Ярость on-line
Все эти чудеса науки, техники и коварного человеческого гения были доступны любому желающему — только плати. Но Череп (вероятно, после каких-то попыток) и в этом не изменял железобетонным принципам. А именно — старался держаться от хай-тек-игрушек подальше. Ничто, в его понимании, не могло заменить игл, скальпеля и опытного профессионала, когда требовалось разговорить какого-то строптивца.
Загвоздка заключалась вовсе не в том, что, как могло бы показаться, Череп экономил денежные знаки. (Вернее, не только в этом.) Он их, конечно, берег, но на бизнес и средства производства не скупился. Просто Череп не доверял всему, что сложнее скальпеля. В особенности, когда этим штукам или инъекциям доверялось такое ответственное мероприятие, как добыча важных данных. У пациента при инъекции могла проявиться опасная реакция, а детектор лжи — пусть даже самый надежный, — предполагал известную долю погрешности (или же допрашиваемый мог быть обучен обманывать подобные устройства). Принимая во внимание эти обстоятельства, Череп оставался верен традиционным методам, способам и средствам допроса. Перехитрить скальпель, иглу, паяльник или утюг представлялось несколько затруднительным. И, наряду с получаемым результатом, укрепляло репутацию Ордена.
Самой крутой, консервативной бригады.
Ввиду всего вышесказанного Курт не завидовал «всаднику». В особенности, если толстяк станет юлить, пытаясь оттянуть неизбежное. Так получилось, что именно ему было известно, где скрывается глава «Всадников апокалипсиса». Или же — Череп просто почему-то так думал. И… заблуждался.
В этом случае Курт тем более не завидовал «всаднику». Пытка могла затянуться на многие часы… дни. Жизнь в дряхлом, страдающем ожирением теле поддерживалась бы медицинским оборудованием, дорогими препаратами и модельными наркотиками. Все ради того, чтобы выиграть еще немного времени — в ожидании момента, когда толстяк «расколется». Но как отличить блеф, ложь, полуправду от истины?
Вскрытие покажет. (Юмор патологоанатомов.)
Как в прямом, так и в переносном смысле. Именно поэтому методы Ордена слыли не просто (повседневно, привычно) жестокими. Они были зверскими. У самых бессердечных садистов, мясников и маньяков волосы на головах поднимались дыбом, едва речь заходила об ужасах, творившихся в Бастилии.
Если говорить о конкуренции, то Бастилия была вне конкуренции.
Волк переминался с ноги на ногу. С одной стороны, не хотелось задерживаться дольше необходимого. С другой — извращенное, нездоровое любопытство удерживало Курта на месте. Хотелось посмотреть на того, кто выступит в роли дознавателя и пыточных дел мастера. Поглядеть, кто являлся зверем изнутри, оставаясь внешне серым, безволосым человечком… Этот персонаж таил в себе монстра.
Внезапно послышались шаги. К удивлению Волка, там, откуда доносились звуки, не оказалось ни двери, ни проемов. Вообще ничего, кроме сходящихся стен. И все же волчьи чувства не врали (не так важно, где зародилось подозрение — в искажении акустических волн, в неоднородности преграды или в глубинных слоях подсознания). Курт ничуть не удивился, когда стена из прочной каменной кладки раздвинулась.
В проем прошел безволосый. Раскованная походка выдавала профессионала, чувствующего себя в привычной рабочей обстановке. Именно эти повадки — энергичные, непринужденные — приковывали взгляд в первую очередь. Так, судя по всему, мог держаться нейрохирург, идущий на операцию, дабы родственники больного сразу же прониклись безоговорочной уверенностью в благополучном исходе операции. В мрачных стенах Бастилии, однако, такое поведение вызывало некоторое замешательство. Безволосый был облачен в медицинский халат и, похоже, всерьез намеревался оперировать. Благополучный исход не означал для «пациента» ничего хорошего. Не всякий, надевший белый халат, давал клятву Гиппократа.
Волк поднял взгляд выше. Детали регистрировались, занимали свои места в мозаике. Молодой, худощавый. Пронзительный взгляд разноцветных глаз. Два разных глаза. Джошуа Уильяме.
Курт не имел привычки не верить собственным органам чувств. Это и впрямь был тот ублюдок, что сделал Волку «моральную лоботомию». Мерзавец, чьими усилиями мозг Курта патрулировала атомная бомба на подводных крыльях. С того памятного дня (вечера, утра) Уильяме куда-то исчез. Возможно, Череп на время услал «лаборанта» из штаб-квартиры Ордена — так сказать, от греха подальше. Волк жаждал встречи, но Джошуа осел на дно в лучших традициях конспирации.
Здесь, в Бастилии?
Курт Страйкер кровожадно оскалился.
Разглядев, чей силуэт, не привлекая лишнего внимания, скромно стоит у противоположной стены, безволосый запнулся на ровном месте. Улыбка сползла с бледных губ, как старая шкура со змеиной спины. Джошуа Уильямса можно было считать кем угодно — мерзавцем, подлецом, сволочью, — но не дураком. Он сразу смекнул, какими последствиями чревата эта встреча (персонально для него). Пережить ее — дар Небес.
Волк шагнул вперед.
Гангстеры посерьезнели, поглядывая то на Курта, то на пыточных дел мастера. Даже толстяк «всадник» перестал буянить и заинтересованно притих. Все понимали — вот-вот что-то случится. Напряжение росло, трещало статическими разрядами.
Курт сделал второй шаг. Не для того, чтобы настичь, — хватило бы одного-единственного прыжка. Ударить, повалить, разорвать глотку когтистой лапой… И — все. Убить, как всегда, ибо иной мести Волк не знал. Не умел. Не понимал. Очистить мироздание от еще одной сволочи. Давить которых Волк поклялся по мере сил.
— А сил у меня немерено, — буркнул Курт. Уильяме отшатнулся. Кровь отхлынула от лица, рот безвольно приоткрылся. Глаза испуганно выпучились. Джошуа стал похож на лягушку, прыгнувшую в сачок натуралиста.
— Эй, ты чего? — квакнул Уильяме — Озверел, что ли?!
Сообразив, что отнесся к выбору выражений весьма неразборчиво, парень прикусил язык (как в буквальном, так и в переносном смысле). Одно лишнее слово, и…
— Халат бы сменил, — заметил Волк.
Предмет профгардероба представлял собою запущенный случай — старые пятна, въевшаяся красная палитра. Чтобы добиться такого эффекта, требовалось извести, две-три банки кетчупа. Не следовало заблуждаться относительно того, чем на самом деле Джошуа занимался в своей робе, — кулинария к этому не имела никакого отношения.