Послушник дьявола

Они отдохнули и уже некоторое время двигались в глубь леса, как вдруг Мэриет остановился, заметив в косых лучах скрытого облаками солнца между деревьями справа от тропинки груду камней, заросших лишайником.
— Теперь я знаю, где мы. Когда у меня появился мой первый пони, мне разрешалось отъезжать от дома на запад не дальше большой дороги, а уж тем более нельзя было забираться в лес юго-западнее; только я часто нарушал запрет. Там жил тогда угольщик, и у него где-то здесь, неподалеку, была яма, в которой он жег уголь. Год назад или чуть больше его нашли мертвым в собственной хижине. Сына у него не было, некому было продолжать его дело, и никто не захотел жить тут один, как жил он. Может, здесь остались одна-две вязанки нарубленных дров, приготовленных на зиму. Пойдем посмотрим, Марк? Хорошо бы найти их.
Это был первый раз, когда Мэриет вспомнил что-то, пусть даже самую малость, из своего детства и впервые проявил хоть какой-то интерес. Марк с радостью откликнулся на его предложение.
— Ты сможешь потом опять найти это место? Тележки уже нагружены доверху, но самые отборные дрова можно стащить и сложить у дорожки, а потом вернуться за ними, когда разгрузимся. У нас впереди целый день.
— По-моему, сюда, — сказал Мэриет и уверенно взял влево между деревьями, идя широким шагом, опережая остальных. — Двигайтесь не торопясь. Я пойду вперед и отыщу это место. Там было вычищенное пространство под деревьями, ведь нельзя, чтобы уголь лежал прямо под открытым небом и мокнул под дождем… — Голос Мэриета и сам он, отдаляясь, растворялись в лесной чаще. Юноша исчез из виду, и только через несколько минут они услышали его крик; в этом призыве звучала такая радость, какой Марк до этого никогда не слышал в голосе своего помощника.
Когда он догнал Мэриета, тот стоял у полянки, где деревья, сначала поредев, потом вовсе отступили, а в земле было нечто вроде низкой круглой чаши шагов сорок — пятьдесят в поперечнике. Дном ее была плотно утрамбованная земля и старая зола. У края вырубки, недалеко от места, где они стояли, виднелся развалившийся грубый шалаш, сложенный из веток папоротника; часть стены над пустым дверным проемом прогнулась под тяжестью насыпавшейся сверху земли. На другом конце поляны лежали оставшиеся неиспользованными нарубленные дрова, заросшие снизу высокой травой и мхом. На площадке было достаточно места для двух ям для сжигания угля, каждая шагов по пять в поперечнике. Следы этих ям были еще хорошо видны, хотя дерн и трава уже вторглись сюда и отважно затягивали мертвую золу. Когда последний раз обжиг закончился, ближнюю яму очистили и новую яму на ней не стали складывать, а в дальней оставалась груда уложенных поленьев, наполовину сгоревших, а наполовину сохранивших форму под плотным слоем травы, листьев и земли, покрывавших их.
— Он сложил последнюю кучу и зажег ее, — сказал Мэриет, оглядываясь, — а потом у него уже не было времени ни сложить вторую, пока первая горела — так он всегда делал, — ни присмотреть за той, что зажег. Понимаешь, наверное, ветер подул уже после того, как он умер, и некому было закрыть щель. Смотри, с одной стороны сплошная зола, а другая только обуглилась. Много угля мы тут не найдем, но чтобы наполнить ведро, наверное, хватит. И по крайней мере, он оставил нам порядочно дров, к тому же они хорошо высохли.
— Я в этом ничего не понимаю, — произнес Марк заинтересованно. — Как может такая груда дров гореть без пламени, так, чтобы потом углем можно было снова топить?
— Начинают с того, что устанавливают посредине кол, вокруг укладывают сухие щепки, а потом целые поленья, пока вся куча не готова. Потом ее нужно покрыть плотным слоем травы или листьев, а можно и папоротником — запечатать, чтобы наружу не выбивались земля и зола. А когда все готово, кол вытаскивают, получается как бы труба, и внутрь бросают раскаленные докрасна угли, а потом и хорошие сухие ветки, пока все как следует не разгорится. Тогда закрывают отверстие, и куча горит, причем очень медленно, иногда до десяти дней. Когда дует ветер, нужно следить за ней, потому что, если ветер прогонит огонь насквозь, вся куча займется пламенем. Нужно постоянно ставить заплаты, запечатывать кучу. А здесь никого не было, и никто этого не делал.
Из-за деревьев стали подходить остальные. Мэриет спустился на площадку, Марк следовал за ним.
— Сдается мне, — сказал Марк, улыбаясь, — ты силен в этом ремесле. Откуда такие познания?
— Он был сердитый старик, и его не любили, — проговорил Мэриет, направляясь к сложенным веткам, — но со мной он был ласков. Прежде я часто сюда приходил, пока как-то раз, разбросав с ним прогоревшую кучу, не вернулся домой таким грязным, что не смог придумать объяснения этому. Меня хорошенько выпороли и потом не давали моего пони, пока я не пообещал, что не буду убегать сюда, в западную часть леса. Мне, наверное, было тогда лет девять — давным-давно это было.
Мэриет смотрел на сложенные дрова с гордостью и удовольствием, как смотрят на хорошо выполненную работу; он скатил вниз верхнее полено, и из-под него разбежалось множество насекомых и прочей мелкой живности, нашедшей там жилье.
Одну тележку, нагруженную доверху, оставили возле поляны, на которой отдыхали в полдень. Двое самых крепких сборщиков, петляя между деревьев, притащили вторую, и вся компания весело бросилась укладывать в нее поленья.
— Там в куче должны быть еще недогоревшие дрова, а может быть, найдем и уголь, если разворошим ее, — сказал Мэриет. Он кинулся в полуразрушенную хижину и появился оттуда с большими деревянными граблями, которыми стал ловко разгребать холмик, оставшийся от последней недогоревшей кучи.
— Странно, — произнес он, подымая голову и морща нос, — все еще чувствуется застоявшийся дым. Кто бы мог подумать, что он так долго держится?
Действительно, чувствовался слабый запах, какой бывает после лесного пожара, если его загасил дождь и потом высушил ветер. Марк тоже различал этот запах. Он подошел к Мэриету, когда тот широкими граблями стал счищать с наветренной стороны холмика слой земли и листьев. Влажный запах прелой зелени ударил им в нос, и Мэриет принялся ворошить граблями полусгоревшие поленья, которые легко скатывались вниз. Марк двинулся в обход к другому, уже осевшему краю кучи, где она превратилась в груду намокшего серого пепла; часть его ветер отнес к самым макушкам деревьев. С этой стороны поляны запах потухшего огня ощущался острее, и, когда Марк пошевелил остатки дров ногой, запах волнами поплыл над землей. Да и листья, еще державшиеся на деревьях, были здесь совсем вялыми, как будто подпаленными.
— Мэриет! — тихо, но настойчиво позвал Марк. — Иди сюда!
Мэриет оглянулся, его грабли замерли на самом верху кучи. С удивлением, но без тени беспокойства он стал обходить кольцо золы, двигаясь к Марку; вместо того чтобы поднять грабли, он поволок их за собой через всю кучу и дернул, обрушив себе под ноги целую охапку полуобгоревших поленьев, которые весело покатились вниз. Марк подумал, что он впервые видит своего помощника в таком радостном настроении: движения его были энергичными, он целиком был погружен в свое дело и, кажется, забыл о своих бедах.
— Что там? Что ты нашел?
Сыплющиеся поленья, обугленные и распадающиеся на куски, взбили облако едкой пыли. Что-то скатилось к ногам Мэриета, однако это было не полено. В этом почерневшем и потрескавшемся предмете с первого взгляда трудно было распознать длинноносый сапог для верховой езды с потускневшей пряжкой на подъеме; из сапога торчало что-то длинное, твердое — сквозь болтающиеся обрывки обуглившейся материи проглядывала бело-желтая кость.
Мэриет застыл, уставившись себе под ноги, не веря своим глазам; на губах у него как будто замер только что заданный беспечный вопрос, а лицо было оживленным и исполненным любопытства. Потом Марк увидел страшную резкую перемену, которую однажды уже наблюдал Кадфаэль, — ясные карие глаза, казалось, провалились внутрь, в темноту, недолгая радость на лице сменилась оледеневшей маской ужаса. Слабый звук вырвался из горла Мэриета — глухой хрип, как у умирающего; он отступил на шаг, покачнулся, споткнулся о неровности почвы и рухнул, скорчившись, в траву.