Кругом одни соблазны

Вот так, мерзавчик, не рассчитал, что тебя подобная мелочь подвести может. Красивый брелочек. Теперь им полюбоваться можно, а не только томный женский голосок послушать.
– Здорово, правда, Игорь Игоревич? Умеют же японцы делать, паршивцы этакие.
Ковалев неожиданно вскочил с колен и вырвал у меня ключи из рук.
– Сядь, Игорюш. Я не верю, что это ты. Но ты должен все объяснить. Обязан. Если ты сумеешь это сделать, то я поверю тебе, а не ей.
Он судорожно утер тыльной стороной ладони пот со лба и сел.
– Да, Лена, наверное, так я и сделаю.
И, уже обратившись ко мне, добавил:
– А вы и правы, и нет. Я не убивал, но все остальное так и есть, как вы описали. Но я вынужден был так поступить, потому что защищал себя. Защищал, – и он закрыл лицо руками.
– От чего защищал, Игорь? – вновь вмешалась Лена.
– Нет. Не так. Не от чего, а от кого. Я попробую рассказать внятно, хотя и сам во всей этой истории ничегошеньки не понимаю. Я сейчас, вот закурю... Только вы, Татьяна, не оставляйте меня в беде, пожалуйста, – он жадно затянулся.
Мне тоже захотелось курить. И я вынула из пачки сигарету.
– Поверьте мне, Таня, и помогите все это распутать.
Вот тебе и здрасьте. Кажется, исповедь Игоря Игоревича будет выглядеть совсем не так, как я ожидала.
Вспомнила вдруг, что не сказала Вадиму даже номер ковалевской квартиры. Теперь места себе не находит. Да и время такое, что скоро «петухи пропоют», а тут ни коня, ни воза. И исповедь скорее всего будет долгой.
Однако делать нечего. Я тяжело вздохнула. А Игорь Игоревич начал свой странный и сбивчивый рассказ.
* * *
– Танюшку, как я уже сказал, я с раннего детства воспитывал. Она долго и не подозревала, что я ей неродной отец. Да какой же неродной, если она на моих руках выросла? Я любил ее, как своего собственного ребенка – своих у меня никогда не было. Моя первая жена не хотела обременять себя детьми. А с Валей в роддоме познакомился. Я там подрабатывал. Ее после родов оперировал. У нее в послеродовой период возникла атония матки.
Поймав мой вопросительный взгляд, он пояснил:
– Матка не сокращалась. Началось сильнейшее кровотечение. Такая патология трудно лечится. Чтобы спасти пациентку, пришлось удалять матку. Детей у нее больше быть не могло, как вы понимаете.
Это я понимала. Но, кроме того, я понимала, что Вадиму не светит сегодня попасть домой. Но что поделаешь. Издержки производства. Перебивать Игоря сейчас нельзя, иначе он потеряет нить разговора или просто замкнется в себе.
– Она в тот период была очень одинока и несчастлива. У нее как раз с мужем неполадки всякие начались. Мне было до боли жаль ее. Я, как лечащий врач, часто заходил к ней в палату, мы подолгу беседовали с ней. А когда ее выписали, я вдруг понял, что мне ее ужасно не хватает...
Я все-таки не выдержала и сказала:
– Извините, Игорь Игоревич, но, по-моему, вы отвлеклись. Ведь это все в далеком прошлом, не так ли?
– Простите, Таня, за многословность, но только так смогу объяснить, почему я не мог убить Танечку... Через месяц я разыскал Валю по адресу, указанному в «Истории родов». Оказалось, что с мужем она к тому времени рассталась. Короче, со временем мы с ней поженились. Так что Таня – моя дочь, понимаете? Моя. До двенадцати лет она просто обожала меня. А потом произошел раскол. Я влюбился в Лену, как мальчишка. Я просто голову потерял. О нашей связи узнала Таня.
– Каким образом?
– Она нас застала...
Лена как-то так сразу засмущалась, поднялась и взяла в руки джезву, намереваясь сварить кофе.
– Я обещал ей, что поговорю с ее матерью, обещал даже порвать с Леной. Я тогда не был готов разрушить семью. Из-за Тани. У ребенка должен быть отец. А она узнала ко всему прочему, что я ей неродной, даже папой перестала звать...
Я вновь решила перебить его и ускорить повествование:
– А вы знаете, что Таня вела дневник и записывала туда все свои мысли и чувства?
– Нет. Об этом я ничего не знал.
– Так вот, Игорь Игоревич, Таня написала в этом дневнике, что вы пытались ее совратить.
У него даже лицо вытянулось.
– Да вы что такое говорите, Таня? Она мне была дочерью, и я любил ее. Любил!!! Я не знаю, что написала Таня в своем дневнике, может, она неправильно расценила некоторые мои поступки. Не знаю... Я ведь не задумывался о том, что она выросла. Для меня она продолжала оставаться все той же маленькой девочкой. Может, я заходил к ней в комнату в неподходящий момент, только ведь я над этим не задумывался. Для меня она была моим ребенком...
Он загасил сигарету и тут же потянулся за другой. На плите закипел кофе. Лена молча разлила его по чашкам. И я с огромным удовольствием отхлебнула глоток обжигающего напитка.
– Не поверите, Таня, но до двенадцати лет я ее сам купал даже. Она почему-то Вали стеснялась больше. А тот случай все разом перечеркнул. Я ее потерял. И как ни пытался наладить отношения, ничего не вышло.
С Леной наши отношения продолжались, но приходить к нам домой мы перестали. Из-за этого мне пришлось и из второй городской больницы уволиться, но это другая песня. Сейчас не об этом...
И когда я, выпив свой кофе, уже почти окончательно потеряла терпение, он перешел к самому главному. В принципе, лучше было бы, если б он именно с этого места и начал. Хотя с какой стороны посмотреть. Выслушав предысторию, я уже не так субъективно стала относиться к нему.
* * *
– В тот день, когда Танечку убили, я на работе был. Сразу после работы я должен был встретиться с Валей – она сутки работала, – мы собирались подать заявление на развод. Утром договорились, что она отлучится с работы, а я заеду за ней.
Таня услышала и устроила скандал, обвинив меня во всех смертных грехах. Из дома, одним словом, я выбрался сам не свой.
По дороге я зашел к Лене. У них в это время тоже гроза была: ее муж о разводе и слышать не хотел.
Тут его опять прямо-таки заколотило. Он попытался отхлебнуть из чашки уже совершенно остывший кофе, но рука дрогнула и жидкость пролилась ему на колени.
– Это правда, Таня. Он был у меня в тот день. – И она погладила его по голове, как маленького: – Успокойся, Игорь. Ведь Таня верит тебе.
Лена сняла с вешалки полотенце и заботливо промокнула его брюки. Он удрученно кивнул и все-таки, взяв себя в руки, справился с кофе.
– Когда я вернулся и вошел в квартиру, Танюша лежала на полу убитая. А ее друг сидел за столом, уткнувшись лицом в скатерть, и спал или был без сознания. Пульс его проверил – очень слабая наполняемость. Я в тот момент подумал даже, что этот парень не выживет. Хотел тут же позвонить в милицию, только не успел. Телефон зазвонил.
Я взял трубку и услышал:
– Ну что, примерный папашка, за что же ты убил свою дочь? Вызывай милицию. Может, за чистосердечное признание хоть срок скостят. И не трепыхайся. Ведь давно уже всем ясно, кто серийный убийца.
– Какой голос был, сможете описать?
– Мужской, очень грубый, с хрипотцой.
– Понятно.
– Я положил трубку, и тут же осенило, что меня по-крупному подставляют. И я струсил. Мне, конечно, очень стыдно, но сидеть за кого-то другого не хотелось. Мне, кстати, по телефону-то и сказали, что я очень подхожу под психологический портрет убийцы. И посоветовали полистать записную книжку, которая лежала на столе. Когда я эту книжку записную полистал и ознакомился с этим самым портретом, то вообще чуть с ума не сошел: он словно с меня его писал.
На столе, кроме книжки этой, «Полароид» лежал. Я его Тане подарил. А под ним ее фото. В том виде, в каком ее потом нашли.
Этот снимок милиция потом забрала. И оказалось, что какой-то серийный убийца именно так и поступает, то есть фотографирует свои жертвы. Меня хотели выставить серийным убийцей. Вот тогда я и сделал все так, чтобы вина на этого парня легла. И уж только после до меня дошло, что я натворил, но идти на попятную было слишком поздно.