Проклятье фараона
Глава шестая
I
Несмотря на бурную ночь, поднялись мы, как и планировали, до рассвета. Начало дня в Египте – незабываемое зрелище, читатель! Воздух, как легкое вино, освежающ и ароматен. Оранжевый круг солнца величаво выплывает из-за гор, и зубцы вершин, приветствуя утреннее светило, вспыхивают то нежно-розовыми, то золотистыми, то алыми бликами. В слепящей синеве неба заливаются жаворонки, и все вокруг кажется умытым, обновленным, девственно-чистым. (Весьма обманчивое впечатление, между прочим. Чистоплотность – не самая, мягко говоря, характерная черта жителей Верхнего Египта.)
С первыми лучами солнца мы верхом отправились в путь: через ячменные поля и виноградники к проходу между холмами. Для начала работы нужно было доставить в гробницу кое-какое оборудование, поэтому из двух дорог пришлось выбрать ту, что подлиннее, но и поудобнее. Следом за нами шагала разношерстная компания рабочих из Азийеха. Настроение у всех было прекрасное. Я гордо восседала на осле, ощущая себя генералом небольшой, но сплоченной армии. Когда переполняющий меня восторг потребовал немедленного выхода, я повернулась в седле, вскинула руки и издала ликующее «Ур-ра-а!». В ответ мои воины разразились аплодисментами, а супруг – неодобрительным бурчанием:
– Нечего дурочку валять!
По дороге навстречу нам двигался обычный для этих мест утренний поток – женщины в длинных бурых балахонах с голыми младенцами на руках; едва видные из-под огромных вязанок хвороста ослики; надменные погонщики на надменных верблюдах; вереницы угрюмых крестьян с мотыгами.
Гигант Абдулла, возглавлявший отряд рабочих, звучным баритоном затянул песню. Остальные подхватили, весело, но слегка вызывающе. Крестьяне что-то забормотали, подталкивая друг друга локтями. Ни один из зрителей не позволил себе враждебного жеста или слова, и все-таки я была рада, когда поля остались позади и наша процессия двинулась по проходу меж каменных стен.
В конце пути нас ждал сюрприз. Еще из каньона, подняв взгляд на гробницу, я увидела собравшуюся на площадке толпу. Особо выделялся человек невероятного роста и не менее высокого ранга, если судить по роскошной фарагийе – наряду, доступному лишь людям с положением. Он и стоял отдельно, скрестив руки на груди и высокомерно задрав смоляную курчавую бороду; народ попроще топтался на почтительном расстоянии. Зеленый тюрбан мог принадлежать только прямому потомку Магомета, а суровый лик и пронзительный взгляд глубоко посаженных глаз выдавал властную личность.
– Местный имам, – пояснил Карл. – Вы должны знать, профессор, что он был очень недружелюбен...
– Не нужно, – оборвал летописца Эмерсон. – Молчите и не путайтесь под ногами.
Он спешился, пересек площадку и остановился напротив имама. Несколько секунд длилось безмолвное противоборство взглядов. Признаюсь, редко мне доводилось видеть двух таких эффектных мужчин. Оба, казалось, переступили границы индивидуальности и превратились в символы противоположных миров – отжившего свое и устремленного вперед.
Однако я что-то отвлеклась.
Имам медленно, торжественно поднял руку. Плотно сжатые губы в обрамлении черных завитков приоткрылись.
Но тут инициативу перехватил Эмерсон.
– Сабахкум билкхейр,святейший, – прогрохотал он. – Ты пришел благословить нашу работу? Мархаба -добро пожаловать!
Эмерсон утверждает, что все религиозные вожди в душе лицедеи. Насчет всех – не знаю, но этот имам и впрямь оказался артистом высокого класса. Вознесенный по воле Эмерсона на сцену, он притушил яростный блеск глаз и без запинки, с достоинством ответил:
– Не благословить пришел я, но предупредить. Осмелишься ли ты навлечь на себя гнев и проклятие Всевышнего? Осмелишься ли осквернить жилища усопших?
– Я здесь, чтобы спасти усопших, – раздался спокойный голос Эмерсона. – Сотни лет жители Гурнеха грабили склепы и усеивали здешние пески многострадальными останками великих правителей Египта. Что же касается проклятия – мне не страшны ифриты, демоны и прочая нечисть, потому что Господь, единый для наших с тобой народов, обещал всем защиту от сил зла! Да благословит он эту гробницу и наш труд! Аллах акбар! Ла плаха илла лах! -Сорвав с головы шляпу, Эмерсон повернулся в сторону Мекки и приложил руки к лицу, как и предписывает религия Магомета.
Ей-богу, я едва удержалась от восхищенного «браво»! Толпа загудела – изумленно и одобрительно. Благочестивую позу Эмерсон выдержал ровно столько, сколько нужно, чем и подтвердил свое актерское искусство. Затем нахлобучил шляпу на место и, коротко бросив потерявшему дар речи противнику:
– Прошу простить, святейший, мне пора браться за работу, – деловито зашагал ко входу в гробницу.
Поражение имам принял с бесстрастным величием, как и положено человеку его ранга. Молча развернулся и понес себя прочь (иначе не скажешь, читатель!), не удостоив взглядом свою немногочисленную свиту. Большинство зрителей остались на площадке – полагаю, в тайной надежде воочию увидеть громы и молнии, которые обрушатся на головы осквернителей могил.
Я двинулась было вслед за мужем, как вдруг в поредевшей толпе обнаружила знакомую личность.
Неудивительно, что эта самая личность до сих пор сохраняла инкогнито, – огненно-рыжая шевелюра спряталась под объемистым кепи, а козырек размером с сервировочный столик прикрывал половину веснушек. Мистер О'Коннелл резво строчил в репортерском блокноте. Почувствовав мой взгляд, он оторвался от своего занятия и галантно приподнял нелепый головной убор.
– С добрым утречком вас, миссис Эмерсон! Как настроение? Ночка выдалась не из самых спокойных.
– А вы откуда знаете? И вообще – какого... Я хотела сказать – что вы здесь делаете?!
– То есть? Открытие гробницы – событие для общественности немаловажное. Вашему мужу обеспечено место на первой полосе. О! Что за актер!
На мой первый вопрос мистер Проныра не ответил. Впрочем, и так ясно, что у него есть откуда черпать сведения о жизни в Баскервиль-холле. Кто же станет открывать свой источник информации? Ну а насчет гробницы О'Коннелл, к сожалению, попал в точку. Одно дело – не пускать его внутрь, уж об этом мы бы позаботились. Но он имел полное право торчать на площадке хоть до скончания века. Пока я испепеляла репортера взглядом, лихорадочно выискивая подходящий ответ, нахальный ирландец невесть откуда извлек складной стул, раскрыл, уселся, пристроил поудобнее блокнот с карандашом и выжидающе воззрился на меня.
Вот когда я прониклась сочувствием к имаму! Меня точно так же оставили с носом. Зато хоть было с кого брать пример. Словом, развернулась я молча и унесла свою особу прочь. Клянусь, сам святейший не смог бы сыграть эту сцену с большим достоинством и величием.
Эмерсон уже открыл решетку и о чем-то расспрашивал охранников. Место не внушающего доверия Хабиба с приятелем заняли двое незнакомых мне людей. А Эмерсон, между прочим, ни словом не обмолвился о том, что сменил стражу. Возмутительно!
– У нас новые сторожа? – невинно поинтересовалась я.
– За кого ты меня принимаешь? Я что, похож на идиота? Это же элементарная предосторожность. И боюсь, недостаточная. После расчистки завала нам тоже придется ночами дежурить здесь по очереди. Когда мадам Авиценна соблаговолит сменить Милвертону постельный режим на рабочий, нас будет трое.
– Четверо! – заявила «мадам Авиценна», воинственно стискивая рукоять зонта.
Поначалу в наших войсках не обошлось без брожения. Рабочие не слишком обрадовались, узнав, что им придется таскать корзины с мусором. Как правило, для этой цели нанимали ребятишек из соседних деревень, но Эмерсон твердо решил к гурнехцам за помощью не обращаться. Убедятся, что мстительный фараон сменил гнев на милость, – сами придут. Хорошо бы. Блуждающие по округе призраки могли превратить наши радужные надежды в пыль. Отловить бы этого невидимку Армадейла...
Эмерсон не стал тратить время и силы на увещевания, и правильно сделал. Как только они с Карлом самолично приступили к расчистке завала, все жалобы и недовольное нытье стихли. А когда я подняла первую корзину и потащила ее к выходу, Абдулла в ужасе бросился на помощь.