Петр II

Увы! Его враги, во главе которых стояли Долгоруковы, не дремали и деятельно подготовляли способы к свержению его. Путь для этого у них был – князь Иван Долгоруков, к которому Пётр II был чрезвычайно привязан. Хотя император и был временно разлучён со своим любимцем, но Долгоруковы не теряли надежды на то, что он настоит на возвращении к себе князя Ивана Алексеевича, а тогда вновь явится для них возможность воздействовать на монарха-отрока в желательном для них направлении, и, наконец, добиться низвержения всесильного Александра Даниловича.
V
– Что это, княжич, ты невесел, что свою буйную головушку повесил? – весело проговорил Лёвушка Храпунов, подходя к своему задушевному приятелю, Ивану Алексеевичу Долгорукову, сидевшему за столом в таверне, что находилась на «проспекте», близ реки Невы.
Эта таверна называлась «Рог изобилия», и её содержал немец Карл Циммерман. Она в то время играла немаловажную роль: в неё с целью кутежей собиралась вся знатная молодёжь, а также и офицеры. Карл Циммерман умел потрафлять своим высокородным гостям, и золото из карманов гостей, посещавших «Рог изобилия», переходило в большие карманы угодливого немца.
Молодой князь Иван Долгоруков часто бывал у Циммермана в таверне и оставлял там много денег со своим товарищем, офицером Преображенского полка Храпуновым.
– А, Лёвушка, здорово! – поднимая голову и радуясь приходу товарища, промолвил он.
– Да с чего ты, Иванушка, голову-то свою опустил? – переспросил у товарища офицер Лёвушка Храпунов. – С Меншиковым не поладил, что ли?
– Что Меншиков? Не страшен он мне, Лёва!
– Ты правду говоришь. Иванушка, бояться Меншикова тебе не след. Против него у тебя есть защитник, посильней и могущественнее Меншикова.
– Ты про государя говоришь? Так до него меня теперь не допускают. Меншиков к себе увёз государя и стережёт его как цербер. Ну да авось ненадолго. Пётр-то Алексеевич сильно меня любит и, наверно, скоро призовёт к себе! Да и впрямь, кто лучше меня его повеселить да позабавить может? Эх, скорей бы это случилось! Уж посмеёмся мы тогда над Алексашкой!
– Тише, Иванушка, что ты кричишь? У Меншикова везде есть уши и глаза.
– Дай только подрасти императору, он обрубит у Меншикова долгие уши и выколет его не в меру зоркие глаза.
– Ох, Иванушка, с тобой как раз наживёшь беду немалую. Тебе хорошо – у тебя, говорю, есть заступа. А за меня кто заступится?
– А я-то? Забыл про меня? Меншикову хотелось услать меня из Питера куда-нибудь подальше, да не пришлось.
– Император заступился за тебя?
– Да! Меншиков задумал женить государя на своей дочери, но это ему не придётся, – посматривая из предосторожности по сторонам, тихо проговорил князь Иван.
– Как не придётся? Да ведь княжна Мария Александровна уже объявлена невестой государя.
– Что же из того? Только объявлена. А ведь и в самый девичник часто свадьбы расходятся.
– Знаешь, Иванушка, лучше оставим про то говорить. Не место и не время. Ты лучше скажи мне причину своей печали.
– Что говорить! Ты моему горю, Лёвушка, не поможешь.
– А кто знает? Может быть, и помогу Ты только скажи… ведь знаешь, что я для тебя вдрызг расшибусь.
– Спасибо, спасибо, Лёвушка… Слушай… влюблён я…
– Так с того и тоскуешь? Это на тебя не походит.
– А ты спроси, товарищ, в кого я влюблён-то?
– В кого, в кого?
– В графиню Шереметеву [8] .
– Неужели Наталью Борисовну полюбил? Да как это тебя угораздило?.. Графиня Наталья Борисовна не по тебе…
– Знаю, Лёвушка, знаю! Не стою я её. Она святая, а я… Ну что я против неё?.. Бесшабашный гуляка.
– Да расскажи, Иванушка, как это случилось?
– Увидал я графиню Наталью, и она душу мою озарила. Видал ты, Лёвушка, когда-нибудь Наталью Борисовну?
– Раз только видел.
– Ну, ну, что? Какой она тебе показалась?
– Только и могу сказать тебе, Иванушка: красота графини Натальи Борисовны какая-то особая, не человеческая.
– Именно, именно… Сам я, Лёвушка, сознаю, что любить такую девушку мне не след. Она выше любви, я… я не смею любить графиню Наталью и всё же люблю её.
– Посватайся.
– Что ты, что ты! Какой я жених? Да графиня за меня и не пойдёт. Ей все мои художества известны, и смотрит она на меня как на бесшабашного пропойцу и кутилу.
– Что же ты намерен делать? – спросил Храпунов.
– Пить, гулять – может, в разгульной жизни я позабуду свою любовь и в пьянстве найду себе утеху, – с тяжёлым вздохом ответил товарищу князь Иван.
– Эх, сердечный мой! Жаль мне тебя, а помочь тебе мне нечем.
– И не надо, Лёвушка, предоставь меня моей судьбе. А есть у меня предчувствие, что судьба до добра меня не доведёт.
– Полно, Иванушка, не пеняй на судьбу. Она тебя балует, и счастье улыбнётся тебе.
– Эх, Лёвушка, счастье моё непрочно. Есть у меня приятели, а больше того недругов, и сила на их стороне. Ну да и то молвить, не боюсь я их, не боюсь. Я всей душой люблю государя и до гроба – его слуга верный и преданный. Как ни силён, как ни могуществен светлейший князь Меншиков, забрать в руки царственного отрока я не дам! – твёрдым голосом проговорил Иван Долгоруков.
– Тише, Иванушка, тише! – испуганно промолвил его собеседник. – За нами следят!
– Кто, кто?
Долгоруков быстро обернулся и увидал какого-то закутанного в плащ человека в нахлобученной треуголке, закрывавшей половину его лица.
– Видишь? – тихо спросил у Долгорукова Храпунов.
– Вижу… кто это?
– Секретарь Меншикова, Зюзин; я узнал его. Беда, если он подслушал наш разговор!
– А это я сейчас узнаю! – И Долгоруков направился к столу, за которым сидел личный секретарь Меншикова, Зюзин, душой и телом преданный ему, – Послушайте, вы, господин фискал, за благо даю вам совет – пересядьте за другой стол, не то быть тебе битому, – громко и угрожающим тоном промолвил ему молодой князь.
– Кто дал тебе право, господин офицер, наносить мне оскорбление? – тихо спросил Зюзин, меняясь в лице.
– В моих словах оскорбления не видно, а что я назвал тебя фискалом, так эту кличку ты вполне заслужил…
– Ты, ты, князь, ответишь за меня.