«Портрет» Эль Греко

— Какая картина? — перестала всхлипывать Суханова. — Я ни в чем не виновата, и вы скоро убедитесь в этом!
Козюренко вызвал конвоира.
— Советую вам, Суханова, хорошо подумать, — должны понимать: мы все равно узнаем правду.
Допрос любовника Сухановой ничего не прояснил.
Григорук сразу же признался, что сопровождал Полину в Желехов. Суханова хотела упросить своего бывшего поклонника, чтобы тот не преследовал их.
Вышла из дома Пруся в отчаянии, и они поссорились.
Насколько понял Козюренко, у Григорука были только меркантильные интересы: хотел стать хозяином особняка на Тополиной. Он показал, что в ответ на его вопрос, договорилась ли Полина с Прусем, Суханова устроила истерику и, вместо того чтобы сесть в такси, которое ждало поблизости от усадьбы Пруся, направилась на автобусную станцию. Григорук догнал ее и отвез домой на Тополиную.
Все сходилось, кроме одной детали: Суханова утверждала, что вернулась домой автобусом...
...Роман Панасович только что прилег на диванчик, положив под бок подушку, когда на столе снова зазвенел телефон.
— Как дела, Роман? — загудел в трубке голос начальника управления.
— Как тебе сказать... — почесал затылок Козюренко. — Двигаются понемножку.
— Ага, — засмеялся тот. — Понимаю, тупик. Вот что, брось все, и едем обедать. Ты не забыл, что обещал Нине? А сам уже два дня носа не показываешь.
Козюренко вспомнил, какими варениками угощала их Нина Павловна, и внезапно ощутил такой голод, что проглотил слюну и признался:
— Знаешь, дружище, я и правда ужасно хочу есть...
Они съели ароматный рассольник, и Нина Павловна поставила на стол тарелки с жарким. Роман Панасович засмотрелся на картошку, от которой шел пар, и не мог сообразить, какие ассоциации она вызывает у него. Наконец вспомнил и рассказал, как они с сестрой когда-то продавали подушки.
...Было это давно. Он тогда был восьмилетним мальчиком. Они недавно приехали в Киев из села, где мать учительствовала, и еще как следует не устроились. Мать захворала, лежала с высокой температурой и послала Романа с Надийкой на толкучку. Перед этим долго советовались, что продать. Лишних вещей не было — вот и решили сбыть подушки: ведь под голову всегда можно что-нибудь подложить. Надийка и Ромко взяли две большие, в красных наперниках подушки и бодро двинулись на базар. Но настроение у них сразу испортилось, когда они увидели огромное скопище людей. Это была подлинная стихия. Человеческая толпа бушевала как море, а над ней стоял неимоверный шум. Здесь господствовали свои неписаные базарные законы. С краю имели свои постоянные места «раскладники». Они продавали всякий хлам: проволоку разного диаметра, букинистическую литературу, старорежимные замки с секретами, медные краны, старые туфли и «крик моды» — вышитые гладью коврики с гномами и лебедями.
За раскладкой топтались те, что продавали старые пальто, платья и белье — одежду, которая тут же примерялась под увлеченные возгласы спекулянтов. Еще дальше, на длинных столах, стояли закутанные в старые ватные одеяла кастрюли с горячим борщом, супом, домашним жарким, от которого исходил душистый запах лаврового листа и тушеного мяса. Среди толпы сновали предприимчивые мальчишки и девчонки с ведрами воды, алюминиевыми кружками и горланили во все горло: «Ка-аму вады ха-а-лодной, ка-аму вады?»
Им будто вторили хриплые пропитые голоса мужчин, вращавших ногами деревянные станки с насаженными на ось точилами: «На-ажи та-ачить, ноожни-ицы!»
Ромко с Надийкой робко вошли на базар и выставили впереди себя подушки. Ромко был уверен, что сейчас на них набросятся, будут вырывать подушки ДРУГ У Друга и заплатят значительно больше, чем они определили дома, — не по десятке за каждую, а по крайней мере по пятнадцать. Он уже знал цену деньгам. Но к ним никто не подходил, и Надийка решила, что они стали не на том месте. Начали проталкиваться через всю толкучку к «раскладке».
Ромко крепко жал подушку к груди, созерцая базарные чудеса. Постоял немножко перед дяденькой, который держал на ладони два шарика. Дяденька время от времени подбрасывал один из них, и он ловко падал ему на ладонь, и тогда звучал выстрел — возле дяденьки приятно пахло серой. Эта забава так понравилась мальчику, что он готов был стоять тут хоть целый день, но Надийка повела его дальше.
Вдруг через плечо Ромка протянулась рука с черными полумесяцами ногтей и схватила подушку.
Мальчик испуганно прижал ее к груди.
— Продаешь? — послышалось где-то вверху.
Ромко задрал голову и увидел, что на него смотрит хитрый, прищуренный на солнце глаз. Второй глаз смотрел в другую сторону, будто что-то выискивая в толпе.
— А то как же, продаю! — робко ответил Ромко, не сводя взгляда с прищуренного глаза.
Старый оборванец изо всех сил потащил к себе подушку, и мальчик выпустил ее. Пальцы с грязными ногтями смяли подушку, перебрали наперник — не заштопан ли где. Подняли подушку за уголок, пренебрежительно покачали.
— Хе, и это называется подушка? — иронически воскликнул человек. — Чтоб мои дети никогда не спали на таких подушках! И сколько же ты хочешь за такое рванье?
— Двадцать рублей!.. — не совсем уверенно ответил Ромко. Так его научила мать: следует называть двойную цену, чтобы потом, торгуясь, сбросить.
— Ой, не смеши меня — пупок развяжется! — Старик прижал свободную руку к сердцу и вдруг заметил Надийку со второй подушкой. — И это тоже твоя? — Надийка кивнула, и человек рванул подушку из ее рук. — И вы хотите за эти старые вещи сорок рублей? Да я помру, если кто-нибудь даст за них хоть пятерку...
Ромко потянулся к подушкам, но старик поднял их выше.
— Отдайте! — решительно сказал мальчик.
— А где ты взял эти подушки, мальчик? Мне сердце подсказывает — краденые! Ай-я-яй, мальчик, как нехорошо красть...
— Это наши подушки! — выступила вперед Надийка.
— Ну, ваши, ваши... Но меня душит смех — сорок рублей... Я дам восемь и, клянусь, переплачиваю...
— За обе? — не поверил Ромко.
— А ты думал — за одну?
Толстая тетка с развешенными на левой руке платьями высунулась из-за старика. Проворно выхватила одну подушку.
— Сколько? — спросила.
— Пятнадцать... — не посмел уже назвать предварительную цену Ромко.
— Я же торгуюсь — не видите? — окрысился на нее старик. — Ну, детоньки, даю вам два червонца, и квиты..
Женщина переложила подушку на левую руку и хотела взять вторую.
— Двадцать пять. Беру я.
— Чего нос суешь? Разве не видишь, что я торгуюсь...
Ромко подпрыгнул и вцепился в подушку. Вырвал ее у старика.
— Давайте, тетенька...
Та, подобрав юбку, зажала подушку между ног.
Достала из-за пазухи два червонца и пятерку. Надийка схватила деньги, потащила за собой брата: боялась, что женщина передумает. Когда затерялись в толпе, радостно предложила:
— У нас есть лишняя пятерка, можем пообедать.
Им дали две миски жаркого. Надийка только-только развернула деньги, чтобы заплатить тетке, как кто-то неожиданно выхватил их у нее. Девочка резко обернулась и увидела здоровяка в кепке, повернутой козырьком назад. Он шмыгнул под стол. Тетки загорланили: «Вор, держите его!» Ромко метнулся вслед, но вор был проворнее — выкрутился из рук человека, пытавшегося задержать его, и исчез за лотками.
Ромко стоял растерянный. Дома же нечего есть!
Что они скажут маме?..
Юрий Юрьевич отодвинул тарелку — рассказ взволновал его.
— Эх, — сказал он с горечью, — нам с тобой, Роман, немало пришлось пережить... Но я не в претензии.
Детство закалило нас! Понимаешь, я не хотел бы, чтобы мои дети пережили такое. Моему бездельнику уже двадцать, а он, вероятно, и до сих пор не знает настоящего вкуса хлеба. Неплохой парень, учится хорошо, но малейшая неудача вырастает для него в проблему. Не умеет бороться с трудностями, собственно, их у него и нет. А характер все же формируют трудности.
— Да еще как! — согласился Роман Панасович. — Слишком мы опекаем своих детей, оберегаем их от житейских невзгод. Где только можем, протаптываем им дорожку. Меня, например, каждый раз поражала толпа родителей перед институтом, когда абитуриенты сдают вступительные экзамены... Нас в свое время за ручку не водили. Мы сами себе выбирали дорогу в жизнь.