На Красном дворе
То не солнышко по небу плывет,Слава!То Ванюше хор девичий поет!Слава!Приходи к нам погулять,Слава!Станем песней потешать!Слава!Твой наряд сидит красиво,Слава!Взор твой смотрит не спесиво,Слава!Дорогому Вышате, слава!Слава!Нам с тобой веселье, забава!Слава!Пусть пройдет твоя слава за моря,Слава!Будешь ты для нас, как заря!Слава!Вышата выслушал стоя величальную песню, после чего поклонился девушкам, поблагодарил и сел.
Во время величальной песни он упорно глядел на Люду; несмотря на то что с него не сводили глаз десятки молодых девушек, но между ними недоставало одного взгляда, а именно Людиного, за него он отдал бы все остальные.
Когда песня окончилась, кто-то из гостей отозвался:
— Хороша песня! Такой и Боян не споет… Ну, теперь наша очередь отплатить тем же.
Несколько молодцов оглянулись, как бы отыскивая кого-то глазами.
— А где же наш Путята? — спросили они.
— Знать, не пришел еще.
— Запоздал старик… Может, замерз где-нибудь по дороге?
— Не таковский он! — пошутил кто-то. — У него борода что у волка шкура, он не замерзнет.
В тот же момент послышались голоса в сенях, и глаза всех, конечно, обратились туда.
Дверь отворилась, и на пороге появилась фигура здоровенного старика с громадною седою бородою, заледеневшею от мороза. Длинные волосы его на висках тоже пообмерзли, так что вся голова была как бы вылеплена из снега. Одной рукой он что-то держал под полою кафтана, другую заложил за пояс вместе с шапкою. Он не вошел, а ввалился в гридницу. За ним последовало еще несколько запоздалых гостей.
Едва он показался в гриднице, как послышались смешанные голоса девушек и молодых людей.
— А! Путята, Путята! — закричали все радостно.
Между тем к нему подошла хозяйка.
— В добрый час пожаловали, дедушка, — сказала она. — Все давно ждут вас и ваших песен.
Путята приподнял седую голову и окинул орлиным взглядом гридницу.
— Да, есть для кого петь, — сказал он, — только бы голоса хватило…
Боярыня подвела его к скамье возле стены.
— Садитесь, батюшка, — сказала она, — и достаньте свои гусли… Здесь они не замерзнут, не на морозе, — шутя прибавила она.
— Сейчас, сейчас, боярыня, — отвечал Путята, — только вот… не мешало бы…
И он что-то шепнул на ухо хозяйке, которая тут же ушла, а через минуту сенная девушка внесла на подносе ковшик меду и чарку. За нею шла Богна и, остановившись перед стариком, поклонилась ему в пояс.
— Милости просим выкушать из моих рук медку во здравие, — произнесла она.
Старик разгладил бороду и улыбнулся девушке.
— С удовольствием выкушаю, зоренька моя ясная, — отвечал старик.
Он принял мед и поставил его подле себя на небольшом столике; отпивая понемногу из чарки, вынул из-под полы гусли и начал настраивать их, разговаривая с девушками и молодыми людьми и отпуская разные шуточки.
Девушки пряли, смеялись, переговариваясь между собой вполголоса.
— Да скоро ли ты, Путята? — спрашивали мужчины. — Ведь не даром пьешь мед… Надо петь… Наш черед петь…
Но Путята продолжал спокойно настраивать гусли, затем, приподняв их, начал перебирать струны, подыскивая нужный мотив, и напевать вполголоса:
Ох, как над Лыбедью, над рекоюЛетят соколики длинной чередою!Эх, годы не те, чтобы с ними лететь,Мне лишь осталось на них поглядеть…Все внимательно прислушивались к песне. В гриднице воцарилась глубокая тишина, слышно было жужжание веретен, но вдруг Путята оборвал песню, закончив мотив аккордом.
— Дальше, дальше, Путята! — загалдела молодежь.
— Не подгоняйте старика, как ленивую лошадь, — отшучивался Путята. — Дозвольте спеть что-нибудь подумавши.
И он снова ударил по струнам. Опять воцарилась тишина, и Путята запел:
Как во чистом поле все шатры стоят,А в одном из них-то молодцы сидят:На златом столе-то чаши золотые,В чашах тех вино да меды дорогие.За столом сидят молодчики удалые,На подбор богатыри, во боях лихие.Вот один из них, плечи — словно печь!Вышел из-за столья, стал держать он речь:Братцы дорогие, полно пировать!Мы сидеть не можем — сберемте-ка рать,Половцы лишают жизни и добра,Нам не зачерпнуть уж из реки ведра.Забирают женок и детей в полон,Этим чужеземцам нипочем закон…Стыдно нам спокойно нынче пировать:Половчанин злобный скачет убивать…Сядем же мы в седла, на лихих коней,Прямиком на Альту все махнем скорей:Там увидим — кости русские лежат,Вороны нам тризну правят и кричат…Старик умолк, продолжая наигрывать на гуслях среди общей тишины.
— Зачем ты нам поешь зловещие песни! — раздались голоса мужчин. — Выбери повеселей!
— Не знаю, может ли быть какая лучше этой! — отвечал Путята, подняв голову и оглядывая присутствующих.
— Продолжай, продолжай эту самую… — отзывались другие. — Эта хорошая… дальше…
— Я кончил… Вы хотели, чтобы я пел за вас… ну, я и спел, как должно петь мужчинам. Нам не к лицу девичьи песни.
— Не гневайтесь на мед, — отозвалась боярыня. — Выпейте еще чарочку, окажите милость, хоть понатужьтесь, авось на память придет песенка повеселее.
— Правду ты молвила, боярыня! На чьем коне едешь, тому и песенки пой! — отвечал старик.
И он снова взял гусли, ударил по струнам и запел:
Летел орел по поднебесьюНад долиною широкой,Повстречался взором быстрымС девой черноокой.Не летай, орел, высоко —Там зловещи храмы!Не ходи, красна девица,Ждут тебя там чары…Девушки затаили дыхание и перестали прясть, но Путята опять замолк и, нагнувшись над гуслями, перебирал их, подыскивая какой-то мотив.
— Батюшки! Уже все? — спросили девушки.
Путята поднял голову.
— Хорошего понемножку! — засмеялся он. — Стар уж я стал, не могу много петь.
— Тогда расскажи сказку! — затараторили девушки, подзадоренные песней.
— Да, да, расскажи сказку! — отозвались мужские голоса. — Не заставляй себя просить.
Путята молчал, как бы не слыша их, и потом, подумав, ответил:
— Ну, хорошо, расскажу вам сказку.
— О заклятой княжне…
— О змие, волшебнике и княжиче Валигоре.
— Всех разом не могу рассказать! — улыбнулся старик.
— Ну, скажи такую, какая лучше.
Путята не снимал своих гуслей с колен и, положив руки на струны, начал:
«За лесами, за горами, за широкими реками жил в роще змий крылатый…»
В гриднице сделалось тихо; Путята, поглаживая бороду, переводил взгляд с одной девицы на другую, словно выбирая, какая из них годится в героини его сказки.