В ловушке

— Не хотелось бы, — включился в игру Семенов. — А какой у него главный недостаток?
— Неимоверно, чудовищно прожорлив. — Бармин исподтишка подмигнул негодующему Филатову. — Все съест. Напомни, сколько стоит доставка одного килограмма груза на Восток?
— Страшно подумать, целое состояние.
— Быть тебе, Николаич, банкротом, — продолжал злодействовать Бармин. — Чтобы прокормить Веню, придется удвоить станционный бюджет. Однажды этот фрукт на моих глазах слопал шесть бифштексов и потом поднял крик, что его морят голодом. Не говорю уже о том очевидном, но безобразном факте, что вечно по ночам камбуз обшаривал в поисках съестного. Теперь я понимаю, Филатов, почему шеф-повар Гремыкин гонялся за тобой с веником!
— Все наоборот, — ухмыльнулся Филатов. — Не верьте ни одному его слову, Сергей Николаич, это он на спор съел шесть бифштексов.
— Ну и что? — с достоинством произнес Бармин. — Я — мужчина, а ты кто? Такому заморышу и одного бифштекса много. Каких-то жалких десять раз двухпудовик выжать не мог.
— Одиннадцать. — поправил Филатов. — А ты пятнадцать, и то лишь потому, что перед этим банку витаминов ухлопал.
— Увертюра закончена? — спросил Семенов. — Докладывай, Саша.
— Только что от Шумилина, — сообщил Бармин. — Сначала чуть не испепелил меня, а потом-о благороднейший Зевс-олимпиец! — согласился отпустить к тебе, если найду замену.
— С бойни, любого живодера…— как бы про себя заметил Филатов.
— Нашел? — Семенов сдержал улыбку.
— Сразу двоих, так что, Николаич, не беспокойся.
— Хороший мужик Шумилин! — с чувством проговорил Семенов. — Значит, не беспокоиться, Саша?
— По крайней мере обо мне и моем здоровье, — уточнил Бармин.
— За сто килограммов перевалил? — Семенов с удовольствием окинул взглядом атлетическую фигуру доктора.
— На пятьсот граммов, — скромно уточнил Бармин.
— Это, наверное, мозг, — догадался Филатов.
Между ними снова началась веселая склока, а Семенов благодушно посмеивался и думал, что пока все складывается удачно. Главная удача, конечно, Андрей, а вторая по значению — Саша Бармин. Если даже допустить, что есть у полярников доктора получше и поопытнее Бармина, то по человеческим качествам равных ему Семенов не знал. Доктора, в общем, народ избалованный, сознающий исключительность своего положения: от них зависит жизнь, а редкая зимовка случается без того, чтобы кого-то не приходилось спасать. Бармин же заставлял забывать о том, что он доктор, — чрезвычайное преимущество для человека его профессии. Докторам полярники часто чего-то недоговаривают, а то и просто боятся пожаловаться: а вдруг, испугавшись ответственности, не допустит к зимовке, спишет? От Бармина же ничего не скрывали, в голову никому не приходило, что Саша, известнейший в полярных широтах мастер розыгрыша, доброжелательнейший из доброжелательных, способен подвести друга. А врачом был безупречным. Настоящих больных лечил всерьез, мнительных — психотерапией и огромными дозами юмора. И доверие к Бармину было безграничным.
С Барминым Семенов зимовал дважды, у него, как у многих опытных полярников, были свои мерки, рожденные длительными наблюдениями. Так, он очень уважал молодого доктора за то, что кожаный костюм на нем был истрепан и донельзя засален. «Покажи мне после зимовки свой кожаный костюм, и я скажу, какой из тебя полярник», — вспоминал Семенов Георгия Степаныча, своего полярного крестного. Хотя и шутка, а умная, со смыслом. С одной стороны, если твой костюм изодран — значит, ты не гнушался никакой работы. А с другой — значит, ты не скупой человек, потому что кожаный костюм выдается полярнику на год, и многие его берегут, стараются в целости сохранить до Большой земли — для рыбалки и прочего. А доктор своего костюма не жалел и работал в нем на всех работах: и дизелистам помогал, и авралил я пургу, и мыл котлы повару, и делал все другое, что положено и не положено по штату. Но медицинские приемы вел в ослепительно-белом халате и в чепчике, и несколько аппенликсов удалил без осложнений, и несговорчиво за чистотой на камбузе следил.
И еще одно важное качество было у доктора: на нем отдыхал взор. В иной красоте находишь что-то неприятное, вызывающее смутное к ней недоверие, что ли; наверное, такое бывает, когда между внешностью и душой человека не угадываешь гармонии, какая только и делает красоту совершенной. Такая красота скоротечна, рано или поздно духовная ущербность проявится на ней, как на портрете Дориана Грея. Бармину же от щедрот природы было отпущено на троих: мощно вылепленное скульптурное тело, энергичное, с богатой мимикой красивое лицо и широкая, открытая душа; особенно красили его настоящего синего цвета глаза, которые у взрослых людей вообще почти не встречаются.
— Другие жены в слезы, а моя чуть не пляшет, когда муж ухоитт в Антарктиду, — посмеивался Бармин. — Ни одной соперницы на всем континенте!
О Надиной ревности ходили легенды. Однажды в отделение, которое вел Бармин а одной ленинградской клинике, поступила с переломом ноги прехорошенькая фигуристка, и Наде стало это известно. Наутро, когда Бармин пришел на работу, фигуристка исчезла. Перевели. Оказалось, Надя звонила главному врачу и очень об этом просила. А мужу объяснила: «Она нарочно сломала ногу, чтобы к тебе попасть!»
— Отныне мне разрешено принимать к себе только травмированных старушек! — веселился Бармин. К Наде он, впрочем, относился с нежностью и вовсе не собирался ей изменять. Во всяком случае, не прилагал к этому никаких усилий, ибо доподлинно знал, что любая другая женщина устроена так же, как его жена. И ради того, чтобы лишний раз в этом убедиться, стоит ли рисковать такой важной для полярника ценностью, как мир и согласие в семье?
Когда один за другим пришли Гаранин и Дугин, Семенов распределил обязанности. Каждый час был дорог, и первая пятерка приступила к работе.
Дугин и Филатов уехали получать два новых дизеля для Востока, Бармин отвечал за продовольствие, лекарства и оборудование для медпункта, Гаранин — за одежду и научные приборы. За собой Семенов оставил кадры и общее руководство.