ВОЗВРАЩЕНИЕ СКАРАМУША

— Ты мне отвратителен, — сказал Андре-Луи. — Вот. Возьми свою железку. Ты считаешь, дружба не накладывает никаких обязательств? Возьми шпагу, тебе говорят. Сюда идут. Мы привлечём внимание.
Ле Шапелье взял шпагу и вложил её в ножны.
— Чёртова политика научила меня не доверять даже друзьям.
— Только не мне. Разве я когда-нибудь давал тебе повод к недоверию?
— Увидев тебя здесь, я был вынужден предположить, что ты вновь переменил убеждения и вернулся в лагерь сторонников привилегий. А значит, у тебя есть и определённые обязательства перед ними. Поэтому я предпочёл избежать встречи.
— Политика для меня дело второстепенное. Ладно, давай пройдёмся, — предложил Андре-Луи, беря друга под руку.
Ле Шапелье сначала отказывался, но он его уговорил, и они двинулись в ту сторону, куда депутат направлялся до столкновения с Моро. Убедившись, что ему не грозит предательство со стороны человека, с которым его на протяжении нескольких лет связывали близкие отношения, Ле Шапелье позволил себе разоткровенничаться. Он прибыл в Кобленц по поручению Национального собрания на переговоры с курфюрстом Тревесским. Собрание с тревогой наблюдало за концентрацией войск эмигрантов. События, толкнувшие народ выйти 10 августа на улицы, вывели из оцепенения и депутатов, которые уполномочили Ле Шапелье довести до сведения курфюрста, что Франция рассматривает присутствие контрреволюционных заговорщиков в приграничных германских провинциях как свидетельство открытой враждебности к ней. Если ситуация не изменится, поручено было передать, Национальное собрание будет вынуждено предпринять решительные действия, направленные на изменения этого нетерпимого положения.
— Но я опоздал, — сказал Ле Шапелье. — Поскольку армия уже выступила и эмигранты, можно сказать, покинули Кобленц. Правда, я ещё могу попробовать добиться, чтобы им отрезали путь к отступлению. Тогда они не смогут вернуться сюда и начать всё сначала. Я так откровенен с тобой, Андре, потому что позиция Собрания не секрет и мне всё равно, если она будет предана огласке. Единственное, что я прошу тебя сохранить в тайне, это факт моего присутствия здесь. Твои друзья из партии привилегий чертовски мстительны. А я должен задержаться ещё на день-другой, поскольку предстоит последняя встреча с курфюрстом. Он пока обдумывает своё положение, а наша знать способна на любую подлость.
— Твоя просьба почти оскорбительна, — ответил Андре-Луи и, переменив тему, поинтересовался, что в Париже говорят о его побеге и как к нему отнеслось Собрание.
Ле Шапелье пожал плечами.
— Там ещё не уразумели, что ты бежал. Но когда поймут, отреагируют немедленно, можешь не сомневаться. Вероятно, ты пошёл на это ради мадемуазель де Керкадью?
— Ради нескольких человек.
— Кантен де Керкадью объявлен эмигрантом, его поместье конфисковано. То же самое относится к де Плугастелю. И зачем тебе понадобилось брать под крыло его жену? Бог знает. Тебя, по крайней мере, приняли при здешнем дворе?
Андре-Луи усмехнулся.
— Не очень тепло.
— А! И что ты теперь намерен делать? Вступишь в армию?
— Мне дали понять, что мои конституционно-монархические взгляды исключают службу в армии, которая будет сражаться за неограниченную королевскую власть.
— Тогда почему ты здесь остался?
— Моё счастье связано с её победой.
— Вздор, Андре! Твоё счастье связано с нами. Возвращайся со мной, пока не поздно. Собрание слишком уважает тебя за прежние заслуги, чтобы не оказать снисхождение. Депутаты примут любое объяснение твоей отлучки, какое мы состряпаем. Можешь рассчитывать на мою поддержку, она тоже кое-чего стоит.
Это действительно было так. Ле Шапелье в те дни обладал большим влиянием на Национальное собрание. Он был автором закона, вошедшего в историю под его именем и отражавшего чистоту помыслов и взглядов поборников конституции. В ходе борьбы с привилегиями, в тяжёлые для революционеров дни Мирабо призвал на помощь рабочих, открыв силу такого оружия борьбы, как забастовка. «Чтобы стать грозной силой, — говорил он им, — вам нужно всего лишь стоять на своём». Когда же привилегии были сметены, Ле Шапелье первым понял, как опасна для государства недавно обретённая мощь одного из классов. Национальное собрание приняло предложенный депутатом закон, запретивший любое объединение рабочих с целью вымогательства. В самом деле, могла ли нация, покончившая с деспотизмом дворцов, терпеть нарождавшийся деспотизм лачуг?
Да, покровительство и защита этого человека стоили многого, но Андре-Луи покачал головой.
— Изаак, у тебя какое-то пристрастие появляться передо мной в кризисную минуту и указывать мне путь. Но на сей раз я пойду своей дорогой. Я связан словом.
Они шли по узкой улочке сзади Либфраукирхе. Сумерки сгустились, наступила ночь. Перед одним из домов Ле Шапелье остановился. Из открытой двери на блестящий от влаги булыжник мостовой падала косая полоса света.
— Что ж, тогда ave atque vale [6]. Мы встретились, но теперь должны снова разойтись. Мне сюда.
В дверном проёме показалась неряшливо одетая толстуха. Женщина вышла на порог и молча оглядела приятелей, стоявших на свету.
— Рад был тебя увидеть, Изаак, тем более, что и кишки не пострадали. Теперь я за них спокоен. До следующей, разумеется, встречи.
Друзья обменялись рукопожатием. Ле Шапелье вошёл в дом, хозяйка пробурчала что-то, приветствуя постояльца, и Андре-Луи отправился к себе, в «Три короны».
 
Глава V. СПАСЕНИЕ
Полдень следующего дня застал Андре-Луи в Шенборнлусте, куда его тянуло, словно магнитом, присутствие там Алины. Когда он вошёл, господин у двери, дважды провожавший его на приём к его высочеству, сделал вид, что его не узнал. Он спросил имя посетителя, долго искал в списке приглашённых и наконец объявил, что это имя там не значится. Чем он может служить господину Моро? Кого конкретно господин Моро хочет увидеть? Скрытое оскорбление больно задело Андре-Луи. Впрочем, он давно понял, что у таких людей, равно как и у всех придворных, лакейские душонки.
Подавив досаду, Андре-Луи притворился, будто не замечает, как другие ожидающие подталкивают друг друга локтями, переглядываются и улыбаются. Этих посетителей, как отныне и его, не допускали в святая святых дальше вестибюля, и они откровенно злорадствовали.
После секундного раздумья Андре-Луи заявил, что желает переговорить с госпожой де Плугастель. Господин привратник подозвал пажа, развязного малого в атласном белом костюме, и поручил ему передать просьбу господина Моро — Моро, правильно? — госпоже графине де Плугастель. Паж смерил Андре-Луи таким взглядом, словно тот был торговцем, пришедшим получить деньги по счетам, и исчез за заветной дверью, охраняемой двумя офицерами в шитых золотом алых мундирах.
Андре-Луи остался ждать графиню. Просторный вестибюль был заполнен мелкопоместными дворянами и младшими армейскими офицерами. Последние представляли собой довольно пёстрое сборище: многие щеголяли в мундирах, пошив которых сделал их банкротами; наряды прочих находились в разных стадиях изношенности — от ещё модных и чистых до протёртых и заляпанных, потерявших всякий вид. Но все, кто их носил, держались с высокомерием и заносчивостью самых надменных аристократов.
Андре-Луи равнодушно сносил холодные взгляды и монокли, нацеленные на его ненапудренные волосы, простой костюм и высокие сапоги для верховой езды. Правда, терпеть пришлось недолго. Госпожа де Плугастель не заставила себя ждать. Дружеская улыбка и тёплое приветствие знатной дамы заставили менее знатную публику подавить презрение к её незадачливому гостю.
— Мой дорогой Андре! — Она положила узкую ладонь ему на предплечье. — Наверное, вы принесли мне новости о Кантене?
— Ему сегодня лучше, сударыня. И настроение, по всем признакам, поднялось. Сударыня, я приехал… Откровенно говоря, я приехал в надежде повидать Алину.