На Красном дворе

Вскоре Вышата уехал, и князь остался наедине с Чудиным.
— Этот человек, милостивый князь, сослужит тебе верную службу.
— Да, если Болеслав не подкупит его.
— Не продастся: ведь у него отняли Люду.
— Да, ты прав, — усмехнулся князь. — Где черт не справится, туда бабу пошлет. Но разве он ее еще не забыл? Ведь он засылал к ней сватов, да она отослала их ни с чем.
— Отослала и не отослала… Старик просил их пообождать, потому девка больно молода. Вышата ждал и дождался, пока король похитил девку из-под носа. Теперь он и рад бы отнять ее, да нет силы… Уже и к колдуну ездил.
— Как, к Добрыне? — прервал князь.
— К Добрыне… Тот обещает возвратить девку.
Воцарилось минутное молчание.
— Лжет он, — отозвался Изяслав, — впрочем, пусть попробует. Вышата мне нужен… не мешало бы его привязать к себе. Конечно, ни словом, ни шубою, ни медом я не привяжу его, но можно найти другой подход.
Князь снова замолчал, будто искал средство, чем бы привязать к себе Вышату.
— Где Добромира? — вдруг спросил он. — Ведь мамка Люды ближе всех стоит к ней.
— Добромира на Красном дворе.
— Тем лучше! Надо ее умаслить, пусть поговорит с Людою насчет Вышаты… Это лучший путь к достижению цели, а мы попробуем что-нибудь еще.
Изяслав велел позвать гридня.
— Отыщи Славошу и прикажи ему прийти на великокняжеский двор, — обратился он к отроку.
Юноша ушел, за ним следом ушел и Чудин. Князь остался в гриднице один. Он сел в конце стола на скамью, налил в чашу из кувшина, стоявшего на столе, вина, выпил и доливал почти каждую минуту. Время от времени он быстро вставал, ходил по избе, ворчал, кому-то грозил, крутил усы и бороду, подходил к столу, снова дрожащею рукою наливал мед в чашу и выпивал. После долгого ожидания дверь княжеской гридницы скрипнула, и посланный отрок показался на пороге.
— Ну, что? — спросил он.
— Славоша здесь, милостивый князь!
— Пусть войдет.
Через минуту в дверь вошел какой-то странный человек. На худом, пожелтевшем и сморщенном лице едва заметны были реденькие борода и усы, росшие клочками. Лоб был мал и узок, но быстрые, глубоко посаженные глаза свидетельствовали о проворстве и изворотливости. На нем был линялый зеленый кафтан, подпоясанный красным шелковым поясом. В правой руке он держал шапку, а левую заложил за пояс. По виду его, однако, нельзя было сказать, что он слуга, напротив, он выглядел человеком, знавшим себе цену.
Изяслав долго не поднимал головы; упорно глядя в чашу с вином, он молчал и думал.
— А, это ты, Славоша? — наконец без всякого оживления спросил он, поднимая голову и зорко вглядываясь в него.
Да, это был Славоша.
Вместо ответа он вынул левую руку из-за пояса и слегка поклонился князю.
— Ты должен мне сослужить верную службу! — медленно проговорил князь.
Славоша снова слегка поклонился в знак согласия.
— На днях ляшский король, — продолжал Изяслав, — намеревается ехать на охоту в Соколиный Рог… Понимаешь? Нужно, чтобы ты повидался с ним… Понимаешь?
Славоша продолжал кланяться, но молчал. Изяслав тоже замолк, склоняясь над столом, он что-то обдумывал.
— Впрочем, это твое дело. Увидишься ли ты с ним на охоте или дома, мне все равно… Ведь ты знаешь, что я не забываю своих верных слуг.
Славоша опять поклонился.
— Повидайся с боярином Чудиным…
Славоша упорно молчал, кланяясь при каждом слове.
Изяслав сидел на дубовой скамейке с поручнями, вытянув ноги, Славоша продолжал стоять перед ним с шапкою в руке, переминаясь с ноги на ногу.
— Знаешь Люду? — спросил князь, поднимая глаза.
— Знать-то знаю…
— Она на Красном дворе?
— Да, на Красном дворе…
Опять воцарилось молчание. Славоша смотрел на князя вопросительно. Он угадал, что князь, кроме данного ему поручения, хотел еще что-то сказать, но не решался.
— Ведь Люда, вероятно, сидит там не по своей доброй воле! — начал князь, сдвинув брови и глядя в пол. — Небось, силою похитил ее этот бабник… а потому надо, чтобы и ты силою отнял ее у него… слышишь?
— Слышу, милостивый князь!
Изяслав знал о том, что Вышата не жалует Болеслава, и, чтобы привлечь молодого боярина на свою сторону, во что бы то ни стало решил соединить его с Людою. Для этого он готов был выкопать целую пропасть между королем и Вышатой, только бы расположить последнего к себе. Шаг этот был важен для него, и неудивительно, что Изяслав не особенно надеялся на влияние Добромиры на Люду. Вероятно, он был уверен, что из этого ничего не выйдет… К тому же он рассчитывал, что оба его плана можно было исполнить одновременно.
Славоша молча выслушал Изяслава и, когда тот кончил, поклонился и ушел, не сказав ни слова.
На дворе он встретился с Чудиным.
— Ну, что? — спросил боярин.
— Князь сказал, что ляшский король скоро поедет на охоту на Соколиный Рог, только я туда не поеду, — отвечал Славоша.
Чудин пытливо посмотрел на него.
— Он будет возвращаться через Дебри, — намекнул Чудин.
Но Славоша сам понял поручение князя.
— Да, но там будет Болех, Вшебор, вся дружина, примажется наш Варяжко. А на кой мне бес все они!
Что касается поручения относительно Люды, он даже о нем не вспомнил, считая его второстепенным. Проходя по двору к калитке, они тихо разговаривали между собою, и посторонний, наверно, заметил бы, что они расстались друзьями, так как оба сняли шапки и кланялись друг другу в пояс, как равные. Неизвестно, чем кончилась их беседа, только на другой день оба вдруг исчезли, точно в воду канули, и ни одного из них не было видно ни в Княжьем конце, ни на Великом дворе.
Изяславу очень не нравилось братанье Болеслава с русскими; он смотрел на это с недоверием и страхом, возраставшими с каждым днем. Ввиду того, что половцы начали беспокоить киевлян, он разместил у городских ворот и у застав рать, дружину собрал на Великом дворе, а в городе усилил надзор и ночную стражу. С заходом солнца никого не впускали и не выпускали из города. Таков был приказ князя.
Однако, несмотря на распоряжение властей не пропускать никого, поздней ночью, когда везде уже погасли огни и только на стенах башенок мелькали светочи [6], в Ляшские ворота постучали два всадника. Первого легко было узнать, это был конюх Изяслава; что касается второго, то на нем был надет шлем с забралом, закрывавшим ему все лицо, и проволочная кольчуга.
— Без приказания князя не велено никого пускать, — сказал стражник, заслышав стук.
— Покажи знак, — отозвался всадник в шлеме и кольчуге, обращаясь к товарищу.
При звуке этого голоса стражник начал всматриваться в говорившего, точно его голос был ему знаком. Конюх вынул знак и показал его. Ворота тотчас открылись, и оба всадника, проехав их, повернули к Подолу.
Ворота снова закрылись, и, когда двое стражников остались один на один, первый спросил у второго:
— Странно… Кто это? У них есть позволение от князя въезжать во все ворота во всякое время.
Другой призадумался, но, поозиравшись, как бы боясь быть подслушанным, произнес:
— По голосу, кажись, Славоша.
— Славоша? Гм… хорошо же он закрыл свое лицо.
— Хорошо, да, видно, не к добру.
— Да, дело тут не чисто.
— Тьфу, черт бы его побрал, этого разбойника! Хоть бы он свернул себе шею… его уже давно на том свете ищут с фонарями.
Действительно, это был Славоша, и стражники не ошиблись, говоря, что он ехал в Берестово.
Уже начало светать, когда оба всадника доехали до Берестова и уже стучались в ворота хором Вышаты. Издали долетел какой-то шум, похожий на звяканье оружия, топот копыт, ржание лошадей и вой собак. Оба прислушались. Тут открылись ворота, и они въехали во двор. Едва отроки успели принять у них лошадей, как на рундуке показался Вышата.
— Бью челом, боярин тысяцкий!
Вышата любезно приветствовал прибывших.
— Милости прошу, не побрезгуйте моим хлебом-солью!