так поговорить со своим другом. Во-вторых, я воспроизвожу в уме ситуацию, в которую вовлечет меня мое решение. Я предвосхищаю в фантазии то, что произойдет в реальности, и хотя соответствие между воспроизведением в фантазии и действительной ситуацией может не быть абсолютным, так же как не абсолютно соответствие между деревом в моем уме и деревом в моем саду, или между словом «дерево» и реальным деревом, – оно достаточно для того, чтобы основывать на нем свои действия.