Как вырвать киту коренной зуб

 
14
Ремонтная мастерская оказалась закрыта, Магда в парикмахерской работала во вторую смену, а в химчистку и на почту Анна вообще не попала. Так, неожиданно рано освободившись, она уже в половине десятого была в театре и до одиннадцати провела на репетиции солистов.
В перерыве Индржих красочно живописал великолепные поединки гладиаторов. А поскольку на следующий день предполагалась первая репетиция третьего действия, рассказывал участникам, как описывал Плутарх последние минуты жизни Спартака.
– Аппиано дает другую версию, – продолжал Индржих. – Но в целом, учитывая и фрагмент настенного изображения, который был найден в Помпеях, можно представить себе картину финальной битвы Спартака.
Есть ли у Вашека еще теплые носки? – размышляла тем временем Анна. За исключением впечатляющих минут, когда Индржих с увлечением доказывал, почему Спартаку было предпочтительней погибнуть в бою, будучи даже изрубленным на куски, нежели живым или мертвым достаться римлянам, Анне не удалось сегодня отогнать мысли о Вашеке и Любоше. Перед отъездом она успела дать Вашеку строгий наказ, чтобы тот не говорил Любошу ничего лишнего. И хотя Вашек с жаром обещал, да чего стоят его обещания?
– Самое главное, со Спартаком никто не отваживался вступать в открытый бой, и напали на него сзади.
Индржих возбужденно прохаживался вдоль зеркал репетиционного зала.
– Встреча лицом к лицу была небезопасна для каждого, кто бы рискнул напасть на фракийского гладиатора. Хореографическая интерпретация – а она должна придерживаться исторической правды – позволяет нам по-новому воссоздать волнующую картину последнего боя.
Пообедав, Анна осталась в театре и после двух под наблюдением Индржиха отрабатывала серию сложных прыжков. Она решила, что сегодня не поедет домой и часок между репетициями отдохнет в своей уборной. Индржих предложил Анне бутерброд с колбасой, который та поделила на две части и бо?льшую протянула Индржиху.
– Хотел я вчера ночью кое о чем спросить тебя.
Индржих помолчал, нерешительно поглядывая на Анну. Она сидела у зеркала на полу, вытирая лицо полотенцем.
– Может, ты права, – заговорил он, – может, нам и вправду стоит попытаться. Жить вместе.
Анна оглянулась. Индржих натягивал поверх трико темно-фиолетовый свитер. Она знала, что он взвешивает каждое слово.
– Меня пугает только одно: я не знаю, смогу ли привыкнуть к Вашеку.
Вечером они возвращались долиной Белой Лабы. Любош спускался по глубокому снегу, по его лыжне шел Вашек. Снег искрился в лучах заходящего солнца. Маленькие елочки, рассеянные по склону вокруг старых, исхлестанных ветром деревьев, были увенчаны шапками, примерзшими к окоченевшим ветвям. Любош большой дугой объехал огромную ель и остановился с подветренной стороны. Решил, что за целый день Вашек порядком намаялся и, наверное, промерз. Утром он определил его на занятия в лыжную школу. На Вашеке были ботинки, которые Любош взял напрокат у Шпанека, после обеда он привязал его к себе канатом и учил ездить между шестами – слалом. Вашек несколько раз срывался с лыжни, съезжал прямиком вниз и победоносно вопил, что пришел к финишу первым.
Теперь стало ясно, что мальчик едва держится на ногах, нос и все лицо у него покраснели от мороза и ветра, он даже тормозить не мог. Любош уже протянул было руки, чтобы подхватить его, только Вашек наехал ему на лыжи, и оба свалились в глубокий снег.
– Знаешь, как вырвать киту коренной зуб? – спросил Вашек, когда они выбирались из сугроба.
Любош вытаращил на него глаза.
– Соорудишь морской подъемный кран. Дашь киту порцию анальгина… – с серьезным видом начал Вашек.
Любош, застегивавший крепления, озадаченно поднял голову, слушая, что за чепуху городит этот пацан.
– Потом заложишь заряд динамита. Установишь время. СЕМЬ! ШЕСТЬ! ПЯТЬ! – командовал Вашек, как при запуске ракеты. – НУЛЬ! БАХ! – Он обхватил Любоша руками и влепил ему поцелуй, отпрянул на сугроб и, как крот, зарылся в снег. Высоко взметнулась снежная пыль, запорошив Любошу лицо.
– Чего ты ржешь? – спросил ошеломленный его выходкой Любош.
– Ты колючий, – объяснил Вашек. – Я ведь еще ни разу не целовал мужчину.
Любош наклонился к нему и поставил на ноги. Почувствовал, как дрожит этот мальчишка, да и сам он был немножко взволнован.
– Не заливай, разве папу своего ты не любил?
– Любил, – убежденно сказал Вашек. – Только его я даже не знал, – признался он, как игрок, выкладывая на стол припрятанный козырь.
С той минуты, как Вашек обнимал Любоша, он понять не мог, что с ним такое случилось. Но что-то важное, незабываемое – это он знал точно. Ему было невдомек, что впервые в жизни он ощутил мужской запах, тяжелый острый запах, о котором раньше не подозревал. Тот самый «мужской дух», что до глубины души волнует малых ребят, да и женщин тоже.
В кухне над печкой висели свитера и колготки, мокрые спортивные брюки и нижняя рубашка Вашека. Тот вытащил из рюкзака сухую майку и лыжные брюки, нашел на окне иглу и вызвался что-нибудь зашить. Любош решительно отказался, но Вашек не отступил, заявив, что берется починить ему рукавицы, и Любош уже мысленно с ними распрощался. Он сходил за водой, а вернувшись, вдруг спросил:
– Послушай, приятель, а ты, случаем, не врунишка?
Вашек – он в это время усердно шил длинными стежками – оторвался от своего занятия и поднял на Любоша вопрошающий взгляд. От печки тянуло приятным теплом, а от кружки с чаем поднимался пар.
– Утром, когда мы с тобой варили яички, ты сказал, что твой папа был на голову выше меня, и вдруг оказывается, что ты его даже не знал.
– Это когда я был вот такой маленький, – сказал Вашек и развел руки, как это делают рыбаки, когда хвастаются своим уловом.
Любош, хоть и не совсем понял, решил, что не станет больше у него выпытывать, и переменил тему.
– Мама во второй раз не вышла замуж?
Вашек отрицательно покачал головой и вперил в Любоша взгляд, в котором была простодушная мольба.
– А мне тоже хочется иметь папу. У Станды уже третий.
Любош чистил картошку, бросая ее в большую кастрюлю.
– Твоя мама, должно быть, очень сильно любила твоего папу, – сказал он уважительно. – Ведь если кто-то кого очень сильно любит, то забыть не может.
– Ну да! Ты бы видел, как она злится, – отозвался Вашек, – когда я рисую Аннапурну.
– Твой папа был на АННАПУРНЕ? – удивился Любош, и скребок замер в его руке.
– Нет. Там он похоронен.
– Я тоже был на Аннапурне, – задумавшись, сказал Любош и потянулся к корзине за очередной картофелиной.
– С моим папой? – выкрикнул Вашек. Глаза у него округлились.
– Да нет. Ведь все мы вернулись домой.
– Мой папа был в ОСОБОЙ экспедиции. Он работал под ледником, – гордо сказал Вашек, откусывая нитку.
– Погоди, погоди… ты хочешь сказать, что он поехал туда с геологической экспедицией?
– Ну да.
– А когда это было?
– Когда я еще был вот такой маленький, – сказал Вашек и снова раскинул руки, как это делают рыбаки, когда хвастаются своим уловом. Только размеры уже заметно поубавились.
– Ты был вот такой маленький, – недоуменно повторил его жест Любош, – и помнишь, какие широкие плечи были у твоего папы?
– Да у меня есть фотография, – объяснил Вашек.
– Так ты своего папы никогда не видел? – осторожно спросил Любош, почувствовав, как забилось его сердце.
– Я же объяснил тебе, что я был ВОТ ТАКОЙ МАЛЕНЬКИЙ! – повысил голос Вашек – его разозлила такая непонятливость. И снова развел руки, но теперь уже совсем чуть-чуть.
– ТАКОЙ МАЛЕНЬКИЙ! – воскликнул Любош, потому что тоже начал терять терпение.
– Да. Когда был у мамы в животе!
Несколько секунд было тихо. Так тихо, что слышался треск поленьев в печи и подскакиванье крышки на кастрюльке, в которой закипала вода.
– Тебе восемь? – чуть слышно спросил Любош.