Вселенский расконвой

Нинурта Шамаша не любил, помнил, как тот гонял его и в хвост, и в гриву, однако взгляда не отвел и с чувством улыбнулся:
– Конечно, лучше с музыкой. И в коллективе.
Уж он-то как никто другой был в курсе, на что способен линкор. Постарается – так от планеты останется один голый шарик. Раскаленный, потрескавшийся, жутко радиоактивный. А если очень постарается, так и шарика не останется. Так, облачко плазмы в безбрежных просторах Галактики.
– Постойте, постойте, какое там, на хрен, патрулирование, какая там еще мобилизация? Какой, к чертям собачьим, комендантский час? – несколько запоздало, но с экспрессией удивился Энлиль. – О себе надо думать, о себе. А лулу… Это же куклы, слепки, искусственные твари, блудливые потомки обезьян. Будем живы сами – новых откуем, уж всяко не хуже этих. Ты, дорогой пернатый, витаешь в облаках, оторвался от жизни и не там, где надо, акценты ставишь. О себе надо думать, о себе. Вначале курица, потом яйца.
Энлиль, честно говоря, не кривил душой, не шел против истины и был совершенно искренен – лулу, эти чертовы черноголовые, так действовали ему на нервы в последнее время. Только-то и умеют, что ничего не делать, жить за счет других, жрать, врать, гадить, надуваться спесью, исходить на зависть и спариваться. А уж шуму-то от них, шуму. Вчера вот всю ночь было не заснуть – орали жрицы в придворном храме, голосили хором на всю округу, кончали, видимо, как умалишенные. И заткнуть нельзя – как же, навредишь сам себе – сакральнейшая церемония, основа культа, священное жертвоприношение в его, Энлиля, честь. А что там делалось внизу, в глубинах подземелий, лучше и не думать. Мрак. Одни жрецы с их мерзкими кабздохами чего стоят. Нет, положительно, этим лулу нужно как следует выкупаться, дабы смыть с себя всю свою грязь, нечисть и скверну. Хотя некоторые из них, особенно самочки, очень и очень ничего, если, конечно, рассматривать их в горизонтально-коленно-локтевом ракурсе…
– Да ты всю жизнь, братец, только и делаешь, что думаешь о себе, – внезапно разозлилась Нинти. – И яйца у тебя всегда на втором месте. Мы с дядей Тотом старались, старались, делали, делали лулу, а ты вот так, сразу, одним махом – утопить их, наплевать и забыть. Хрен тебе, братец, лососячий куда не надо. А между нами теперь дохлый бобик, круг от унитаза и мертвого осла уши. Все, дружба врозь, пошел в жопу, – сдерживаясь, в четверть силы выругалась Нинти, вытерла слезу и сразу вспомнила своего пилота-аса, так напоминающего ей о Кумарби. Наполовину лулу, между прочим. Это что же, и его в воду? Нет уж, на хрен, братец, поди-ка ты отсоси…
– Увы, сестра, увы, брат твой жестокий и бессердечный ануннак, – с тихой и контролируемой радостью вклинился в беседу Энки. – Ведь сколько сил, труда, спермы, наконец, потребовалось для создания лулу. И это что же, в песок? То есть, я хотел сказать, в воду? Чушь, бред, волюнтаризм, провокация, непонимание момента. Счастье твое, брат, что отец наш тебя сейчас не слышит. Уж он бы указал тебе на недочеты, уж он бы вразумил. А сейчас твой путь ведет в пропасть, в бездну, конкретно никуда…
– Свинья ты поганая, бабирусса, – образно резюмировал Шамаш, – падло, блин, батистовое, гандон трижды штопанный, козлина, нехороший ануннак. Пока все путево и на мазях, так ты с амелу конкретно вась-вась – и с пряниками, и с давалками, и с трещинами, и с лакшовками. А как замаячила рига, конкретная хана – то все, свободны, пошли дружно на хрен. Вот так и бывает всегда – вначале предают блядей, затем педерастов, а после своих корешей. Где, скажи, гарантии, что завтра ты не повернешься жопой к нам? А? И потом, вот еще что, для общего развития. У меня почти весь техсостав лулу. Механики, заправщики, рабочие ремзоны. Давай, давай, насрем в душу им, давай огорчим их до невозможности, и я буду очень посмотреть, как ты выйдешь на орбиту. Сам будешь, что ли, разводить пситритиевый мегаокислитель? Окисляющий наповал, а? Скажи, Нинурта.
– Да уж, – начал было тот, поднялся, заблестел глазами, однако же вспомнил, что Энлиль ему родня, и резко увильнул от темы. – Гм… В общем, хватит разговоры разговаривать, надо срочно дело делать. Время не ждет. Ну что, летим?
– Летим, – отозвался Шамаш, – у меня все на мази, планетоид под парами. Ну что, рвем когти в космопорт? Эй, кто-нибудь, гравикар к подъезду.
Однако же немедленно отбыть в космопорт им не удалось. На рык Шамаша не ответил никто, повисла томительная тишина, а едва, ругаясь, он направился к дверям, как в дверях тех показался дежурный. Но, боже ты мой, святые угодники, в каком же бледном виде – с расквашенным клювом, невидящим глазом и сломанным в локте крылом. Затем послышались шум, гам, кипеж, отчетливые удары по живому и страшный, пронзительный, не ануннакский голос:
– Всех, суки, урою, всех!
Без сомнения, это были звуки битвы, битвы не на жизнь, а на смерть. Доносились они из комнаты для гостей.
– Черт, – выругался Шамаш, оттолкнул дежурного и бросился вперед. – Такую вашу мать.
Заторопился он не зря, узнал хриплый голос Гибила. Следом за ним устремился Энки – тоже услышал голос сына, поспешил Нинурта, взял ноги в руки Энлиль, снедаемая любопытством, потрусила Нинти. Бежали сломя голову они не зря, глазам их предстало преудивительное зрелище: Гибил и Мардук на пару били всех. И грозных телохранителей Энлиля, и страшных богатырей мессиу, и бедную свою родню в лице Наннара и Ишкура. Мастерски крушили кулаками, щедро раздавали тумаки, крутили дедовскую коронную, бьющую наповал вертушку. Да, воинственные гены Ана давали нынче о себе знать, да еще как давали…
А началось все с того, что для дорогих гостей накрыли с дороги стол – икорка, буженинка, копчености, язычки, соленья, маринады, горячее, кура-гриль. Ну и, естественно, ханумак. С триноплей и бальзамом.
– Я с этими двумя не то что за один стол – в одном поле срать не сяду, – сразу же пояснил свою позицию Гибил и вилкой указал в сторону Наннара и Ишкура. – Они ж петухи-миньетчики, вафлеры-педерасты, причем гнойные. А, братан?
– Ну да, конечно, – живо отозвался Мардук. – Мы их на той неделе и хором, и по кругу, и двойной тягой. Как они это любят – на четырех костях.
– Все-то вы врете, сволочи, мы совсем не любим на четырех костях, – дружно обиделись Наннар и Ишкур, выругались по матери, задышали тяжело, однако же послушались и отсели за стол к охране. От греха, от беды, от Гибила с Мардуком подальше.
Еда была вкусной, тринопля ядреной, ханумак – вообще выше всяких похвал, так что на время воцарилась тишина, только мерно постукивали вилки да урчало в брюхе у голодных мессиу. У них бежало по бородам, да в рот не попадало – такая, видимо, была судьба, точнее же говоря, диета. Гармония, мир, запахи еды густо струились над столами. Струились не так уж долго, пока не подали торт.
– Ну что, пожалуй, приступим. Пора, братуха, пора. – Гибил и Мардук переглянулись, с напором поднялись и, скалясь, подтянулись поближе к Наннару и Ишкуру. – Так, говорите, вам не катит на четырех костях? А это мы сейчас проверим. Ну, кто там первый? Становись.
Все эти беседы, приколы и посягательства ужасно не понравились охранникам Энлиля. Они сконцентрировались, забыли про торт и попытались было восстановить гармонию, однако очень скоро об этом пожалели – море плюходействия, океан пинков, Ниагара зуботычин обрушились на них. После ханумака, тринопли и хорошей жратвы что Гибил, что Мардук были в ударе.
– А ну-ка ша! Всем стоять! Грабки в гору! – ужасно закричали голодные мессиу. – А ну, белый, лягай! На пузо, говорю, лягай! А ну, живо у меня!
Да, закричали они дико, бешено, по-звериному страшно, что будешь делать с ними – вандалы, дикари. Правда, быстро унялись, заткнулись и притихли, сделались спокойными, очень медленными и задумчивыми, поскольку что Мардук, что Гибил были нынче в ударе…
– Ну что, суки, взяли? – зарычали они, хотели было взяться за Наннара по-настоящему, но тут на шум пожаловали дежурные орлы, и пришлось браться за них – чтобы крылами не махали и не щелкали клювами. Зато уж потом Гибил с Мардуком разошлись по-настоящему, показали себя во всей красе, продемонстрировали то, чем их так щедро одарила мать-природа. Когда примчались Шамаш, Нинурта и иже с ними, в модуле для гостей царила разруха. Пахло там не триноплей и разносолами – кровью, фекалиями, желчью и мочой. Жалобно подавали голос раненые, блевали – и это на пустой же желудок! – богатыри мессиу, грозные телохранители канцлера Энлиля слабо держали оборону. А Гибил тем временем бросился к стене, завладел внушительным, в рост ануннака зеркалом и, расколов его о чей-то череп надвое, двинулся с чудовищной опасной бритвой в битву.