Как заарканить миллионера

— Всему, что знали римляне, — возразила Эди, — они научились у этрусков. А этруски были очень приличные люди. Правда, они приносили человеческие жертвы — это, конечно, нехорошо, — уточнила она. — Но что ж делать, тогда это было в порядке вещей. А в остальном этруски жили мирной и спокойной жизнью.
— Ну хорошо, положим, — прищурился Лукас. — Но этруски были покорены, а римлян никто не мог покорить. Это они всех поработили.
— А кельты? — мягко возразила Эди. — Кельты в Британии их разбили в пух и прах
— Ах да, об этом я как-то забыл, — нахмурился Лукас.
— Эти кельты, — уверенно продолжала Эди, — хоть и были очень дикие, умели ценить безмятежную красоту окружающей их нетронутой природы.
— Ладно, — предпринял новую попытку Лукас. — Оставим в покое римлян. Возьмем другой пример. Когда русские запустили своего парня в космос, мы разозлились, решили во что бы то ни стало их перегнать — и отправили своих на Луну! Вот тебе и сила отрицательных эмоций!
Но улыбка Эди стала только шире.
— Наши космонавты высадились на Луне, — возразила она, — не потому, что мы разозлились на русских, а потому, что верили: у нас все получится. Вера в лучшее — положительная эмоция.
Что толку с ней спорить? — сказал себе Лукас. Они никогда не сойдутся. Эди — неисправимая оптимистка: для нее стакан всегда наполовину полон, а для него… чаще всего — почти пуст. По счастью, в этот миг с другого конца стойки Эди окликнул новый посетитель. Обернувшись, Лукас узнал в нем этого… как его… Дейвенпорта. Странно, обычно этот парень бывает в «Дрейке» днем… когда работает Эди. Похоже, этот Дейвенпорт из тех, кто не прочь приударить за хорошенькой барменшей. Сам Лукас, впрочем, такой же — флиртует напропалую со всеми девушками в «Дрейке». Кроме Сладенькой Эди, разумеется.
Может быть, кто-то и видит в ней сексуальный объект, но у Лукаса это маленькое-миленькое-сладенькое-беленькое-мягонъкое существо ничего, кроме тошноты, не вызывает. Нет, она совершенно не в его вкусе. Он предпочитает смуглых брюнеток. Нетребовательных, покладистых и не обремененных предрассудками. А Эди наверняка мечтает о белом подвенечном платье, свадебном марше и собственном домике в пригороде!
Оборвав эти размышления — они могли слишком далеко завести, — Лукас вернулся к своему бокалу. Но наслаждаться «Танкереем» ему пришлось недолго: скоро ушей его достиг звонкий и невыносимо счастливый смех Эди.
Невольно повернув голову, Лукас обнаружил, что Дейвенпорт тоже хохочет вовсю. Должно быть, только что отпустил какую-то шутку. Скорее всего, в миллионный раз произнес свою коронную фразу: «Эди, тебе нужен мужчина, который сможет о тебе позаботиться!»
А вот дальше произошло нечто неожиданное. Протянув руку, Дейвенпорт осторожно и ласково погладил Эди большим пальцем по щеке.
К немалому своему удивлению, Лукас увидел, как она отшатнулась и прижала руку к лицу, словно обжегшись.
Заметив на физиономии Дейвенпорта нескрываемое изумление, быстро опомнилась, выпрямилась и пробормотала что-то, отчего ее ухажер расцвел в улыбке. Но Лукаса было не обмануть: наметанный глаз журналиста ясно видел, что Эди потрясена почти до обморока.
От этой сцены внутри у него болезненно сжалось. И не оттого, что Дейвенпорт нарушил одно из неписаных, но твердых правил Линди: никто и никогда не дотрагивается до ее служащих, — а от того, как Дейвенпорт смотрел на девушку. Так, словно знает о ней какой-то секрет. Словно что-то замышляет. Словно готов на все, чтобы добиться своего.
От его взгляда у Лукаса мурашки по коже поползли. А ведь Лукаса не так-то просто напугать. Он бывал в таких переделках, какие этому Дейвенпорту и не снились. Да и чего бояться, раз опасность (если вообще можно говорить об опасности) угрожает не ему?
Кто для него Эди? Не сестра, не любовница, не подруга. Она ему даже не нравится… И тут же Лукас с удивлением услышал свой собственный голос:
— Эди, поди-ка сюда!
Эди, удивленная, но явно благодарная, поспешила к нему.
Черт, что же дальше? Как он объяснит, зачем позвал ее, если еще не допил свою порцию? Не раздумывая, Лукас поднес почти полный бокал ко рту и опустошил его тремя торопливыми глотками.
На лице Эди отразилось настоящее смятение.
— Да, мистер Конвей?
В первый раз за все время знакомства он не испытал неприязни при виде ее улыбающегося личика. Может быть, потому, что в глазах ее еще отражалось пережитое потрясение, и улыбка стала какой-то… ну, более естественной, что ли.
А может, все дело в двух унциях джина, — это спиртное так подействовало на нее.
— Пожалуйста, повтори, — попросил он. Эди взглянула на него с опаской.
— Вы уверены? — поинтересовалась она. — Я хочу сказать, та, первая…
— Ее уже нет, — прервал Лукас. — Отличный повод налить вторую.
Эди подняла бровки, затем, пожав плечами, ответила: «Хорошо» — и потянулась за пустым бокалом.
Пока маленькие ручки ее порхали над бокалом, Лукас перевел взгляд на Дейвенпорта. Тот косился на Лукаса подозрительно, словно чуял какой-то подвох.
Лукаса вдруг охватило безумное желание показать ему язык и крикнуть: «Ну что, взял? Не получишь, не получишь!»
С чего бы это? Какое ему дело до Эди Малхолланд?
Обернувшись к ней, он — совершенно неожиданно для себя — задал вопрос:
— Кстати, Эди, откуда ты столько знаешь о римлянах?
Когда Лукас Конвей свалился под стол, Эди Малхолланд встревоженно перегнулась через стойку, чтобы взглянуть, не ушибся ли он. Лукас был цел: пострадало лишь его самолюбие.
Что на него нашло? — удивлялась Эди. Он редко заказывал больше одной порции и никогда не напивался. А сегодня каждый раз, стоило ей подойти к другому столику, как Лукас требовал новую порцию выпивки, а заодно задавал вопросы типа: «Я, кажется, позабыл, что такое акведук…» или: «Расскажи поподробнее про эту… как ее… Паппиеву дорогу?»
Нет, пожалуй, это случалось не каждый раз, — вспоминала Эди, озабоченно наблюдая, как Лукас поднимается на ноги, отряхивает пострадавшее самолюбие и взгромождается на табурет. Только когда ее подзывал мистер Дейвенпорт.
Однако мистер Дейвенпорт уже полчаса как ушел — но Лукаса это не остановило. Даже напротив: именно в последние полчаса их с Эди беседа приобрела чересчур личный характер.
На личные вопросы Эди, разумеется, не отвечала и поскорее сворачивала на римлян. Ибо ничто так не охлаждает любовное пламя — пусть даже это сомнительный жар, подогретый алкоголем, — как древняя история, покрытая пылью веков.
Мужчины стараются не вспоминать о прошлом, а вот Эди никогда о нем не забывает. И не только потому, что изучает историю в колледже.
— С вами все в порядке, мистер Конвей? — заботливо поинтересовалась она, с некоторой тревогой следя за тем, как он садится на табурет и очень осторожно ставит локти на стойку.
Разумеется, с ним не все в порядке. Он пьян как сапожник. Но сказать об этом Эди прямо не может. Линди ее уволит, если узнает, что она, простая буфетчица, посмела сделать клиенту замечание.
— Все хорошо, Эди, — откликнулся он. — И, пожалуйста, зови меня Лукасом.
«Ага, как же!» — подумала она.
Одно дело — думать о нем как о Лукасе, и совсем другое — называть его по имени вслух! Сначала она назовет по имени. Потом скажет, что он пьян. Потом стащит дневную выручку. А под конец вскочит на стойку и спляшет «Ла Вида Лока», одновременно декламируя последнее письмо Вертера. Погибать — так с музыкой!
По-настоящему следовало бы доложить Линди, что Лукас напился. Линди пьяных не терпела и приказывала обо всех подобных случаях сообщать. Но Эди кое-что останавливало. Во-первых, Лукаса, в отличие от многих здешних завсегдатаев — как пьяных, так и трезвых, — можно было не опасаться. Во-вторых, такое с ним приключилось в первый раз. У всякого бывают дурные дни, когда хочется отключиться и обо всем забыть. У всякого — только не у Эди. Она-то себе такого не позволяет. Просто не может позволить.
Вот почему она не побежала с докладом к Линди. А вместо этого предложила: