Как вырвать киту коренной зуб

Индржих в это время просматривал газеты, и от чтения его оторвал лишь скрип тормозов и грохот пустых ящиков, которые сползли на сторону.
Он включил мотор и объехал весь парк, догнав Анну уже наверху, у перекрестка. Анна шла, не оглядываясь. Индржих нажал на клаксон. Но когда Анна все равно не обернулась, он обогнал ее и открыл дверь.
Анна сложила зонтик и устроилась на сиденье.
– В горы ты меня все-таки отпустишь!
Индржих заметил, как она бледна, как у нее трясутся руки. Только ее категорический тон задел его.
– Ну, тогда тебе придется распрощаться с театром!
Анна, коротко глянув ему в глаза, раздельно произнесла:
– В таком случае нам с тобой тоже придется распрощаться!
– Мамуля, мамуля пришла! – радостно завопил Вашек, увидев входящую Анну, и с криком бросился ей навстречу. Та нагнулась, чтобы стащить с себя сапоги.
– Сейчас ты от меня получишь!
Но когда Вашек приблизился к ней, Анна прижала его к себе и нежно обняла. А Вашек заговорщически прошептал:
– Угадай, кто к нам пришел сегодня на ужин?
Анна побледнела и поднялась. Дверь отворилась, и навстречу ей вышла немолодая женщина в элегантном костюме и блузке с галстуком. Оглядела Анну, словно бы видела ее впервые, и покачала головой:
– Девочка моя, ты что?, решила убить меня?!
 
6
Анна промокла насквозь и послушно позволила Еве приготовить себе горячую ванну, а когда закутывалась в теплый халат, на нее нахлынуло согревающее чувство, что сегодняшний вечер ей не придется коротать в одиночестве. Она никогда особенно не доверялась матери, но сейчас была рада, что есть хотя бы перед кем выговориться. Стойкостью матери можно только восхищаться. Она командовала медсестрами, пациентами, докторами, работая по две смены, без выходных, даже в праздники, и была убеждена в своей незаменимости. Хотя ей перевалило за пятьдесят, никто никогда не видел, чтобы она вышла за картошкой в магазин напротив, повязавшись платком или не подкрасив губы.
Анна вспомнила, как сердилась на нее, когда во время болезни отца та не позволила себе взять ни одного дня отгула, но всегда находила время, чтобы зайти в парикмахерскую. И не из женского тщеславия, а скорее по многолетней привычке – не делать никаких поблажек себе. Раз она незаменима, то соответственно этому должна и выглядеть. Что тут плохого, если у человека есть чувство собственного достоинства? Анна улыбнулась. Испытывала ли она когда-нибудь подобное чувство? Ну, что она незаменима?
Вашек уснул раньше, чем она успела помыть посуду. Анна спрыснула приготовленное для глажки белье и стала рассказывать матери – подробно, обстоятельно, с самого начала.
Ева пила кофе и внимательно слушала. Наконец поднялась и включила утюг.
– Если бы это не касалось тебя лично, то над выходками Вашека мы бы только посмеялись.
– Но это и правда уморительно – готовить шницеля для сторожа!
– Ты вообще-то куда-нибудь выбираешься? – пытливо посмотрела на нее Ева.
– В театр, – саркастически бросила Анна.
– Мне кажется, что тебе больше надо появляться на людях. Ты молода – и забываешь об этом. – Закрепив гладильную доску между спинкой стула и краем стола, Ева покрыла ее куском белого полотна. – Сколько раз я спрашивала себя, в кого ты такая, словно и не моя дочь.
Она перевела взгляд на Анну. В своем длинном халате та казалась какой-то потерянной, будто школьница. Мелкая морщинка на лбу придавала ее лицу выражение озабоченности и упрямства, как и в те времена, когда она была еще совсем маленькой.
– А что Индржих? Что он тебе сказал?
Анна молчала.
– Ты вообще говорила с ним об этом? – настойчиво допытывалась мать.
О господи! Если бы взять свои слова обратно! Почему я начала этот разговор? Почему доверилась? – сетовала Анна. Ведь можно было бы предвидеть, во что все это выльется!
– Будь у него дети, – продолжала Ева, послюнив палец и проверив, нагрелся ли утюг, – я бы слова не сказала. Но ведь это же не жизнь, Анна.
– Он любит меня.
– Так почему не разведется, наконец?
Некоторые вещи Анна и не пыталась объяснить матери. Эта была одной из таких.
– Хорошо, – обернулась к ней Ева, – я с твоим Индржихом потолкую сама.
– Прошу тебя, не вмешивайся ты в наши дела! – неожиданно резко сказала Анна и уже спокойнее добавила: – Будь добра, забудь обо всем, что я здесь тебе наговорила.
Ко всем проблемам еще и эта! Какое-то время назад Анна сказала своей матери, что Индржих женат, чтобы та не донимала ее досужими вопросами.
– И долго это протянется?
Анна молчала.
– Жизнь так ничему тебя и не научила.
Казалось, молчание дочери будет длиться вечно.
– С тобой нелегко, Анна, – продолжала Ева доверительным тоном. – Ты целых полгода со мной не разговаривала, когда я сказала тебе, что ПРИ ТАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ ребенок не должен появляться на свет. Но ты настояла на своем. Ведь ты же представить себе не могла, что тебя ждет!
Анна строптиво тряхнула головой и со стопкой глаженого белья прошла в комнату Вашека. Нагнулась, чтобы уложить нижние рубашки и трусы в бельевой шкаф, и услышала глубокое дыхание Вашека. Ощутила нежный, такой интимный аромат детского мыла (несмотря на всевозможные протесты, этот грязнуля-замарашка спал теперь умытый), и когда приблизилась, чтобы закрыть его (с кем это опять он подрался во сне?), то увидела в косой полосе света, что падал сюда из комнаты, круглую розовощекую физиономию АНГЕЛА, из которого с седьмым ударом часов поутру проклюнется неутомимый мучитель.
Когда Анна вернулась в кухню, то, отбросив всю свою гордость, призналась матери, что заказала в «Чедоке» недельную путевку в горы, но с Индржихом бесполезно о том говорить, и она просит Еву, чтобы та поехала в Крконоше, забрав с собой Вашека.
– Но ведь я тебе уже втолковывала, что получить отпуск на каникулярный период – это в первую очередь привилегия матерей.
– Я сделала ошибку, что не пошла работать сестрой в хирургию.
– Если тебе это поможет, я буду дежурить в две смены. Выкрою день-другой и возьму Вашека к себе.
– Нет. Ничего не выйдет, – сразу же запротестовала Анна. – Ты хорошо знаешь – в доме обо мне известно всем и каждому. Еще наплетут что-нибудь Вашеку.
– Все равно рано или поздно Вашек все узнает. И долго ты надеешься это от него скрывать?
– Разве мало детей живут только с матерями?! – упрямо сказало Анна. – Ведь столько сейчас разведенных!
– Но ты-то не в разводе.
На другой день Анна объявила Вашеку, что можно начать собираться в горы, хотя сама плохо представляла себе, чем эта затея кончится. Услыхав такую новость, Вашек просиял и готов был пообещать все, что она пожелает. С легким сердцем он дал ей слово, что забудет и сторожа, и Герольда, и вообще всех женихов на свете.
 
7
Все, кто хотел выбраться на каникулы, выехали из города в пятницу или субботу. Только Вашеку пришлось прождать еще целое воскресенье, потому что у мамы утром и вечером были спектакли. В понедельник утренний поезд в Крконоше шел полупустым.
Край был погружен в легкую молочную мглу, а между деревьев проблескивали иногда первые робкие лучи солнца. После Турнова Анна с Вашеком остались в купе одни. Анна вытащила из клетчатой дорожной сумки коробку из прозрачного пластика с едой. Вашек с аппетитом принялся за первый жареный шницель. И вдруг услышал какое-то пыхтение. Оттолкнувшись от стенки, он проехал по лавке к дверям купе: по коридору к нему приближался огромный сенбернар! Вашеку уже спозаранку было чем похвалиться: такой крупной собаки он еще отродясь не видел. Как человек в этом деле опытный, Вашек знал, что на запах мяса собаку можно заманить куда угодно. Он стал пятиться по лавке назад, ласковым голосом зазывая нежданного гостя внутрь купе: