Довольно милое наследство
Засыпая, я поблагодарила кузена Джереми за то, что он устроил мне такой шикарный отдых. Мальчик, которого я знала когда-то, вырос в важного лондонского бизнесмена. Интересно, как он чувствует себя, оказавшись в ответе за семейное состояние? Его отец, дядя Питер, брат моей мамы, умер, когда Джереми было всего двадцать пять; а его мать, тетя Шейла, англичанка до мозга костей, чья семья самая богатая из всех, кого я знаю, до сих пор живет в Лондоне. Я помню, как мама и тетя Шейла обменивались рождественскими открытками раз в год, вкладывая в них короткие, но любезные письма и фотографии меня и Джереми, за которые мне до сих пор стыдно.
Фотографии перестали присылать после свадьбы Джереми – это была последняя фотография от них, – поскольку у меня таких фотографий не было. Впрочем, через год Джереми развелся, никому не объяснив причин. На фотографии его жена вышла не в фокусе, так что все, что я смогла разглядеть, – это приятный профиль и светлые волосы.
Неужели он тоже из тех, кто ходит с раной в сердце? Взрослый Джереми на фотографиях был чисто выбрит и выглядел как преуспевающий английский бизнесмен, но в его глазах я все еще видела того непокорного мальчишку, которого встретила на побережье Корнуолла.
Поначалу он сидел прямой и чопорный за столом со взрослыми, когда мы пили чай из фарфора, который в Америке достают лишь на свадьбы да похороны. Я с трудом ставила чашку на блюдечко под пристальными взглядами Джереми и, что было хуже, его матери. Но однажды, когда мы играли в салки в обнесенном стеной бабушкином саду, я смогла сбить с Джереми спесь, и мы смеялись и шутили, как нормальные дети.
Он даже сказал мне по секрету, что точно не собирается стать очередным англичанином в пиджаке, занимающимся «чертовски скучной» работой, как его папаша-банкир. Он сказал, что будет путешествовать, поедет на сафари, будет ходить по каменистым тропам, исследовать древние руины или создаст рок-группу и станет звездой. Мне льстило, что Джереми делится со мной сокровенным, хоть он и называл меня малявкой. Тот важный разговор бесцеремонно прервала назойливая пчела. Спасаясь от нее, я побежала по дорожке к дому. Джереми крикнул мне: «Замри»! – и я, не знаю почему, доверилась ему и остановилась. Пчела сделала круг над моей головой, выходя на позицию, чтобы атаковать, но в этот момент подскочил Джереми, взмахнул влажным пляжным полотенцем и резко наотмашь рубанул им в воздухе. Пчела замертво упала к моим ногам. Это было впечатляюще.
Наши мамы уже укрылись на пляже под зонтами и ждали нас. Песок под полотенцами уже нагрелся, и Джереми позвал меня купаться. Волны бились о камни, наполняя воздух ароматной россыпью брызг. Однако океан был таким холодным, что дух захватывало. Я попробовала воду ногой и решила, что для меня это слишком холодно, но тут в воду с плеском окунулась бабушка Берил, довольно фыркая. Она помахала мне рукой и стала уговаривать меня присоединиться к ней. Джереми скорчил рожицу, глядя на мою неуверенность, и нырнул следом за бабушкой. Бабушка Пенелопа, стоявшая на берегу неподалеку, заверила меня, что я не обязана этого делать, но я таки решилась и окунулась, ахнув от холода. Моя гиперчувствительная кожа сразу покраснела. Я поплавала немного, но вода не стала теплее, как это случалось, когда я купалась дома, по нашу сторону Атлантики. В конце концов я выбралась из воды, стуча зубами, с посиневшими губами, и плюхнулась на теплое полотенце, с надеждой глядя на затянутое облаками небо. От ветерка стало лишь холоднее. Мама Джереми, тетя Шейла, заметив, что я совсем замерзла, велела сыну сбегать в дом, принести несколько полотенец и вытереть меня насухо, чтобы я не подхватила воспаления легких. Он всегда был послушным мальчиком до тех пор, пока взрослые обращали на него внимание. Он быстро сбегал за полотенцами и, заметив, что взрослые потеряли к нему интерес и заняты скучными сплетнями, лишь бросил мне их, а сам поспешил удалиться. Когда я запротестовала, Джереми сказал, что я проявляю слабость, поскольку я опасный секретный агент, меня сбросили на парашюте, я приземлилась в реку за Полярным кругом и мне надо избежать переохлаждения.
Потом, сидя на пляже, я учила его играть в покер, хотя он утверждал, что я совершенно не умею скрывать эмоции и все написано у меня лице. А он учил меня азбуке Морзе. Поначалу мне нелегко давалась эта наука, но когда я уловила суть, то поняла, как это удобно. Мы сидели за обеденным столом, и дядя Питер поставил какую-то ужасно старую и неинтересную музыку. Джереми решил, что слушать это невыносимо, и стал отбивать мне сообщение пальцем по ножке стола.
«Убогая музыка». Отстучал он. Я удивилась и посмотрела на него, но его лицо осталось бесстрастным, как у настоящего секретного агента. Он дразнил меня, потому что я часто употребляла слово «убогий».
«Ч-е-р-т-о-в-с-к-и-с-к-у-ч-н-а-я». Согласилась я, отстучав на ножке его любимую фразу. Вообще-то мы были вполне благочестивыми детьми, но, похоже, друг в друге мы разжигали озорство.
– Что это за шум? – спросила мама, посмотрев на меня через стол.
Я невинно отвела взгляд. Джереми кашлянул. Дядя Питер подозрительно взглянул на него. Я затаила дыхание. Мы принялись за еду, а взрослые вернулись к своим разговорам.
Джереми подождал, пока музыка заиграет громче, и снова застучал.
«Ненавижу горох».
Я не могла поверить его дерзости. Я опустила взгляд, чтобы не прыснуть от его ухмылки. Но я не успела отстучать ответ, мама Джереми подняла голову.
– Я тоже что-то слышала, – сказала она.
Бабушка Берил озадаченно посмотрела по сторонам. Но тетушка Пенелопа понимающе переводила взгляд с Джереми на меня. Она улыбнулась и сказала:
– Да, наверное, это снова прибежали мыши.
Даже сейчас, много лет спустя, сонно развалившись на огромной постели и прислушиваясь к шуму ночного Лондона, воспоминания детства казались мне такими живыми, словно все это случилось вчера. Со временем всегда так. Целые года порой проходят незаметно, а какие-то моменты остаются в памяти навсегда. Я медленно погрузилась в первый за несколько недель здоровый глубокий сон. И до того самого момента, как появился завтрак – а с ним и Джереми, – я не пошевелила и пальцем.
Глава 5
Джереми вошел в комнату, за ним следом вошел официант. На кузене был темно-синий костюм, в руках он держал кожаный кейс, а выглядел он серьезным и важным. Я приняла их обоих по-царски, сидя на диване, перед которым стоял обеденный столик. На самом деле я просто спряталась за стол, чтобы они не заметили чего лишнего под коротенькой ночной рубашкой. Джереми подошел ко мне, наклонился над столом и, словно муж, вернувшийся из дальней поездки, чмокнул в щечку. Он поцеловал меня нежнее, чем обычно целуют двоюродную сестру, но все же не настолько, чтобы разглядеть за этим что-нибудь неподобающее. Я уловила тонкий мужской аромат, в котором читались бергамот, лимон, соленый морской воздух и запах денег.
– Здравствуй, Пенни, – сказал Джереми, а официант тем временем скромно расставил тарелки и вышел, закрыв за собой дверь.
Я жестом предложила Джереми сесть на роскошный стул перед столом, поскольку он таким взглядом смотрел на еду, что я без труда разглядела за чопорным фасадом голод и усталость.
– Надо же, та самая Пенни Николс, – сказал Джереми, когда сел, оглядывая меня с головы до пят. – Выросла, но я тебя все равно узнал. – Я почувствовала себя так, словно волосы у меня забраны в хвостики, чего, правда, никогда не было, и напустила на себя важный вид.
– Угощайся кофе и, Бога ради, помоги мне все это съесть, – сказала я. – Они принесли два яйца и целую корзину хлеба. Если будешь хорошо себя вести, то можешь взять и то и другое.
И после непродолжительных «ах не стоит» и «ну раз ты настаиваешь» он набросился на еду, словно мальчишка.
– Спасибо. Вчера вечером я был в Брюсселе, – сказал Джереми. – Только утром прилетел. Хотел закончить свои дела, чтобы вплотную приступить к нашим.
Пока мы ели, я исподтишка поглядывала на него. Боже, он был немилосердно хорош собой. О да, он тоже вырос, стал серьезным и мужественным и сильно отличался от того долговязого мальчишки, каким я запомнила его. Его темные вьющиеся волосы были острижены намеренно небрежно, но явно за немалые деньги. Его кожа была гладкой, как сливки в кувшине, что неудивительно для человека, выросшего в безмятежной обстановке с полной уверенностью, что ему никогда не придется голодать. Лишь вокруг глаз и губ было несколько морщинок. Его голубые глаза, обрамленные длинными ресницами, казались холодными и далекими, словно море, но стоило сказать что-нибудь забавное, как они загорались огоньками веселья и интеллекта, придавая их обладателю вид добрый, дружелюбный и даже мягкий.