Белая стена
Время в счет не идет. В счет идет то, что остается в нашей жизни. Все то, что остается в жизни, наделено даром присутствия, даже если существует лишь в чьей-то памяти.
Земля выжжена до того, что, кажется, вот-вот растрескается. Усадьба стоит на взгорке, откуда открывается вид на реку с заливными лугами по левому берегу и виноградниками и плодовыми садами по правому; но и здесь безветрие, листочек не шевельнется на вековом дереве, затеняющем двор. Сотрапезников спасает беседка из виноградных лоз, вьющихся по стене винного погреба и по металлическим подпоркам с двумя короткими перекладинами, через которые перекинуты почерневшие от времени шесты, увитые цветущим вьюнком.
На обед приглашены только мужчины, так им свободнее: можно говорить о чем угодно, не выбирая ни темы, ни слов; когда пьешь, никто не пристает с уговорами, и все завершится, как обычно, разговорами про девок, похабными историями и, может, ночной поездкой в Лиссабон, в которой примут участие самые заядлые ненавистники семейного покоя. Да уж известно, скажут дамы, беседуя в своем кругу, эти обеды у Мигела Богача всегда кончаются поездками по всяким непотребным местам.
На столе есть все, чего только могут пожелать любители поесть хорошо, а выпить – еще лучше.
Восемь мерланов из Сезимбры, свежевыловленные, колоссальные, с гарниром из яиц вкрутую, картофеля и зелени, обильно приправленные перцем, обильно политые оливковым маслом, все на этом столе в изобилии, а особенно одно авейрасское винцо, посмотришь на свет – легкое, нечто вроде кларета, а выпьешь – и с катушек долой, пятнадцать градусов, а то и больше, можно считать, все тридцать, так быстро возносит оно того, кто пьет, на седьмое небо выпивох, когда слова вязнут во рту, теряют слоги и в конце концов распадаются в вихревом круговращенье, непреодолимом, как при катанье по русским горам. А следом за мерланами уже подают благоухающее блюдо из свиных ушей и ножек с белой фасолью, и подливка такая, что хоть ложкой хлебай: морковь и мелко нарезанная петрушка, прелесть, как говорит глава муниципального совета сеньор доктор Карвальо до О, он уже несколько раз поминал Пантагрюэля и ручается, что повар получит золотую медаль, когда во время ярмарки будет проводиться конкурс блюд национальной кухни. Нигде в Европе не готовят так вкусно, как у нас, уж он-то поездил, знает, что говорит.
В промежутках, чтобы челюсти не соскучились без дела, блюда с креветками и тщательно прожаренными угрями, черные маслины, мелконарубленная курица с кайенским перцем, сардины в маринаде и прочие заполнители для брюха, как замечает некий лиссабонский сеньор, адвокат и старый исполнитель фадо, поющий обычно под аккомпанемент гитары и виолы, но неспособный спеть и корридо в состоянии слезливого опьянения, которое он неукоснительно приближает, осушая один за другим фужеры этого самого тридцатиградусного кларетика.
Пунцовая от счастья и тщеславия физиономия Зе Мигела излучает праздничное сияние в десять тысяч свечей, он острит, хохочет, хлопает в ладоши, призывая управителя – чтоб на столе всего хватало, теперь у него в доме всего хватает, война в самом разгаре, еще вчера бомбили Роттердам, колонна его грузовиков курсирует днем и ночью, сахар, треска, рис стали дефицитом, ему это все нипочем – вопрос денег: когда есть кредиточки, с голоду не помрешь.
Здесь собрались его друзья. Друзей у него хватает, черт побери!
Он знает цену каждому из них. Некоторые обходятся ему недешево, что правда, то правда, но услуг они оказывают немало, и услуги стоящие: с их помощью он получил это имение в Монтес и аренду на земельные угодья в Лезирии, так что возвратился хозяином туда, откуда бежал табунщиком; у него есть земли под пшеницей и под рисом, стада крупного и мелкого скота, вороной жеребец и гнедая кобыла с тавром Релвасов, на них он разъезжает по городку – по делам и просто ради прогулки, сейчас норовит припрячь к ним еще одну, чалую; а около Тежо три большие хозяйственные постройки, в одной из них, в конюшне, он любит проводить ночи и размышлять.
У него сохранилась привычка размышлять, лежа в яслях: вокруг запах соломы, подстилок для скота – едкий и возбуждающий запах, напоминающий Зе Мигелу о прошлом и как бы гарантирующий, что он на правильном пути и богатство его растет, хотя он не знает, во сколько оно оценивается. Приходно-расходная книга ему не нужна. Ее заменяет ему карман, текущий счет в двух банках – ему даже предлагают ссуды, – а еще его приобретения и аренды, пять грузовиков, всего вместе конто на тысячу, по его подсчетам; но он не знает, какова сумма его долгов.
Когда-нибудь узнает.
В данный момент мысли Зе Мигела заняты обедом, который он дает пятнадцати своим друзьям, за столом все – друзья. Банда мерзавцев! Высосали меня до мозга костей, а теперь вышвырнули на свалку, адвокаты и землевладельцы, представители власти и врачи, Тараканчик из Управления финансов, местные, сантаренские, лиссабонские, одни – англофилы, другие – германофилы, но здесь не говорят ни о политике, ни о ходе войны, все это проблемы другого времени, об этом попросил от имени хозяина доктор Каскильо до Вале, когда все сели за стол, «ешьте и пейте, друзья мои, inter amicos [17] не должно быть недомолвок, а тем более праздных споров (боже упаси! – ввернул ветеринар), дискуссий и взаимных подкалываний, даже легких, из-за чужих раздоров, которые не касаются нас в этот час безмятежного застолья, приятного, возвышенного, благородного, я сказал – благородного, и совершенно правильно, потому что еще Овидий, несравненный поэт, сказал в бессмертных строках, что donee eris felix, multos numerabis amicos, то есть в переводе «покуда будешь ты счастлив, у тебя будет много друзей», а этот миг – миг счастья в сей тихой обители нашего неподражаемого Зе Мигела, человека, который с господней помощью создал себя сам».
И тут же, дабы сменить регистр после торжественной части речи, затянутой не к месту, выложил два новейших анекдота: один про попугая, другой про испанку, которая приехала в Лиссабон, чтобы накупить браслетов, – после чего немедленно развязались языки у всех сотрапезников, кроме доктора Карвальо до О, улыбающегося, но сдержанного в соответствии со своим положением самого сановного лица среди местных политических заправил.
Из семи своих соратников по достославной компании, прозванной содружеством «гладиаторов», лихие выходки каковой составляют предмет гордости, изумления и возмущения городка, Зе Мигел пригласил только обоих сыновей покойного хозяина Аугусто, прозванного Племенным Производителем и скончавшегося от голода, на который он сам себя обрек, когда его препроводили в суд за то, что он вцепился зубами в ухо цыгана-насмешника, обозвавшего клячей его коня по кличке Недреманный.
Братья явились оба в севильских костюмах: расшитая шнуром короткая куртка и низкая черная шляпа – и пока еще слова не сказали, раскрывали рот, только чтобы вкусить пиршественных яств, а едоки они знаменитые и неутомимые. Еще они знают толк в лошадях, женщинах и вине.
Однако ж, как шепнул на ухо братец Жозе Луис братцу Мануэлу Педро, сегодняшняя пирушка уж больно тонная и церемонная, да и Мануэлу Педро не по себе среди всех этих докторов и превосходительств.
Хозяин посадил их порознь и просил соблюдать благопристойность, пообещав, что устроит им пирушку в тесном кругу в Лезирии, где и сам он, и братья арендуют земли. Братья подавлены, едят молча, глаза и челюсти заняты тем, что на столе, оба склонились над тарелками и жадно глотают, кусают, вгрызаются, почти не пережевывают, но оба покуда выпили всего по рюмке, может, потому, что доктор Леонардо подзуживает Жозе Луиса в расчете подпоить его.
Всадники Апокалипсиса, как их прозвали еще мальчишками, сдерживаются и ворчат сквозь зубы. Ветеринара они недолюбливают за то, что он отказался принять на бойню четырех быков из их стада; выжидают удобного случая, чтобы свести счеты – за ними не пропадет, – но сегодня клялись и божились, что не нанесут обиды Зе Мигелу, другу и партнеру по махинациям с контрабандными пряностями. Хотят доказать, что не зря они дворянских кровей со стороны матери, каковая доводится внучатной племянницей в восьмом колене некоему графу Сендуфе-и-Бенсафрину, который околачивался в Гвинее во времена вывоза негров-рабов в Бразилию.