Морские истории боцмана Катрама
Но я немного заблудился, как сказал бы наш капитан, и потому возвращаюсь к главной теме.
Итак, мы покинули Кантон и направились к восточным берегам Австралии на поиски тех моллюсков, которые похожи на цилиндр и, по-моему, ни к чему не пригодны, но которых китайцы ценят даже больше, чем своих соленых мышей, тушеных собак и прочие излюбленные ими яства. Как же они называются, черт побери?.. Такое варварское название, что порядочному человеку и не выговорить… Ах да…
— Голотурии, или трепанги, — подсказал капитан.
— Вот-вот, именно так… голо… оло… Нет, мой язык распух и не желает выговаривать таких слов. Но не важно, за меня сказал капитан.
Хорошо ли плохо, но мы добрались до австралийских берегов, и через два месяца до отказа загрузились этими моллюсками. Распустив паруса, мы поплыли на север, и мои китайские спутники нетерпеливо ожидали, когда они увидят остроконечные крыши своего Кантона, а я — когда покину эту малоприятную компанию и ту посудину, на которой она плыла.
Мы были вблизи Торресова пролива и собирались войти в этот опасный проход, когда я увидел, что капитан наклонился над бортом на корме и делает нам какие-то странные знаки.
Любопытствуя, я приблизился к нему, но понять, что он по-своему бормочет, было делом нелегким, так что я ничего не разобрал. Однако нутром почувствовал, что дело серьезное и вот-вот что-то может случиться.
Действительно, ближе к вечеру наша джонка, которая была, в общем, неплохим парусником, начала понемногу замедляться, словно кто-то ее тормозил.
Я пошел доложить капитану, который сидел на корме, но он удовлетворился лишь тем, что сделал жест, который можно было перевести так: подождем, делать нечего. Я обратился к экипажу, и все сделали тот же жест. Знали они причину или нет? Понять было трудновато.
А между тем джонка все замедлялась, и я слышал под килем какое-то журчание, которое ничего хорошего не предвещало. В то же время ветер дул, как обычно, и море в проливе было спокойно.
Я поднялся на бак, чтобы как-то понять этот странный феномен, но судно вдруг так резко остановилось, что я не удержался и кувырком полетел в море.
Только я вынырнул на поверхность, как почувствовал, что в меня впились чьи-то крепкие зубы, острые, как лезвия ножа. Я протянул свободную руку и схватил за шею нечто вроде длинной-предлинной змеи; чудище билось, но пальцы мои были крепкие, и я не отпускал, изо всех сил сжимая свою добычу, пока не почувствовал, что она мертва.
Китайцы, которые заметили мое невольное сальто, быстро спустили шлюпку и перевезли меня на борт вместе с этой змеей. Угадали, какую рыбу я задушил?
— Нет, — ответили напряженно внимавшие ему слушатели.
— Огромную двухметровую мурену!..
Матросы смотрели на папашу Катрама, спрашивая его взглядами, что он имел в виду; он же, подняв брови, глядел на них, изумленный их непониманием.
— О Бог мой! — воскликнул он с гордым презрением. — Вы что же, не знаете, что такое мурена?
Протестующий хор поднялся среди экипажа:
— Это угорь!..
— Мы ее видели сто раз.
— Мы их ели дюжинами.
— Так что ж! — воскликнул старик. — Вы не знаете, что мурены останавливают суда? Да что же вы за моряки такие, что не знаете подобных вещей? Об этом знали даже римляне во времена Ромула и Рема, двух братьев, вскормленных не помню уж каким зверем. Называете себя моряками, а не знаете о силе мурен? Спросите-ка у капитана, не остановила ли мурена корабль одного римского завоевателя, когда он преследовал не знаю уж какого консула или императора? О какие невежды!..
Сконфуженные, красные до ушей, матросы посмотрели на капитана, который утвердительно кивнул головой.
— Папаша Катрам прав: в истории был такой факт.
Боцман хлопнул своими мощными кулаками по бочонку и весь расплылся от удовольствия, услышав наконец от нашего командира подтверждение своих слов.
— Ну что, слышали, салаги? — воскликнул он с торжествующим видом. — Даже древние римляне, синьор Рем и синьор Ромул, и те знали об этих вещах.
— Да, — опять подтвердил капитан, — все древние народы знали о муренах, и все утверждали, что эти, похожие на угрей, рыбы способны останавливать суда. История знает немало таких фактов.
— И к тому же они любили кушать мурен, — добавил боцман.
— Да, у них нежный вкус, — сказал капитан. — Богатые римляне заботливо выращивали их в специальных бассейнах. Их кормили до отвала и иногда давали даже человеческое мясо, бросая в воду приговоренных к казни преступников. Зачастую каждой из этих рыбин давали свое имя, и по зову хозяев они приплывали целовать им руки. Сумасбродство одного римского императора дошло до того, что он украсил своих мурен золотыми подвесками.
— Вот-вот! — воскликнул обрадованный боцман.
Но тут капитан скрестил руки на груди и сказал уже другим тоном:
— А теперь хватит, папаша Катрам. Пусть римляне верили, что мурены могут останавливать суда, это их дело, но неужели ты думаешь, что мы тоже поверим подобным вымыслам? О нет, старина Катрам, ты ошибаешься!
Боцман, который был в апогее своего триумфа, от этих слов побледнел и едва не свалился с бочонка.
— Но как же так… Ведь римляне… — пробормотал он едва слышно.
— Оставим римлян и их выдумки. Я тебе говорю, что ты с ума сошел, если веришь, будто вашу джонку остановила мурена, которая укусила тебя. В Тихом океане они действительно крупные, но они не способны остановить даже лодку.
— А ведь джонка…
— Остановилась, ты хочешь сказать. Я не знаю, по какой причине, но предполагаю, что она плыла над отмелями, а их, ты знаешь, в Торресове проливе очень много. Она задела килем такую песчаную отмель, а затем прилив, который, возможно, тогда прибывал, поднял ее и дальше она уже поплыла свободно. Выбрось из головы поверье, что это была мурена. Старые матросы, набитые предрассудками и под впечатлением старинных легенд, еще могут поверить в мурен, но мы — нет, папаша Катрам… Возьми с собой эти две бутылки и дай отдых своему усталому языку.
Боцман был бледен и почти не дышал. Он вытер две струйки пота, не знаю, холодного или горячего, взял свои бутылки и, шатаясь, спустился вниз.
КОРАБЛЬ-КАТАФАЛК НА ПЫЛАЮЩЕМ МОРЕ
Суровые опровержения нашего капитана, который, стремясь развеять туман суеверия и предрассудков, камня на камне не оставлял от всех таинственных историй боцмана, глубоко потрясли беднягу.
На другой день папаша Катрам не сразу появился на палубе, и когда пришел вечер, упорно не покидал боцманскую. За ним посылали раз десять подряд, но все безуспешно. В одиннадцатый раз он запустил в пришедшего за ним юнгу оба своих башмака, а в двенадцатый швырнул в рулевого пустую бутылку.
Капитан велел больше ему не надоедать, а в знак примирения послал две бутылки кипрского, которые старый медведь опустошил с довольным ворчанием. А спустя полчаса мы услышали его храп, такой громкий, что эхом отдавался в трюме.
На следующий день, вернее, на следующий вечер, примиренный любезностью нашего веселого капитана, боцман вновь поднялся на палубу. Физиономия его так и сияла довольством, а на губах его играла таинственная улыбочка. Он бросал на капитана хитрые взгляды, явно намереваясь его чем-то сразить. Неужели за эти двадцать четыре часа отдыха он откопал в своих старых воспоминаниях нечто такое, что могло поставить нашего командира в тупик? Похоже, что это и в самом деле было так.
Когда он увидел нас, собравшихся вокруг его бочонка, таинственная улыбка стала еще заметнее на его губах, а в маленьких серых глазках сверкнула коварная искра.
— Еще два вечера — и кончится мое наказание, — торжественно начал он. — Я вам рассказывал вещи, которым был сам очевидцем, а вы смеялись мне в лицо, точно я болтал некий вздор; я ссылался на авторитеты, а вы и слышать о них не хотели, я приводил вам факты весьма поучительные, а вы обращались со мной, как с шутом. Ну что ж, тогда я возвращаюсь к историям страшным: их вам по крайней мере будет нелегко объяснить. А слабонервные пусть идут лучше спать. Вы меня поняли?