Небо войны

— Это фашистский, товарищ майор? — спросил посерьезневший Костя Миронов.
— А чей же! — ответил командир полка. — Уже не первый. Ведут разведку, фотографируют.
«Почему же нет сигнала тревоги? — подумал я. — Почему наши не преследуют его?» А вслух сказал:
— Был бы здесь самолет, я бы его, гада, сейчас сфотографировал!
— Он уже над Прутом, — со вздохом отозвался Иванов. — Чтобы перехватить такого, нужен самолет порезвее И-16. Да и не разрешают их сбивать.
Последние слова командира вызвали у нас недоумение.
— Как же так? Почему не имеем права сбивать, если они летают над нашей территорией?
— Не может быть этого!
— Средь бела дня фотографирует, и нельзя его пугнуть по-настоящему?
Мы возбужденно смотрели на командира, словно это он завел такой порядок в пограничной полосе и сам мог его изменить.
— Таково указание свыше, — с грустью в голосе пояснил Виктор Петрович. — Дипломатия… Гонишься за таким подлецом, а сам на карту посматриваешь: как бы, чего доброго, не проскочить границу!
Сознавая эту несправедливость, мы искали ей оправдания и не находили. По всему чувствовалось, что участившиеся полеты фашистов над нашей территорией предвещают что-то страшное. Мы стояли среди разрытой земли, у несобранных самолетов и думали о том разведчике, который в это время приземлялся где-то в Румынии или Венгрии на аэродроме, забитом самолетами. Каждый в эти минуты вспоминал, что фашистская Германия вероломно попрала границы почти всех западноевропейских государств, что в эти дни ее армия хлынула на Балканы. С горечью подумалось: как мало знаем мы, летчики, об аэродромах, скрытых за пограничными холмами!
Техники под руководством инженера снова занялись сборкой самолетов. Командир полка подходил то к одному из них, то к другому, отдавая какие-то распоряжения. Потом он энергичным взмахом руки позвал нас к себе. Мы подошли к МИГу, поставленному на шасси. Его крылья уже были прикреплены к фюзеляжу и сверкали в лучах солнца.
— Чего стоите? Залезайте в кабину! — сказал Иванов, а сам направился к ящику, который только что начали вскрывать.
Мы по очереди поднимались в кабину нового истребителя и знакомились с ее оборудованием. Наше занятие прервал голос Иванова:
— Ну как, нравится машина?
Все промолчали, не решаясь дать оценку МИГу после столь короткого знакомства.
— Красивый, — осторожно заметил я. — И мотор, наверно, мощный. Но оружие, кажется, слабовато.
— Слабовато? — удивился майор. — Крупнокалиберные пулеметы БС, два «шкаса». Разве этого мало?
— Пушку бы надо установить на него, товарищ командир. «Юнкерса» не так-то просто сбить.
— Просто и рубаху не наденешь, — отпарировал Иванов. — Надо уметь. Если на МИГах пойдем на перехват, «юнкерсам» несдобровать. А может быть, на «ишачках» будем летать? — с улыбкой спросил он.
Мы все одобрительно заговорили о МИГах.
— То-то! — Командир удовлетворенно прошелся перед нами. — Сегодня же направляйтесь в Маяки. Там есть уже два МИГа. Время, видите, какое? Тучи нависают. Надо ускоренно переучиваться. Ловить будем бандитов. Обязательно! — Он сам начал подавать болты механику, стоявшему на подставке у крыла. — Вот соберем машины для одной эскадрильи, и ты, Покрышкин, сразу перегонишь их в Маяки. Там переучим эскадрилью и вернемся сюда.
Командир искал в работе успокоения. Мы ждали, что он и нам прикажет взяться за сборку. Но майор снова заговорил о переучивании, о том, что сейчас необходимо дорожить каждой минутой.
— Прихватите свои вещички и уезжайте! Мы поспешно ушли готовиться к отъезду.
Поезд на Котовск через Тирасполь отходил вечером. В нашем распоряжении оставалось полдня. Условились встретиться на вокзале и разошлись по квартирам.
По пути домой Костя Миронов встретил на улице нашу молоденькую соседку Флорию и отстал. О чем он с ней говорил, не знаю, но догнал повеселевший.
Мы снимали комнату у бывшего крупного торговца. Свои два больших дома он сдавал внаем жильцам. Хозяев мы видели редко. Об их появлении в доме напоминали острые запахи, доносившиеся из кухни в коридор. Их прислуга по-прежнему старательно убирала и нашу комнату.
Возвратившись домой, я хотел заняться укладкой вещей в дорогу, как в дверь постучали. Вошел хозяин. Сегодня старик бодрее, чем всегда. Он остановился передо мной в решительной позе и, ткнув пальцем в потолок, спросил:
— Видели их?
— Кого? — пожал я плечами, хотя сразу понял, о чем идет речь.
— И ваши ничего им не могут сделать. Ничего! — горячо продолжал хозяин. — Как-то в разговоре с вами, господин офицер, я наугад сказал, что через год немец будет здесь. И не ошибся. Год прошел — и вот он появился.
— Что ж, — притворно вздохнул я, — все складывается по-вашему. Может быть, и магазин вам скоро вернут.
— Не шутите, господин офицер. Я всегда считал вас серьезным человеком. О них, — он снова указал в небо, туда, где недавно пролетел немецкий авиаразведчик, — мы, евреи, кое-что знаем. Немец мне возвратит магазин? Ай, зачем вы это говорите!.. Я старый человек и готов дожить свой век при какой угодно власти, только не при Гитлере.
— Но вы же рады тому, что немцы пролетают над Бельцами?
— Кто вам сказал, что я рад?
— По вас вижу.
— Зачем так говорить? Я думаю о Румынии. Там остались мои братья, сестра. Раньше я виделся с ними каждое воскресенье, а теперь… О, Букурешт! Увидели бы вы, какой это город!
— Когда-нибудь его увижу, — ответил я убежденно. Хозяин широко раскрыл глаза, ожидая, что я скажу дальше.
Надо было менять тему разговора.
— Плату за комнату вы получите сегодня. Хозяин, не дослушав меня, повернулся и вышел.
Я вытащил из-под кровати чемодан, в котором хранил холостяцкие пожитки, и начал отбирать самое необходимое для жизни в лагере. Коверкотовая гимнастерка… Нужно взять. Новые брюки — тоже. Белье, платочки, полотенце. Альбом для рисования — обязательно. Книжонка. А это что? Ай-ай, какой же я растяпа! До сих пор не отослал сестре отрезы, купленные еще зимой. А ведь готовил подарок к весне. Как бы она обрадовалась белому шелку с набивными цветами! Да и черный с белыми штрихами крепдешин ей понравился бы не меньше.
Мария моложе меня на два года. Она единственная сестра у нас, пятерых братьев. В детстве ей жилось труднее, чем нам: слишком рано легли на ее плечи домашние заботы, и в школу надо было поспевать. Все братья любили Марию, готовы были защитить ее от обидчиков, но она никогда ни на кого не жаловалась — такой уж у нее характер.
Мысли о сестре перенесли меня в Новосибирск. Далекий, но близкий сердцу город! Вот наш домик на берегу Каменки. Последний раз я побывал в нем в 1937 году, а потом все никак не удавалось выбраться. Стихия летной жизни захватила меня. Долго и трудно шел я к ней, словно поднимался на высокий крутой перевал. И вот взошел на него и никак не нагляжусь на открывшийся простор.
Я люблю летать. Стремлюсь быть в числе лучших. Опыт летчиков-истребителей, воевавших на Халхин-Голе и на Карельском перешейке, заставляет больше думать и настойчивее тренироваться. Все добытое ими кровью надо осмыслить, понять, усвоить. Только об этом все мои заботы. Я избегаю увлечений девушками, будучи уверен, что семья не позволяет летчику целиком отдаваться своему трудному делу…
Как же быть с отрезами? Забрать с собой? Но в лагере будет, конечно, не до посылок. Эх, сестренка, потерпи еще немного — ведь больше ждала обещанного. Вот перегоню МИГи, выберу свободный часок и отправлю тебе подарок. Уложив отрезы на дно походного чемодана, я засунул его под кровать.
В ожидании Миронова еще раз вернулся в мыслях к событиям дня. А ведь сегодня в моей жизни произошло что-то большое, значительное. Командир полка назначил меня заместителем комэска! Жизневский, конечно, не знает об этом. Если бы Иванов предварительно советовался с ним, тот бы не согласился с этим выдвижением. Он знает, что я не люблю его как летчика, и поэтому не терпит меня. А я не умею скрывать своих чувств, не могу идти на компромиссы, когда речь идет о мастерстве пилотирования, о тактике.