Искра жизни

— Они не станут бомбить русских, поляков и евреев, — произнесла Зельма с тупым упрямством.
Нойбауэр резко повернулся к ней.
— Ты знаешь массу всяких вещей, — сказал он тихо с глубокой злобой. — А теперь хочу тебе еще кое-что сказать. Они вообще не представляют себе, что за лагерь там наверху, ясно? Они видят только бараки. Они вполне могут принять их за военные бараки. Они видят казармы. Это наши казармы СС. Они видят здания, в которых работают люди. Для них это фабрики и мишени. Там, наверху, во сто раз опаснее, чем здесь. Поэтому я и не хотел, чтобы вы там жили. Здесь, внизу, нет поблизости ни казарм, ни фабрик. Доходит это до тебя или нет?
— Нет.
Нойбауэр пристально посмотрел на жену. Зельма еще никогда не была такой. Он не понимал, какой бес и нее вселился. Это был не только и не столько страх. Вдруг он почувствовал надвигающийся разрыв с собственной семьей. И это тогда, когда им особенно важно быть вместе. Раздраженный, он снова бросил взгляд на дочь.
— Ну, а ты? — спросил он. — Ты что думаешь? Молчишь, словно в рот воды набрала.
Фрейя Нойбауэр встала. Ей было двадцать лет. Тоненькая, с лицом желтого цвета и выступающим лбом, она не была похожа ни на Зельму, ни на своего отца.
— Мне кажется, мама уже успокоилась, — проговорила она.
— Что? Как это?
— Мне кажется, она успокоилась.
Нойбауэр выдержал паузу. Он ждал, что жена еще что-нибудь выкинет.
— Ну, хорошо, — проговорил он наконец.
— Может, пройдем наверх? — спросила Фрейя.
Нойбауэр настороженно посмотрел на Зельму. Он все еще не доверял ей. Он должен был объяснить жене, что ей ни в коем случае нельзя ни с кем ничего обсуждать. Даже с прислугой. Но его опередила дочь.
— Наверху будет лучше, папа. Там больше воздуха.
Он все еще пребывал в нерешительности. «Лежит передо мной, ну прямо как мешок с мукой, — подумал он. — Пора бы уж ей сказать что-нибудь разумное».
— Мне надо в ратушу. В шесть часов. Дитц позвонил, надо обсудить кое-что.
— Не беспокойся, папа. Все в порядке. Нам надо еще приготовить ужин.
— Ну, что ж, — решился Нойбауэр. Хорошо, хоть его дочь сохранила присутствие духа. На нее он мог положиться. Она плоть и кровь от его плоти и крови. Он приблизился к жене. — Ладно. Забудем все, что произошло, Зельма, а? Всякое бывает. В конце концов, это мелочь. — С улыбкой, но холодным взглядом он оглядел ее сверху вниз. — Не так ли, а?
Она молчала. Он обнял ее толстые плечи и погладил.
— Ну, а теперь пойдите и приготовьте ужин. После этого переполоха хорошо бы чего-нибудь вкусного, ладно?
Она равнодушно кивнула.
— Так-то оно лучше.
Нойбауэр почувствовал, что все кончилось. Его дочь была права. Зельма не станет больше говорить вздор.
«В конце концов, я ведь ради вас приобрел этот прекрасный дом с надежным погребом, вместо того чтобы поселиться там, наверху, рядом с грязной бандой мошенников. И я каждую неделю провожу здесь, внизу, несколько ночей. Интересы у нас одни. Поэтому нам надо быть вместе».
— Итак, приготовьте что-нибудь вкусненькое на ужин, не мне вас тут учить. И принесите сюда бутылочку французского шампанского, хорошо? Его у нас достаточно, не так ли?
— Да, — ответила жена. — Его у нас еще достаточно.
— И еще, — молодцевато сказал группенфюрер Дитц. — До меня дошли слухи, что некоторые господа намерены переправить свои семьи за город. В этом есть доля истины?
Все молчали.
— Я не могу этого допустить. Мы, офицеры СС, должны подавать пример. Если мы станем вывозить свои семьи еще до того, как будет отдан общий приказ о том, чтобы оставить город, это может быть неправильно понято. Нытики и критиканы немедленно этим воспользуются. Поэтому я надеюсь, что без моего ведома никаких шагов в этом направлении предпринято не будет.
Стройный и импозантный, в элегантно подогнанной униформе, он смотрел на стоявших перед ним людей. Каждый из них смотрел прямо перед собой, полный решимости и непричастности к сказанному. Почти все собирались вывезти свои семьи; но об этом нельзя было прочесть ни в одном взгляде. Каждый размышлял одинаково: Дитцу легко говорить, у него не было семьи в городе. Выходца из Саксонии распирало лишь тщеславие выглядеть как прусский гвардейский офицер. А это очень просто: что не касается тебя лично, всегда можно осуществлять с безграничным рвением.
— Это все, господа, — сказал Дитц. — Еще раз хочу напомнить: уже началось массовое производство нашего новейшего тайного оружия. По сравнению с ним бомба Фау-1 — ничто. Лондон лежит в развалинах. Англия постоянно под обстрелом. В наших руках основные порты Франции. У противника огромные трудности со снабжением, и он скоро будет сброшен в море. Эта операция уже в стадии непосредственной подготовки. Мы накопили огромные резервы. Больше я ничего не могу рассказывать, но данная информация получена из высших инстанций: через три месяца победа будет наша. Это время нам надо выстоять. — Он вытянул руку перед собой. — За работу! Хайль Гитлер!
— Хайль Гитлер! — проревела группа подчиненных.
Нойбауэр покинул, здание ратуши. «О России он вообще ничего не сказал, — подумал Нойбауэр. — О Рейне тоже. О прорыве Западного оборонительного вала и того меньше. Продержаться! Легко сказать, особенно ему. У него нет никакой собственности. Он фанатик, да и только. У него нет, как у меня, торгового дома вблизи вокзала. Он не имеет отношения к изданию „Меллерн цайтунг“. Он не владеет даже землей. А у меня все это есть. И если все это взлетит на воздух — кто мне хоть как-то это компенсирует?»
Площадь перед ратушей вдруг заполнилась людьми. В подъезде установили микрофон. Должен был выступать Дитц. С фасада взирали сверху вниз каменные, с немой улыбкой, лики Карла Великого и Генриха Льва. Нойбауэр сел в свой «мерседес». — Герман Герингштрассе, Альфред.
Торговый дом Нойбауэра был расположен на углу Герингштрассе и Фридрихсаллее. Это было крупное строение с модным салоном на нижнем этаже. Нойбауэр велел остановиться и обошел дом вокруг. Лопнуло только два стекла в витрине. Он окинул взглядом расположенные на верхних этажах конторы. Они были в черном дыму после взрыва на вокзале, но пламени не было видно. Наверное, и здесь лопнула пара стекол.
Нойбауэр постоял немного. «Двести тысяч марок, — подумал он, — вот сколько это стоило, если не больше». Он заплатил за все пять тысяч. В 1933 году дом принадлежал еврею Йозефу Бланку. Он требовал за дом сто тысяч да еще плакался, что немало на этом теряет, поэтому не отдаст дешевле. Отсидев две недели в концлагере, он продал за пять тысяч марок. «Я действовал вполне достойно, — размышлял про себя Нойбауэр. — А мог бы получить дом вообще бесплатно. Бланк подарил бы мне свой дом, после того как над ним изрядно покуражились. Я же дал ему целых пять тысяч марок. Приличные деньги. Разумеется, не все сразу. Тогда еще у меня не было столько. Но я все выплатил, как только поступили первые взносы за аренду. Бланк и с этим согласился. Легальная сделка. На добровольной основе. Нотариально заверена». Что Йозеф Бланк в лагере потерял глаз, сломал руку и еще кое-что — все это было достойной сожаления случайностью. Таких приказов Нойбауэр не отдавал. Его и не было при этом. Он только велел взять Бланка под стражу, чтобы его не обидели сверхусердные эсэсовцы. За все прочее отвечал начальник лагеря Вебер; просто страдающие плоскостопием неуверенно держатся на ногах.
Нойбауэр обернулся. К чему он вспомнил это? Что с ним случилось? Ведь все давно поросло быльем. Жизнь есть жизнь. Если бы он не купил этот дом, это сделал бы какой-нибудь другой член партии. И заплатил бы меньше. Или вообще ничего. Он же действовал легально. По закону. Ведь фюрер сам сказал, что верные ему люди достойны вознаграждения. Да не самую ли малость он, Бруно Нойбауэр, ухватил по сравнению с великими? Например, с Герингом или Шпрингером, гауляйтером, который был портье в гостинице, а стал миллионером. Нойбауэр никого не грабил. Он просто совершил дешевую покупку. Финансовое покрытие сделки было обеспечено. У него есть все квитанции. Все официально заверено.