Островитянин

— У нас нет таких прекрасных больших копий, как у вас, — сказал молодой мужчина с пышной копной черных волос, на щеках которого красовалось несколько глубоких параллельных шрамов. — Но мы неплохо управляемся и со своими. — Он продемонстрировал свое оружие с крепким трехфутовым древком и шестидюймовым бронзовым наконечником шириной с ладонь. — Мы не используем их для метания, а только наносим колющие удары. Наши щиты высокие и узкие, очень удобны для этого. Мы встаем в один ряд близко друг к другу, чтобы из-за щита можно было безопасно бить копьем.
— Они слишком короткие, — заметил один из шессинов. — На расстоянии больше вытянутой руки вы беспомощны.
— Это верно, — свирепо усмехнулся пожилой кана, — мы любим подходить к врагу поближе.
— И наконечники ваши мне не кажутся слишком опасными, — сказал Гота, пострадавший от тяжелой лапы длинношея. Воин все еще хромал из-за не вполне зажившей раны на бедра.
— Взгляни сам, — длинноволосый протянул ему копье. — Этот наконечник шириной с ладонь и длиной в кисть руки. А намного ли толще тело человека? Никто не сможет выжить после удара копьем в живот. Спроси хоть тех же асаса и лесных дикарей.
— А как насчет дротиков и прочего метательного оружия? — спросил Гейл.
— Мы бросаемся камнями, — ответил человек, один глаз которого был затянут молочно-белым бельмом. — Еще кое-кто из наших умеет пользоваться пращой и метать дротики.
—А луки?
— Мало кому хватает времени обучиться этому как следует. Но среди нас есть несколько человек, задача которого — отгонять хищников от скота и охотиться на холмах за животными, чьи шкуры и перья мы используем для обрядов. — Человек с бельмом задумчиво почесал затылок. — Иногда мы едим дичь, хотя многие этого боятся. По-моему, это глупо: конечно, нам запрещено есть мясо, но какая разница, если поблизости нет Говорящего с Духами.
Прочие кана рассмеялись, и один, совсем еще юнец, спросил:
— А правда, что шессины пьют молоко с кровью?
— Да, правда, — ответил Соун. — Кровь мы сосем, прокусывая шеи поверженных врагов, а молоко берем от их кагг — если, конечно, нам не хватает молока их кормящих женщин.
Мальчик в изумлении раскрыл рот, но пожилой мужчина Хлопнул его по плечу, засмеявшись над наивностью паренька.
— Это обычная сказка шессинов, предназначенная для доверчивых желторотиков, — заявил мужчина с бельмом. — Много лет назад, когда я был такой же, как ты, они рассказали ее и мне — после этого, едва завидев вдали шессина, я убегал как можно дальше.
Гейл вернулся к прежней теме.
— Мы слышали, что недалеко отсюда обитает племя асаса. Они тревожат вас набегами?
— Еще бы, — отозвался человек со шрамами, — почти каждый месяц. Обычно они охотятся за нашими каггами — кроме этого, ничего особо ценного у нас нет.
— Мы асаса никогда прежде не видели, — заметил Соул. — Когда наше племя останавливалось здесь в прошлый раз, мы были еще детьми. На кого они похожи?
— Они почти такие же рослые, как вы, — ответил седеющий кана. — Но кожа у них гораздо светлее, и у большинства черные волосы. Они наносят на тело раскраску и сражаются копьями, похожими на ваши. У многих есть длинные мечи, которыми можно рубить и колоть. Их щиты круглые, из невыделанных шкур насков. Асаса снимают скальпы с поверженных врагов и носят их у пояса как украшение. Они идут в бой, распевая боевые песни.
— Если они позарятся на наших кагг, то песня будет погребальной, — грозно пообещал Гота.
Следующие два дня Гейл следил за тем, как кана рубят лес, очень ловко управляясь с бронзовыми и каменными топорами. Он бродил среди деревьев, с интересом наблюдая за жизнью леса. Время от времени он видел охотников, которые исподтишка подглядывали за ним. Он крикнул одному из них:
— Мы не причиним вам вреда. Нам просто нужно нарубить древесины.
— Убирайтесь прочь! — выкрикнул тот в ответ. — Вы принесете нам несчастье! Вы тревожите духов леса!
Гейлу хотелось пообщаться с этими людьми, но никто из них не решался подойти ближе, — охотники славились своей робостью.
Юноше было очень интересно бродить по лесу. Не раз ему удавалось полюбоваться на древолазов, — крохотных, чем-то напоминающих людей созданий, лишенных дара речи, которые стремительно метались по веткам, цепляясь за них длинными пушистыми хвостами. Они скалили мордочки в яростных гримасах и громко вопили: люди, вырубали деревья, на которых они живут. Остальных шессинов это лишь забавляло, однако Гейл чувствовал, что маленькие существа имеют свои права на этот лес, бывший их домом.
Он всегда старался выбрать себе ночное дежурство. После того как все укладывались спать у костра, он сидел, опираясь спиной о ствол большого дерева, задумчиво смотрел на тусклый отсвет углей и слушал лесные голоса. Здесь было даже спокойнее, чем в долине, и лишь иногда тишину нарушал шепот ветра. В эти мгновения, когда его ничто не отвлекало, Гейлу казалось, что он может чувствовать душу леса.
Здесь все было иначе, чем на равнинах. Там в поле зрения всегда находились стада крупных животных, а более мелкие создания стремительно разбегались в стороны, подальше от их копыт. Лесные же обитатели были очень малы, и мир их казался четко разделен на ярусы: каждый жил на своем уровне.
Множество мелких существ копошились под густой листвой, чуть более крупные, хотя и крошечные по сравнению с равнинными, обитали на поверхности земли, объедая низко растущие листья кустарников. В ветвях деревьев тоже роились бесчисленные твари. Все они были приспособлены к жизни только на своем уровне, а над ними днем реяли птицы, а по ночам — летучие мыши. Между ветвей мелькали летучие ящерицы с небольшими кожистыми крыльями, которые редко встречались в других местах. Их удивительной красоты шкурки сверкали в ярких солнечных лучах словно подброшенные в воздух самоцветы.
Среди всего этого изобилия жизни Гейл ощущал и присутствие духов. В лесу была своя жизнь, недоступная пониманию большинства смертных, хотя и человек мог ощутить ее присутствие. Духи леса казались чуждыми пониманию Гейла. Он знал, что охотники находятся с ними в куда более тесной связи. Ни он сам, ни его племя не были им приятны, но и не гневили их. Люди с их разрушениями представляли собой лишь мимолетную случайность, а духи и лес, который они населяют, равнозначны вечности. Они будут существовать и тогда, когда давным-давно истлеют кости тех, кто некогда тревожил их покой.