Один в толпе
Коул выпустил немало альбомов. Пора бы уже привыкнуть к тому, что перед выпуском всегда происходят какие-то срочные и неизбежные замены. Однако всякий раз, когда ему не удавалось настоять на своем, он приходил в отчаяние. Продюсером был отец, и он занимался всем – начиная от подбора песен и кончая составом музыкантов. Он утверждал обложки будущих альбомов, решал, какие именно песни выйдут как синглы, составлял расписание гастролей. Те, кто хорошо разбирался в шоу-бизнесе и понимал, в чем именно залог успеха, считали его гением.
И кто такой Коул, чтобы с этим гением спорить? Фрэнка все время уговаривали раскрутить какого-нибудь молодого многообещающего исполнителя. Но он отказывался от всех предложений, решив посвятить себя сыну. Так было всегда, и Коул ничего не мог с этим поделать.
– Мог хотя бы предупредить, что за дурацкое передергивание у меня за спиной, – обиженно пробурчал Коул.
– Видишь ли, не все так просто, – признался Фрэнк после некоторого колебания.
– Что ты хочешь этим сказать? Фрэнку явно было не по себе.
– Наверное, следовало тебе раньше сказать... Ты еще лежал в больнице, а Тони Клоссен требовал, чтобы ты немедленно начал работать с «Одиноким бродягой». Ну, пришлось что-то предпринимать. Я объяснил ему, что ты тянешь время, потому что не хочешь больше работать с Глорией, и самый лучший способ это сделать – не включать песню в альбом.
Коул охнул и закрыл лицо руками.
– Надеюсь, ты хотя бы ей объяснил, в чем дело?
– С ней мы все уладим. Когда уляжется шум...
Коул, не в силах больше сдерживаться, вскочил с кресла, но голову сразу пронзила немыслимая боль, ноги подкосились, и ему, чтобы не упасть, пришлось ухватиться за подлокотник.
– Либо ты немедленно позвонишь ей и дашь какое-то приемлемое объяснение, либо я позвоню ей сам и расскажу правду.
– Тебе нельзя так волноваться. – Фрэнк подошел к сыну и усадил его обратно в кресло.
– Папа, ты должен ей позвонить. – Боль словно разлилась по всему телу. – Сейчас же!
– Думаю, ее и дома-то еще нет. – Фрэнк демонстративно взглянул на часы. – Она наверняка будет через пару часов, не раньше.
Коул решительно отстранил склонившегося над ним отца и снова попытался подняться.
– Ну хорошо, хорошо, – сдался Фрэнк. – Если тебе это так важно, позвоню.
Он вышел, а Коул откинул голову на спинку кресла и прикрыл глаза. И тут же услышал, как Фрэнк в коридоре ругается с Рэнди.
Глава 2
Ветерок играл кружевными занавесками, висевшими в спальне. Коул лежал на кровати. Наблюдая за тенями, бежавшими по расписному потолку, он думал о том, сколько уже ночей он видит тени не от лунного света, а от неоновых огней.
За четыре месяца, прошедших после аварии, он столько размышлял, столько себя мучил вопросами, на которые не мог найти ответов, что состояние внутреннего беспокойства стало почти привычным. Он ложился спать, валясь с ног от усталости, но все равно вскоре просыпался. Сознание отказывалось отключаться надолго. Его мучили кошмары, питаемые неуверенностью в собственных силах. Эта авария подкосила его в чем-то главном. Он терзался даже не тем, сумеет ли он вернуться на сцену и убедить критиков, что, хоть внешность Калифорнийского Ковбоя и изменилась, но голос и манера остались прежними. Это его, честно говоря, мало волновало. Дело в другом. Сколько бы он ни старался, никак не мог вспомнить то ощущение счастья, которое охватывало его, когда он выходил на сцену и пел перед полным стадионом, перед людьми, которые его боготворили и знали наизусть каждое слово его песен.
Он понял, что теперь ему на это наплевать. Впрочем, как и на все остальное.
И от этого ему было не по себе.
Белинда, тихонько вздохнув во сне, перевернулась со спины на живот, подтянула под себя ноги. После ужина, когда он встал из-за стола и сказал, что идет спать, она решила идти с ним, и переубедить ее было невозможно.
Оставшись с Коулом наедине, Белинда стала его раздевать, сказав, что ему необходим массаж, чтобы «расслабиться и спать крепко». Оба отлично понимали, что имеется в виду. Раньше мастерство ее никогда не подводило, она и сейчас рассчитывала на успех, тем более после стольких месяцев воздержания. Коул не встречал женщин, которые могли сравниться с Белиндой в искусстве возбуждения. Кончиком языка она умела доставить ему столько удовольствия, сколько другой не удавалось ему подарить, используя весь имеющийся у нее арсенал.
Однако на сей раз ничего подобного не произошло.
Они решили списать неудачу на его состояние – едва она касалась его спины или бедра, ему хотелось кричать.
На лице тоже было несколько болезненных участков. Особенно его мучили два шрама – на виске и над глазом. После аварии врачи велели ему на полгода отказаться от контактных линз, а очки порой казались ему свинцовыми – такой тяжестью они давили на нос. Тогда он снимал их и погружался в мир нечетких очертаний и расплывчатых линий.
Бритье превратилось в пытку. В тех местах, где чувствительность была утеряна, он резался до крови, а где боль ощущалась остро, было невозможно коснуться кожи не только бритвой, но и рукой. Он и решил отрастить бороду, так раздражавшую всех окружающих.
Разговоры о собственном здоровье надоели ему хуже горькой редьки. Он никому не стал объяснять, почему отрастил бороду. Самым прилипчивым заявил, что со временем сбреет. Врач говорил, что повышенная чувствительность кожи пройдет не раньше чем через несколько недель, а то и месяцев, а в худшем случае останется на всю жизнь.
Ну и что, что он выглядит чуть иначе, что голос изменился, что он прихрамывает и не выносит, когда до него дотрагиваются. Главное – он жив.
Странно, он может произнести эти слова вслух, он верит в это, но чувств никаких не испытывает. Что-то было потеряно. Он жив, но как бы не совсем.
Он закрыл глаза и стал прислушиваться к звукам, доносившимся снаружи. Стрекотали сверчки, квакали лягушки, перекликались какие-то ночные птицы. Удивительно, но раньше он ничего этого просто не замечал, хотя шум за окном стоял такой, что и мертвый бы проснулся.
Мертвый бы проснулся... Какая избитая фраза. А на самом деле почему бы и нет? Наверное, мертвецы не так зациклены сами на себе, как он сейчас. Черт, и лезет же в голову всякая чушь!
И тут он различил какие-то новые звуки, совсем непохожие на остальные. Что это, он догадался только через несколько секунд. Он спустил ноги с кровати, взял с ночного столика очки и тихо, чтобы не разбудить Белинду, встал и подошел к окну.
Отодвинув штору, Коул взглянул вниз. Рэнlи, уже отведший руку назад и приготовившийся к запуску следующего снаряда, посмотрел на брата. Коула охватило странное чувство – ему Показалось, что время вернулось на двадцать лет назад. Ему снова одиннадцать, и повторяется та самая ночь, когда они с Рэнди сбежали из дому. Только тогда под окнами стоял он, Коул. Коул открыл окно и высунулся наружу.
– Не знаю, что ты пил, но тебе точно хватит.
– С ужина – ни капли. – Рэнди говорил негромко, так, чтобы его слышал только Коул. – Спускайся, большой брат. Я решил тебя похитить.
Коул взглянул на Белинду. Шум нисколько ее не потревожил. Да ведь она, кажется, принимала снотворное, так что проспит часов до одиннадцати утра. Что ж, одним препятствием меньше.
– Что это взбрело тебе в голову? – спросил он, уже особо не остерегаясь.
– Сюрприз.
Коул вспомнил, что Рэнди приехал сюда, нарушив обещание, данное отцу. Пожалуй, стоит подыграть брату. Высунувшись по пояс из окна, он стал преувеличенно сосредоточенно искать способ спуститься вниз. Чуть ниже окна проходила декоративная балка, прибитая для того, чтобы замаскировать одну из переделок, которым старый дом, видно, подвергался неоднократно. В полуметре от нее проходила водосточная труба. Это крыло дома было построено давно, поэтому Коул и решил, что сделаны они на совесть – не чета нынешним.
– Ну, не знаю...
– Послушай, я же не предлагаю тебе бежать навсегда. Речь идет об одной-единственной ночи. Давай надевай штаны. Жду тебя у крыльца. – Рэнди швырнул неиспользованные камешки на клумбу под окном. – Будь добр, спускайся поосторожнее, не дай бог, кого разбудишь.