Дерни за веревочку
Она была как душа. Дима склонил голову набок, не в силах оторвать взгляд. Просто нельзя было не знать, как добраться до Уткиной заводи. Сегодня мой день, подумал он. Сердце вдруг взбесилось: казалось, не то что ребра – рубашка не выдержит и лопнет, вот сейчас лопнет…
– Автобусом, я только не помню, – сказал он, поднявшись со скамейки, – где останавливается восьмерка. Придется чуть-чуть поплутать…
Она смотрела на него. Ей было легче – она закрывалась очками, в них отсверкивал далекий фонарь.
– Может, на пальцах объясните, маляр?
Дима сделал беспомощное лицо.
– Сам буду искать, – извинился он. – Шестым чувством. Если вы устали, или не хотите с маляром идти рядом – я могу сбегать, а потом вернусь сюда и доложу, лады?
– Быстрее будет спросить кого-нибудь другого, – недовольно сказала она.
Секунду Дима стоял с разведенными руками, взглядом лаская ее настороженно сжатые губы, а потом вздохнул и уселся обратно.
– Это, несомненно, логично, – согласился он.
Она не могла уйти, он всемогущ. Только он должен выполнить ее просьбу. Она задумчиво вытянула губы в трубочку. Улицы были пусты. Окна гасли – то одно, то другое.
– И зачем вам так далеко! – спросил Дима.
– Не ваше дело, – резко ответила она, но не ушла, лишь с ноги на ногу переступила в нерешительности. Ноги стройно светили на фоне черного отблескивающего асфальта. Она перехватила его взгляд, издевательски спросила:
– Нравится?
Дима поднял глаза. Ее очки отсверкивали, как ледышки.
– Да, – виновато ответил он и опять чуть развел руками: дескать, что ж тут поделаешь. Она скривилась. Он поспешно добавил: – Вы не думайте, это у меня профессиональное.
– Профессиональное заболевание – сифилис, – едко сказала она. – Кто-то из ваших великих в принципе не мог нарисовать женщины, если с ней не переспал?
Дима тяжко вздохнул.
– Потрясающая эрудиция. Вы, простите, из искусствоведов?
– Нет, – ответила она. – Я спешу.
Дима вскочил.
– Да, конечно, шеф, – сказал он энергично. – Простите, я отвлекся. Засмотрелся, – добавил он. – Это вон туда. Бежим?
Она взъерошила маленькой пятерней свою короткую прическу. Решительно отрубила:
– Бежим!
И зацокала рядом с Димой, глядя только вперед, держась прямо и строго, как в строю. Дима смирил шаги – поначалу он и впрямь побежал от избытка чувств.
– Вы действительно спешите?
Она помолчала, потом ответила ядовито:
– Если бы я хотела прогуляться в обнимку до ближайшей парадной, я бы прямо сказала.
Дима всплеснул руками.
– Бога ради, не надо прямо! Если вас не затруднит, молчите, я сам догадаюсь.
– Повремените, – отрубила она.
Они неслись.
Город здесь не походил на себя. Был просторнее, темнее, свежее, земля влажно дышала; напоенный теплым туманом воздух создавал ощущение сна. Казалось, ночь южная; казалось, тропическая; казалось, самая главная в жизни.
– Вечер такой чудесный, – сказал Дима. – Даже жалко спешить так… – он испуганно осекся. – Только не сочтите за намек…
Она только фыркнула.
– Вам не нравится? – печально спросил он.
– Это уже не столько вечер, сколько ночь, – сухо сказала она. – А ночью надо спать. Или, еще лучше, работать. Меньше отвлекающих факторов.
– Ну да?! – изумился Дима. – А плеск невидимых в темноте волн? А прибрежный песок под кокосовыми пальмами, после дневной жары еще теплый, как человеческое тело? А звезды, наконец?
– Перестаньте паясничать. Взрослый же человек.
– О да, – сказал Дима. – А вы не ленинградка.
– Ну и что?
– А я тоже не ленинградец. Родился в Москве, здесь учусь только.
Она помолчала, явно колеблясь, отвечать ли информацией на информацию, или пренебречь. Такт пересилил.
– Владивосток, – уронила она.
– Лихо, – сказал Дима с восхищением. – А я вот Европы не покидал, обидно… Как же вы заблудились?
Она молчала.
– Это секрет? – кротко спросил он.
Она поджала губы. Потом такт пересилил снова.
– Мы на неделю приехали. Подруги в какой-то театр пошли прорываться, а мне эти лицедейства даром не нужны. Решила просто посмотреть вечерний город и… перестаралась.
– Не огорчайтесь, – сказал Дима. – Я вас спасу.
Она фыркнула. На протяжении всего разговора она не взглянула в его сторону ни разу.
– Может, познакомимся все же? – попросил Дима.
– Галка, – ответила она немедленно, будто дожидалась. – Только Галка, никаких уменьшительных.
– Есть, шеф! – гаркнул Дима, на ходу щелкнув каблуками. – Будет исполнено, шеф! Очень приятно, шеф!
– А вас? – спросила она натянуто.
– Доцент тупой, – сказал Дима. Она даже не улыбнулась, ни чуть-чуть; губы ее, такие мягкие, нежные были фанатично стиснуты.
– Меня – Димка, – сообщил он. Томно вздохнул. – Можно также Дымок.
Она фыркнула.
– А можно – Пушок? – осведомилась она. – Или предпочитаете Барсик?
– Предпочитаю Дымок, однако ж, если вам угодно…
– Димка так Димка, – оборвала она. – Скоро?
– Ну, как… – честно ответил Дима.
Она впервые покосилась в его сторону – коротко и требовательно. Двойной пролетающий молнией взблеснули очки.
– Перестаньте молотить языком и займитесь делом, наконец. Вы же обещали. Мне нужно домой, вы понимаете?
– Исессино, – ответил Дима.
– Вот навязался…
– Уважаемая и где-то внутри милая Галка, – сказал Дима. – У вас виктимное поведение.
– Что?! – взъярилась она.
– Вы так боитесь, что я склоню вас к позорному сожительству в детской песочнице, затем убью, ограблю и, расчленив юное тело, спущу в канализацию, что вы каждой фразой меня на это провоцируете. Расслабьтесь. Я довольно хороший.
Она не реагировала секунд пять, а потом даже остановилась. Повернулась к нему наконец.
– Я вас боюсь? – с предельным презрением сказала она. – Да я вас в грош не ставлю! Вы просто болван или маньяк!
Дима широко улыбнулся.
– Наверное, все-таки маньяк, – сказал он. – За последние два дня я влюбляюсь в третий раз. И все три раза – безответно. Просто не знаю, как жить дальше.
– Нет, – сказала она. – Все-таки болван.
Дима засмеялся.
– Что вы хихикаете все время?!
– Блошки щекочуть.
Она фыркнула.
– Где остановка?
– Да, черт! Я и забыл, мы ж остановку ищем, – спохватился Дима. – Шерше…
– Ну знаете, это действительно свинство! Я тороплюсь!
– Принято, шеф, – сказал Дима и щелкнул каблуками. Потом они снова пошли.
Некоторое время молчали. Дима озирался – он честно старался найти. Галка смотрела только вперед.
– Крайне дурацкий город, – вдруг сообщила она.
– Какой?
– Ваш.
– Впервые слышу. Поясните, будьте добры.
– Не паясничайте, Дымок, я вас просила уже. С одной стороны – вся эта прорва архитектурных финтифлюшек, с другой – плоскостность, двухмерность, монохромность. У нас вот – сопки, дома разного цвета… С матфака, с Суханова, Золотой Рог видно, это же приятно, когда на лекциях сидишь и балдеешь. А тут – крыши, крыши…
– Исаакий как раз напротив универа…
– Ха, драгоценность! Торчит ни к селу ни к городу…
Дима почесал щеку.
– Айда взорвем, – предложил он. – У меня ребята есть знакомые, пару грузовиков с ТНТ подбросят к рассвету…
Она блеснула очками в его сторону и впервые улыбнулась. Правда, еще не настоящей своей улыбкой. Этим губам сухая ирония не шла. Но все-таки уже улыбнулась. Сказала:
– Рук марать неохота.
Подождала.
– Шокирует?
– Ясное дело.
– Ну да, вы – художник. Чем бесполезнее, тем лучше. Наверное, слюной исходите от сфинксов?
– Слезами, – ответил Дима. – Стояли они в Фивах, горюшка не знали, а тут на воздусях кислоты плавают, перегары, выхлопы, и от эдакого амбре за полсотни лет они истрепались больше, чем за предыдущие тысячи.
– Следовало ожидать, – сказала она после короткого размышления. Помолчала. – А зимняя канавка меня вообще убила и к месту пригвоздила. Там не то что взрослая женщина – ребенок не утонет.