Чужие в доме

Хитроу быстро усвоил, что для человека-политика нет и не может быть каких-то незыблемых принципов. Учитель, Эдуард Голощеков, отлично боролся со штормами, приливами и отливами, умело прогнозируя, на чьей стороне окажется сила, к какой группировке следует примкнуть. Его молодой помощник Боб Хитроу восторгался чутьем и интуицией босса. Погружались на дно политические партии, после скандальных разоблачений ломались и завершались карьеры политиков, чье положение казалось молодому Бобу незыблемым. А Голощеков по-прежнему держался на плаву, неизменно проходил в парламент МегаСоюза, с трибун вешал на уши обывателей откровенную лапшу, посмеивался над тем, как сходили со сцены его бывшие «заклятые друзья».
Боб Хитроу хватал уроки Голощекова на лету. Ему было гораздо проще, чем многим другим помощникам Эдуарда. Во-первых, у Хитроу не было иллюзий в отношении окружавшего мира. Во-вторых, его страсть к рискованным играм не исчезла с годами. Он по-прежнему «вызывал огонь на себя» и, чувствуя прилив адреналина в крови, понимал, что только так и надо жить. В-третьих, дважды «отмотав срок» в молодости, Боб отличался редким цинизмом и отсутствием принципов. Все это формировало характер, создавая нужный сплав, для того чтобы выделиться из большого числа людей, окружавших известного депутата МегаСоюза Эдуарда Голощекова.
Однажды настал день, когда, давая интервью, известный политик произнес фразу, которую мечтал услышать его заместитель: «Мой преемник, Боб Хитроу». С этого момента к Бобу стали относиться внимательнее, он почувствовал реальный интерес со стороны прессы. Но успех не вскружил ему голову, хотя ему только-только исполнилось тридцать лет. Хитроу слишком хорошо знал, как это больно — падать в грязь. Он готов был потерпеть еще несколько лет.
Все решилось само собой, ему даже не пришлось как-то способствовать окончанию политической карьеры босса. Просто однажды, во время горячего диспута Голощеков страшно побледнел, неожиданно потерял сознание прямо на глазах у зрителей программы. Медицинский консилиум, в кратчайшие сроки исследовавший организм пятидесятилетнего мужчины, пришел к выводу, что с политикой Эдуарду пора завязывать. Сердце могло отказать. И внезапный приступ как раз во время прямого эфира следовало воспринимать как предупреждение свыше.
Эдуард был неглупым человеком. Он прекрасно понял, что игра закончена и все, что можно было взять, он взял. Голощеков уступил место Бобу Хитроу без боя, сам, лично, порекомендовав молодого и перспективного политика в парламент нового созыва. К мнению Эдуарда прислушались…
Так началась самостоятельная карьера Боба. Она состояла из падений и взлетов, временами казалось, что дни Хитроу-политика сочтены. Но опыт, бесценный опыт, полученный в молодости, а также перенятый от учителя, помогал Бобу выходить сухим из воды.
Лишь один раз он почувствовал не просто серьезную опасность, как было чаще всего, а смертельную, готовую уничтожить все, что созидалось два десятилетия. Это случилось во время турне Боба Хитроу по планетам третьего сектора освоенного пространства. Боб выдвигал свою кандидатуру в парламент от «тройки», упирая на то, что родом отсюда, неплохо проявил себя ранее, добившись весомых результатов, и готов был снова защищать права колонистов.
Планеты менялись, как узоры в калейдоскопе. Хитроу неизменно улыбался, раздавал автографы, отвечал на вопросы жителей колоний и с удовольствием фотографировался с «аборигенами». Кампания продвигалась хорошо, и Боб был уверен — процентов на девяносто, — что пройдет на следующий срок.
Неприятная история приключилась на Гелле, предпоследней из планет, которые по графику предстояло посетить Хитроу. Его зажигательная речь, как обычно, была «на ура» воспринята колонистами. Боб не поскупился на яркие краски, расписывая жителям, как увеличатся субсидии на развитие экологических и социальных программ. Он обещал новые школы и рост числа рабочих мест. Речь заканчивалась под всеобщее ликование. Поддержка Хитроу на Гелле была обеспечена. Без пяти минут депутат парламента уже фотографировался со всеми желающими, неизменно излучая добрую широкую улыбку, когда кто-то дернул его за рукав.
— Джулиус! — позвали Боба Хитроу сбоку.
Продолжая улыбаться, Боб повернулся к говорившему. Конечно, Хитроу не был в восторге оттого, что совершенно незнакомый человек дергает его за рукав. Тем более что незнакомец не принадлежал к высшему свету — серый помятый костюм висел на нем мешком. На худом, красном лице явно просматривалась склонность к рюмке. Да и вообще, Хитроу носил другое имя.
— Джулиус! — нетерпеливо повторил человек, явно намереваясь вытащить депутата из круга радостных колонистов.
— Вы ошибаетесь! — все так же лучезарно улыбаясь, ответил политик. — Меня зовут Боб Хитроу. Вы перепутали…
И тут худой незнакомец улыбнулся. В этот момент что-то сместилось в голове депутата. Точно откуда-то со дна, из глубины, из неведомо какой пропасти лет выплыло лицо молодого парня. Оно наложилось на худую, небритую физиономию незнакомца — мешки под глазами словно бы исчезли, разгладились морщины, и… Хитроу едва не вздрогнул, с трудом сохранив самообладание.
Он узнал оборванца. И только когда толстая корка забвения треснула, Хитроу, скрепя сердце, согласился с тем, что Фрэнк Бишоп прав. Да, он обращался к депутату, называя того настоящим именем. «Джулиус». Хитроу стал другим человеком в двадцать с небольшим лет, после второй отсидки. С тех пор минуло полтора десятилетия, новое имя приросло к Хитроу так, что он напрочь забыл о прошлом.
И вот теперь на Гелле Фрэнк Бишоп, одноклассник, из-за которого Хитроу получил первый срок, напомнил Бобу о прошлом. Депутат давно уверовал в то, что все похоронено под толстым пластом лет и событий. Все под ельники по второму преступлению были мертвы, родители Джулиуса тоже лежали в могиле. Однако невесть откуда взявшийся Фрэнк Бишоп талантливый паренек, умевший вскрывать коды банкоматов, оживил призраков умершего мира.
У Боба Хитроу была отличная школа. Он не раз наблюдал, как выпутывается из сложнейших ситуаций его учитель Эдуард Голощеков. Теперь молодому депутату понадобилось все искусство, чтобы довести встречу с избирателями до конца и при этом незаметно дать понять Фрэнку Бишопу, что разговаривать с ним Хитроу будет чуть позже.
По счастью, репортеры не отреагировали на этот небольшой инцидент. Бишоп ни разу не попал в кадр вместе с Хитроу, никого не заинтересовало, почему незнакомец называет Боба Хитроу «Джулиусом», почему известный политик время от времени бросает взгляды на скамейку, где в вольной позе развалился худой оборванец в мятом костюме…
Вечер на Геллу опускается быстро. Световой день короткий, и, хотя климат на планете довольно-таки теплый, фонари на улицах малолюдных городков зажигаются рано. Хитроу и Бишоп медленно бродили по улицам, причем Боб, неплохо знавший местную географию, старался выбирать улицы потемнее. Ему совсем не хотелось, чтобы пронырливые журналисты зафиксировали странный диалог между преуспевающим политиком и грязным оборванцем.
— Поначалу все шло отлично, — рассказывал Фрэнк, и его худое небритое лицо оживлялось. Сразу было видно, что вспоминать прошлое Бишопу приятно. — Помнишь, тогда я вышел из заключения досрочно?
«Конечно помню, — хотелось ответить Бобу-подростку. — Ты вышел из зоны досрочно, „продавшись“ администрации тюрьмы и заработав себе амнистию. А я трубил от звонка до звонка. И ты, Фрэнк, оказавшись на воле, даже не вспомнил обо мне. Ни разу не пришел навестить, не принес передачи. А ведь знал, что родители отвернулись от Джулиуса…»
Но Хитроу был слишком опытным политиком и давно уже не говорил того, что думает. А потому, по привычке улыбнувшись — открыто и дружелюбно, — он хлопнул бывшего одноклассника по плечу:
— Конечно помню, Фрэнк! Тебе тогда здорово повезло. Нам дали по году, а ты отсидел чуть больше половины срока и вырвался на волю. Молодец!
— Ага, — довольно скалясь, продолжил Бишоп, наверно, внутренне радуясь тому, что Джулиус простил его за предательство. Видимо, с тех пор миновало так много лет, что друг давно обо всем забыл. Конечно забыл. У него получилась такая насыщенная интересная жизнь… — Ну вот, я почти сразу устроился на работу. Программистом. Разрабатывать системы компьютерной защиты. Мне дал хорошую рекомендацию начальник тюрьмы.