На Красном дворе

Медведь, удивленный, а может быть, заинтересованный всем этим, не убегал. Он отошел на несколько шагов от умершего, сел и не спускал глаз с девушки. Он смотрел на нее с таким любопытством, точно хотел понять наконец, что же вокруг него происходит. Смотрел, пожалуй, добродушно, как бы не имея никаких худых намерений; только ноздри и нос его были в движении. Время от времени она настораживал уши, прислушивался, но не спускал глаз с молодой девушки.
Между тем Люда, быть может пришедшая в себя и вспомнившая, что она находится рядом с опасным соседом, подняла голову, и ее взгляд встретился со взглядом медведя, смотревшего на нее добрыми глазами. Но тут просвистела стрела и вонзилась в левый бок медведя. Раненый зверь рявкнул от боли и гнева, ударил себя лапою по морде и повалился на спину. Рана оказалась смертельной, стрела попала прямо в сердце. Все это произошло мгновенно. Людомира, пораженная увиденным, отскочила от тела отца и в то же мгновение услышала человеческие голоса и топот коней. Она оглянулась — не свои… По одежде догадалась, что это не половцы, но и не свои… Правда, разговор их был похож на русский, но она его не понимала. За кустами мелькнуло несколько всадников, и она догадалась…
— Ляхи! — вскрикнула девушка, бессильно опустилась на колени, припав к телу отца.
Да, это были ляхи: один из опоздавших отрядов Болеслава проезжал ближайшей дорогой к месту своей стоянки на Берестове. Услыхав рев медведя, отряд задержался как раз там, где оставили следы насильники. Несколько всадников отделилось от отряда, и вскоре их глазам представилась печальная картина: висевшие на дубах мертвецы, над которыми кружили вороны, испуганные ревом зверя. В стороне сидел медведь и с любопытством смотрел на девушку, стоявшую на коленях возле мертвого тела…
Всадники недоумевали, что бы это значило. Спокойно сидевший медведь возбудил желание попытать счастья. Вот один воин и попробовал… Прицелился, и стрела попала в медведя. Именно после этого всадники и выехали на поляну, где Люда и увидела их. Дальше, за ними, в густых кустах орешника, еще мелькали смуглые, обветренные, с длинными усами лица ляхов.
Ехавший впереди воин, убивший медведя, по-видимому, принадлежал к богатому роду. Его рослый конь имел красивый стальной нагрудник и такой же чешуйчатый наголовник; у всадника на голове блестел стальной шлем, на груди — чешуйчатая кольчуга, на ногах — наколенники; сбоку висел длинный меч, через плечо — лук и сайдак [3].
Этот рыцарь был один из приятелей короля Болеслава; он был несколько старше его, считался неразлучным товарищем его ратных дел, звали его Болех, был он из рода Ястржембец. Он спрыгнул с коня, бросил поводья находившемуся при нем отроку и подошел к девушке. Долго недоумевал, что ему делать дальше.
— Успокойся, девушка, — заговорил наконец ласково Болех, — теперь косолапый безопасен…
Слыша за собою хруст сучьев, ломавшихся под тяжестью всадников и коней, Людомира еще больше испугалась и молчала. Болех долго стоял над нею в полном молчании, не понимая, что же здесь произошло.
— Скажи, что с тобой, милая девушка? — спросил он.
Голос, в котором звучало сочувствие, заставил Люду выпрямиться и поднять глаза. Ее глаза, в которых стояли слезы, показались Болеху нестерпимо тоскливыми.
— Отец, — произнесла она, показывая на тело, подле которого стояла на коленях. — Я пришла похоронить его…
Эти слова вызвали сочувствие и у окружающих.
— Отец… отец! — отозвались несколько человек, но никто из них не понимал, что все-таки случилось и почему здесь столько повешенных.
На поляну въезжали остальные всадники; они окружили Люду и убитого медведя, все смотрели на лежавшие на земле и болтавшиеся еще на дубах тела несчастных.
Кто-то из отряда, по-видимому, слыхал от киевлян о расправе Мстислава и знал, как он расчищал своему отцу путь в город.
— Ого-го!.. — воскликнул этот человек. — Так вот где Мстислав вершил свое правосудие!
Эти слова вызвали у девушки жалобный вопль, она нагнулась над трупом отца и стала покрывать его поцелуями и слезами.
— Бедный мой, бедный отец!.. Чем же ты провинился, что они отняли у тебя жизнь?
Сцена эта произвела тяжелое впечатление на присутствующих, но все хранили молчание, не зная, что делать.
Один из всадников обратился к Болеху:
— Не плакать же ей здесь целый день!
— Надо бы отвезти ее домой! — заметил Болех и потом как бы про себя прибавил: — Дать бы знать на княжий двор… да похоронить старика… и других — тоже… Не ждать же, пока их растерзают дикие звери!
Кто-то из всадников громко заметил:
— Изяслав велел своему сыну повесить их, а теперь станет хоронить? Вздор какой!
Разговор прекратился, но вопрос, что делать с молодой девушкой и мертвым, не был решен.
— Ну-ну, довольно плакать, красавица! — произнес Болех. — Я прикажу отвезти тебя домой, при мертвых оставлю стражу, а потом пришлю людей, чтобы похоронить твоего отца.
Речь Болеха привела Люду в чувство.
— Не пойду, — отвечала она. — Не могу я оставить его здесь на поругание.
— Но и тебе здесь нельзя оставаться, — заметил Болех.
Люда как будто не слыхала его слов, но, когда Болех повторил, что он поставит стражу подле мертвых, перестала плакать и недоверчиво взглянула на него.
Он понял ее сомневающийся взгляд.
— Мечек! — крикнул он одному из всадников. — Возьми еще двоих и останься здесь, пока я не пришлю людей похоронить умерших.
От отряда отделилось несколько охотников. Болех посадил Люду к себе в седло. Она не сопротивлялась и не произнесла ни одного слова, точно онемела. Отряд в беспорядке выехал из чащи на тропинку, построился в ряды и медленно двинулся в направлении Крещатика, вступив на мостик, небрежно перекинутый через ручей, который стремил свое течение между вербами к Днепру.
За ручьем тропинка круто взяла в гору. Проехав порядочное расстояние, отряд спустился вниз, где лес уже редел. Направо тянулась дикая пуща, а налево, между разбросанными там и сям деревьями, отражался Днепр широкой длинной лентой. За ним зеленел Турханов остров и блестел на солнце крест монастыря Святого Николая.
Здесь дорога разветвлялась: одна развилка вела на Берестово, другая, налево, за Печерскую лавру, на Выдубичи, где стоял княжеский терем, называвшийся Красным двором. Расположен он был над Днепром, в очаровательной местности, всего за год до этого построенный и отведенный для короля Болеслава.
Людомира блуждающим взором скользила по окрестностям, не понимая и не чувствуя, что вокруг нее происходит.
По дороге отряд не встретил ни одной живой души; люди прятались в хаты и мазанки, а то уходили с женами, детьми и скотом в Дебри, так как вести о расправе Мстислава облетели все окрестности и нагнали страху.
Когда отряд выехал на поляну, Людомира спросила;
— Куда ты меня везешь?
— На Красный двор, — отвечал Болех.
В ту же минуту между деревьями замелькал частокол и показались постройки Красного двора.
Детинец был переполнен солдатами. Когда Болех въехал в него, дружинники, видя в седле женщину, по обыкновению стали шутить.
— Эге, брат! — говорили они развязно. — Ты, кажись, не зевал.
Болеху не понравилось шутливое замечание.
— Да, не зевал… — холодно отвечал он.
— Где же ты поймал эту лань?
— Это мое дело!
— Конечно, если поймал, так твое, и никто у тебя не отнимает…
Пока Болех огрызался, его спутники успели уже рассказать другим обо всем случившемся и вызвали своим рассказом сочувствие к девушке.
Молчаливая и задумчивая, Люда стояла неподвижно перед рундуком.
Дали знать королю, который находился в горнице. Спустя несколько минут он вышел в сени под рундуком и, удивленный, загляделся на красивую девушку.
Людомира, сложив опущенные руки, безучастно смотрела перед собой и ничего не видела.
Король обратился к кучке стоявших воинов: