Лев в долине
– Неотесанный матрос попал в самую точку. – Мои губы невольно дрогнули в ответной улыбке.
– Рамсес – это отговорка! – отчеканил Эмерсон. – Выкладывай, что тебя беспокоит, Амелия.
Улыбка оказалась сплошным притворством. Если Эмерсон называет меня по имени, значит, шутить он не склонен. Обычно он зовет меня по фамилии – Пибоди. Я со вздохом подчинилась.
– Меня не оставляет странное предчувствие...
Глаза Эмерсона сузились.
– Вот как, Амелия?
– Удивительно, что ты его не разделяешь.
– Действительно, не разделяю. У меня сейчас радостное настроение. Не собираюсь обращать внимание на какие-то...
– Ты высказался вполне доходчиво, Эмерсон. Не обижайся, но сегодня тебя так и тянет к высокопарным речам.
– Ты критикуешь мое ораторское искусство, Амелия?!
– Если ты будешь огрызаться на каждое мое слово, то я не смогу быть с тобой откровенна. И вообще, зачем портить тебе настроение? Ты уверен, что хочешь услышать о моих тревогах?
Склонив голову набок, Эмерсон несколько секунд обдумывал мой вопрос, потом ответил:
– Нет.
– Как это понимать?
– А так, что я ничего не желаю слышать. Оставайся наедине со своими дурацкими предчувствиями.
– Но ты сам спрашивал...
– Уже передумал!
– Ага, значит, ты тоже чувствуешь нависшую над нами...
– Ничего такого я до этой секунды не чувствовал! – взорвался Эмерсон. – Проклятье, Амелия...
– Как странно! А кто говорил о гармонии, о жизни душа в душу?
Посторонний наблюдатель заключил бы по выражению лица Эмерсона, что от былой гармонии не осталось следа: нахмуренные брови и негодующий взгляд предвещали шторм. Мне очень хотелось доплыть до берега, но я все-таки решила продолжить занимательную беседу.
– Разумеется, я тоже жду не дождусь начала раскопок. Ты знаешь, как я люблю пирамиды, особенно загадочные пирамиды Дахшура. Мне не терпится добраться до погребальной камеры Черной пирамиды и как следует ее изучить. В прошлый раз нам не дали там толком поработать. Лично я неважно соображаю, когда меня сталкивают в адский мрак затопленного подземелья и оставляют там околевать...
Эмерсон отпустил наконец мои плечи и снова уставился в морскую даль.
– С Черной пирамидой придется погодить, – буркнул он. – Пусть уровень воды опустится до нижней отметки. Если погребальная камера все равно останется затопленной, можно будет установить насос...
– Я тоже об этом думала, дорогой мой Эмерсон. Однако сейчас речь о другом.
– Почему же? Гидронасос со шлангом...
– Уж не забыл ли ты, при каких обстоятельствах мы впервые увидели внутренности Черной пирамиды?
– Я еще не так стар, чтобы страдать провалами памяти, – ответил он язвительно. – И не забыл, что ты ответила, когда я сказал, что не прочь умереть у тебя в объятиях. Честно говоря, я ожидал чуть больше признательности.
– Ты меня неправильно понял. Я тогда сказала, что была бы счастлива принять такую судьбу, но умирать не собираюсь. Поскольку ни на мгновение не сомневалась, что ты найдешь выход. Так и случилось.
Я подвинулась к нему и оперлась о его плечо.
– Да, нам удалось выбраться, – вздохнул он. – Правда, если бы не Рамсес...
– Не отвлекайся, Эмерсон! Ты отлично знаешь, что не дает мне покоя. Уверена, тебя преследуют те же опасения. Никогда не забуду нашу последнюю встречу с негодяем, который чуть нас не погубил. До сих пор вижу его издевательскую улыбку и слышу презрительные слова: «Итак, прощайте, дорогие мои! Надеюсь, мы больше никогда не встретимся».
Эмерсон вцепился в перила с такой силой, что сухожилия рук напряглись, как корабельные канаты. Не дождавшись ответа, я продолжила:
– Помню и клятву, которую я тогда дала себе: «Ну уж нет! Мы непременно встретимся! Я не успокоюсь, пока не выслежу тебя и не положу конец твоим гнусным козням».
Эмерсон перестал пробовать перила на прочность и заметил ворчливо:
– Возможно, в тот момент ты и впрямь была настроена воинственно, но потом усиленно это скрывала, пока в июле прошлого года у тебя не взял интервью этот рыжий молокосос из «Дейли йелл». Ты сознательно меня обманула, Амелия: ты скрыла, что пригласила проныру О'Коннелла в мой дом! Ты тайком его привела и тайком вывела наружу, да еще подговорила слуг помалкивать.
– Я всего лишь щадила твои нервы, дорогой. Ты ведь не выносишь беднягу О'Коннелла. Помнишь, как однажды спустил его с лестницы?
– Ничего подобного я не делал! – с жаром возразил Эмерсон. Иногда память его все-таки подводит. – Хотя мог бы, если б застал его в моем кабинете. Нечего приставать к моей жене и строчить лживые статейки обо мне! Надо же все так переврать! Да я чуть со стыда не сгорел, когда прочел эти россказни в газете.
– Извини, Эмерсон, но я не могу с тобой согласиться. О'Коннелл вовсе не придумал ту красочную историю о нашем спасении. И один из нас все же пригрозил вывести Гения Преступлений на чистую воду. Возможно, то был ты, а не я. Разумеется, я скрыла от репортера все подвиги нашего чада, иначе Рамсес возомнил бы о себе невесть что. Но во всем остальном я ничуть не погрешила против истины. Лично у меня не было причин краснеть. Я всегда помню, что мои супружеский долг – пропеть хвалебную песнь храбрецу, спасшему беспомощную жену от верной погибели.
– М-м... – промычал Эмерсон польщенно. – Все так, Пибоди, однако...
– Попомни мои слова, Эмерсон: этот мерзавец еще о себе заявит. Ему удалось скрыться, зато мы разоблачили его коварные замыслы и вырвали из его алчных лап похищенное сокровище. А этот тип не из тех, кто мирится с поражением.
– Откуда такая уверенность? Ты же ничего о нем не знаешь, даже откуда он родом, нам неизвестно.
– Не сомневаюсь, что он англичанин.
– На арабском он изъяснялся не хуже, чем на английском, – напомнил Эмерсон. – Его лица ты тоже толком не разглядела – настолько оно было заросшим. Никогда в жизни не видел такой густой бороды! Ты бы его узнала, если бы увидела бритым?
– Непременно.
– Гм! – Эмерсон обнял меня и притянул к себе. – Должен тебе признаться, Пибоди, ничто не доставило бы мне такого удовольствия, как набить этому мерзавцу физиономию! Если он снова встанет нам поперек дороги, я устрою ему такую взбучку, что он пожалеет, что родился. Но самому напрашиваться на неприятности особого желания не испытываю: есть дела и поважнее. Обещай, Пибоди, что и ты не станешь лезть на рожон.
– Конечно, дорогой.
– Дай слово.
– Обещаю не рисковать.
– Ты – чудо, дорогая моя Пибоди! – С этими словами Эмерсон перекрыл мне кислород, не обращая внимания на подглядывающих за нами матросов.
Я твердо намеревалась сдержать слово. Зачем искать неприятностей, когда они наверняка сами тебя найдут?
II
В Александрии мы сошли на берег и сели на каирский поезд. Дорога занимает чуть больше четырех часов, но многие пассажиры успевают за это время смертельно заскучать – настолько безликой кажется на неискушенный взгляд нильская дельта. Зато наметанный взгляд археолога в любом холмике усматривает похороненный под песками древний город. Рамсес и Эмерсон без устали спорили о том, что может скрываться под очередной неприглядной кочкой. Я не участвовала в их спорах: что толку сотрясать воздух, не располагая фактами? Ради установления истины надо заниматься раскопками, а не пустопорожней болтовней.
Когда до пункта назначения оставались считанные мили, вдали показались величественные пирамиды Гизы. Именно здесь, а не на людной набережной Александрии я обычно впервые чувствую, что оказалась в Египте.
Эмерсон радовался не меньше меня и тоже прирос взглядом к чудесной панораме. Уступив моим мольбам, он облачился в новый серый костюм, который очень ему шел. Впрочем, мне Эмерсон куда милее не в парадном, а в рабочем облачении – в видавших виды штанах и расстегнутой на груди рубахе с закатанными рукавами, обнажающими бицепсы... К костюму подошла бы шляпа, но Эмерсон упорно отказывается от головного убора, даже работая на испепеляющем солнце. И моего напора не всегда хватает, чтобы сладить с его упрямством.