В долине Маленьких Зайчиков

Праву трудно было втолковать Коравье, как случилось, что мир похож на тлеющий костер, готовый вспыхнуть в любую минуту.
– Но как же так можно жить? – покачивая головой, повторил Коравье. – Люди же все думающие… Как же можно так?
Разговор о судьбах мира продолжался за ужином в домике оленеводов. Тракторист бригада Тынэтэгын включил на крыше прожектор, и яркий луч уперся в склон горы, осветив пасущихся оленей.
Кымыргин пояснил Праву:
– Когда горит прожектор, олени сами жмутся к домику и не отходят далеко. А волки, наоборот, боятся электрического света и остерегаются нападать на стадо. Может быть, их еще ступает шум мотора.
На печурке по очереди кипели два чайника. Пока один делал круг по многочисленным кружкам, второй закипал.
Подогретая крепким чаем беседа не умолкала ни на минуту.
Переводя с одной темы на другую, Кымыргин завел разговор о развитии оленеводства.
– По семилетнему плану чукотское стадо должно увеличиться до миллиона. Это хорошо и радует сердце, – рассуждал он. – Но того, кто каждый день имеет дело с оленями, тревожат многие мысли. Кто будет пасти этих оленей? Или они настолько поумнеют, что перестанут нуждаться в караульщиках? Или наши дети, вместо того чтобы всеми правдами и неправдами оставаться на побережье, в промышленных поселках, начнут рваться в тундру к оленям?
– Что-нибудь придумают, – бодро сказал Володькин. – Оленей без присмотра не оставят. Механизируют пастухов. Бот у вас – трактор и домик вместо яранги.
– Я спрашиваю тебя, – обратился к Праву Кымыргин. – Почему наши дети бегут из тундры? Вот ты уже не оленевод?
– Да я никогда им не был, – растерянно ответил Праву. – Анкалин я, приморский житель.
– А нынче кем стал?
– Надо кому-то и в красной яранге работать, – неожиданно вступилась за Праву доктор Наташа.
– Зоотехник у нас русский, – сказал Кымыргин, – Мельников. Он сейчас в Торвагыргыне. Хороший парень, ничего плохого о нем не скажу. Но мне было бы приятнее, если бы вместо него здесь находился мой сын Арэ.
– Где же он? – спросил Праву.
– В порту работает. В тундру не хочет. Почему так, объясни мне? У нас парень есть – Мыткулин. Образованный, а оленя живого боится…
В домике стало тихо. Ждали ответа не только пастухи, но и Сергей Володькин, Наташа Вээмнэу, Коравье, киномеханик Бычков.
Но как ответить? В самом деле, разве одна механизация решит все вопросы? Испокон веков чукчи пасут оленей, и даже тракторы мало что изменили в древних способах пастьбы…
– Когда у вас появились тракторы, разве никто не вернулся обратно? – схитрил Праву, уклоняясь от прямого ответа.
– Были такие, – ответил Кымыргин и грустно добавил: – Мне хочется, чтобы и мой сын вернулся в тундру.
Поздно вечером, уже собираясь ложиться спать, Коравье задумчиво сказал:
– Вот о многом вы разговариваете, а я сижу и слушаю, как глухой на одно ухо. Все же есть много такого, чего я не понимаю. Как это молодые люди не хотят пасти оленей, жить делом, достойным настоящего мужчины? И еще многого не понимаю…
– А ты не стесняйся, Корав, спрашивай, что тебе непонятно, – сказал Праву.
– Что-то бояться стал задавать вопросы, – признался Коравье. – Вроде бы свой человек стал, и вдруг спрошу такое…
– Это ты зря, – ответил Праву.
Коравье вздохнул и улегся на раскладную кровать. Праву последовал его примеру. Володькин ушел за занавеску к Наташе – читать главы из своей новой поэмы.
Праву лежал с открытыми глазами и под невнятное бормотание Сергея Володькина размышлял о будущем оленеводства. Он жалел о том, что не занялся в свое время экономикой. Ведь был же в университете экономический факультет. А он выбрал исторический. Кому здесь нужны его познания о древней Вавилонии, войнах Александра Македонского и многом, многом другом? Что пригодится ему в тундре?
Праву ворочался с боку на бок, но сон не шел. Шепот за занавеской стал громче. Вдруг из Наташиной половины с большой скоростью вылетел Сергей Володькин и стал озираться кругом: не заметил ли кто? Праву, едва сдерживая смех, быстро зажмурил глаза.
На следующий день за завтраком Сергей и Наташа не смотрели друг на друга. Но кроме этого ничем не выдавали, что между ними что-то неладно.
Праву был раздосадован, что в его маленьком коллективе случилось осложнение, которое может помешать работе. Он следил за Сергеем. Тот был до смешного неуклюж в своих стараниях скрыть смущение. А когда строгали большой кусок замороженной оленины, едва не порезал ножом палец.
– Ты не выспался? – сочувственно спросил его Коравье.
– Голова что-то побаливает, – пробормотал Володькин, пряча глаза.
Бычков наставительно посоветовал:
– В тундре надо ложиться пораньше и по возможности высыпаться. Тогда легче переносятся трудности дороги и мороз.
– Да, пожалуй, действительно надо раньше ложиться, – согласился Володькин, бережно дотрагиваясь до головы.
Наташа порывисто встала и скрылась за занавеской.
– Вот порошки от головной боли, – сказала она, вернувшись.
Сергей Володькин с опаской взял таблетки.
– Не бойся, они совершенно безвредны, – сказала Наташа.
Сергей как-то странно на нее поглядел и быстро проглотил таблетку, запив горячим чаем. Бычков заподозрил неладное и бросал пытливые, недоумевающие взгляды то на Володькина, то на доктора Наташу.
Один Коравье не принимал участия в этой безмолвной игре. Он давно выбрался из тракторного домика и отправился в стадо.
Здесь дышалось совсем по-другому, чем в поселке Торвагыргын. Все было здесь привычным и понятным, таким, каким видел Коравье землю с самого рождения. Если окинуть взглядом тундру, которую прошел Коравье за свою жизнь, она окажется всюду в общем-то одинаковой. Те же горы, низины, летом покрытые пучками травы, а зимой выровненные снежным покровом, чахлые кустики по берегам рек и ручьев, зубчатая стена дальних гор, обозначающих границу мира.
Бродящее за облаками солнце освещало воздух. Сугробы, олени, горы и тракторы не отбрасывали тени, казались вмерзшими в снег.
Коравье шел по снегу, мягкому и податливому под подошвами, такому непохожему на утоптанный сотнями ног жителей Торвагыргына и зачерненному угольным дымом. Из-под развороченного оленьими копытами наста торчали сухие травинки, комки мерзлой земли. Вдыхая запах земли и близкого оленьего стада, Коравье размышлял о своем будущем, о будущем стойбища Локэ.
Вместе с Праву они часто мечтали о том, когда стойбище Локэ вступит в колхоз.
Это было бы хорошо! Тогда у Коравье успокоилось бы сердце и он перестал бы чувствовать вину за то, что люди его родного стойбища живут не так, как надо… Коравье считается колхозником, но до сих пор стоит как бы в стороне от других. Может быть, это оттого, что об никак не привыкнет считать своим колхозное стадо. В стойбище Локэ он знал каждого оленя: как его выхаживали, сколько раз ставили, когда он падал, сгибая тонкие, слабые ноги. А колхозное стадо… Оно, конечно, как уверяют Праву и Ринтытегин, тоже не чужое ему, раз он колхозник, но все же лучше было бы слить стадо Локэ с торвагыргынским.
Такие раздумья портили ему настроение. Разговорчивый и общительный, он вдруг замыкался в себе, особенно когда разговоры о колхозных делах становились ему непонятными.
Раньше все его мысли крутились около Росмунты, сына, стада и маленького стойбища, теперь каждый день приносил новую пищу для размышлений. Однажды его заинтересовали слова: ответственность за порученное дело. Разговор шел о работе Сергея Володькина, но Коравье задумался над тем, что у него самого нет настоящего порученного ему дела, за которое он должен был отвечать перед колхозом. Он пожаловался на это Праву, но тот ответил, что Коравье является представителем Советской власти в стойбище Локэ – это и есть его дело…
В стойбище Локэ Коравье исправно посещал занятия в школе для взрослых, хотя ему на них было не очень интересно: он давно обогнал своих односельчан, которые только начинали читать по складам.