Командоры в пути
С Чириковым нельзя было не согласиться, но для второго похода Беринг чувствовал себя слишком утомлённым. И когда весной «Св. Гавриил» снова поднял паруса и взял курс на восток, к берегам Америки, капитан был сумрачен и молчалив. Этот рейс, на который Чириков возлагал такие большие надежды, не только не увлекал Беринга но, казалось, наоборот, — с каждым часом укреплял его сомнения в успехе.
Шторм, разразившийся в океане на третий день похода, окончательно привёл капитана к убеждению, что корабль не выдержит далёкого и неизвестного пути. Беринг приказал возвращаться. «Св. Гавриил» обогнул мыс Лопатка и вскоре бросил якорь у Большерецка. Отсюда он благополучно прибыл в Охотск.
Весной 1730 года Беринг возвратился в Петербург.
Вот они, знакомые каменные своды Адмиралтейств-коллегий… Длинный унылый коридор. Седой швейцар неторопливо открывает дверь, и Беринг предстаёт пред молчаливыми взглядами целой дюжины высших сановников. Впрочем, не все они тотчас его замечают. Он произносит слова приветствия, а трое или чётверо вельмож даже не оборачиваются на его голос… Эта минута встречи проходит в неловкой тишине, и Берингу уже чудится, будто стоит он перед судом, решающим его судьбу…
Президент Адмиралтейств-коллегий Головин первый нарушает эту напряжённую тишину.
— Итак, вы уверены, что Азия отделена от Америки проливом?
— Да, я в этом уверен, — отвечает капитан. — Я располагаю свидетельством чукчей…
— Эти показания, конечно, очень важны, — соглашается президент, — однако было бы значительно лучше, если бы вы располагали картой пролива.
— Нам удалось составить карту восточного побережья этого пролива, берега, на котором живут чукчи…
— Сведения о чукчах очень интересны, капитан, но на поставленный вопрос и они не дают ответа. Можете ли вы утверждать с уверенностью, что севернее названного вами пролива нет никакой земли? А что, если именно севернее, где-нибудь против устья Колымы, и лежит Американский материк?
Перед этим прямо поставленным вопросом Беринг почувствовал себя бессильным. Он должен был признать, что задание в самой важной части своей осталось невыполненным.
Кто-то из сановников заметил угрюмо:
— Мы знаем не больше, чем знали. А сколько потрачено денег!.. Это не принесёт вам славы, капитан.
Головин порывисто встал; пристальные, быстрые глаза его блеснули.
— О нет! Мы знаем значительно больше, чем знали. Что знали мы о чукчах, например? Теперь этот далёкий народ изучен и описан досконально… Мы имеем также карту Чукотского побережья. Наконец, открыты новые острова… Повидимому, вы были у порога других великих открытий, господин капитан. Вам следовало стремиться к устью Колымы.
Человек большого творческого размаха, Головин не хотел допустить, чтобы результаты экспедиции были подвергнуты сомнениям или насмешкам невежд. Эти насмешки могли привести к прекращению огромного и важного для России дела. А Головин рассчитывал, что вслед за этой экспедицией, будут организованы и другие: уже давно пришла пора определить границы государства на севере и на востоке. Заветная мечта Петра о пути в Индию вокруг северного побережья Азии стала и его мечтой. Теперь он сожалел только о том, что Беринг оказался недостаточно решительным начальником. Если бы экспедицию возглавил Чириков… Этот не дрогнул бы перед опасностями зимовки.
Довольно сложная задача встала теперь перед Головиным: с одной стороны, он должен был защищать Беринга, чтобы начатое государственной важности дело чиновники не сдали в архив. С другой стороны, он не мог быть доволен постоянными колебаниями капитана, его нерешительностью, его ослабленной волей. Что скажет сам Беринг в эту ответственную минуту, когда вместе с оценкой его трудов уже как бы решался вопрос о возможных следующих экспедициях? Если он скажет, что трудности плавания в тех далёких морях непреодолимы, — возможно, на долгие годы будут забыты смелые начертания Петра. Это будет жестокий удар и по расчётам Головина, и по авторитету Адмиралтейств-коллегий. При дворе немедленно найдутся слишком «осведомлённые» чужестранцы, которые непременно оклевещут великое начинание русских учёных и мореходов.
Головин знает, что в приёмной ждёт лейтенант Чириков. Вот кто должен присутствовать на этом совете. Он поможет Берингу ответить на главный вопрос.
И вот перед столом коллегии стоят рядом уже два моряка, — оба обветренные, бронзовые от загара и одновременно такие непохожие друг на друга. Невысокий, худощавый, даже хрупкий Чириков весь собран в волевом напряжении, в нем тотчас угадывается сдержанная сила. Беринг дороден, несколько вял в движениях, на старчески дряблом лице отражена бессонница многих ночей и то ли робость, то ли смущение.
Улыбаясь Чирикову, Головин спрашивает:
— Скажите, Алексей Ильич, считаете ли вы возможным плавание от Чукотского носа к устью Колымы?
Все слышат краткий ответ:
— Безусловно. По крайней мере, мы могли бы пройти значительно дальше, чем прошли.
— А считаете ли вы, что пролив между Азией и Америкой существует?
— Здесь мало одних предположений, которые, к тому же, не новы. И мало показаний чукчей. Лишь тогда, когда берег от Чукотского носа до этого устья будет положен на карту и когда мы побываем на американском материке, — я буду считать вопрос окончательно решённым.
— И вы готовы снова отправиться в этот далёкий путь?
— Это моя мечта! — воскликнул Чириков. — Можем ли мы останавливаться на половине дороги?
— Что скажет господин Беринг? — спросил Головин.
— Я возвратился на Камчатку, — ответил Беринг, — только потому, что корабль был крайне ненадёжен, а я не смел подвергать опасности вверенных мне людей. Я предлагаю организовать ещё одну экспедицию: мы откроем пути в Америку, исследуем все Охотское побережье, все северное побережье Сибири, от устья Оби до Чукотки; это должна быть огромная экспедиция из двух или трех десятков отрядов. Она потребует больших денег, однако польза, которую она принесёт, со временем оправдает все расходы…
Головин облегчённо вздохнул: ему хотелось услышать именно такой ответ. Прощаясь с моряками, он сказал:
— Я думаю, близок час, когда я буду иметь честь и счастье пожелать вам доброго пути…
Что немного смутило Беринга, отозвалось в нем чувством, похожим на ревность, — это особенное расположение Головина к лейтенанту Чирикову. Президент коллегии дважды назвал его «искусным морским офицером, в исполнении службы тщательным и исправным». Но Чириков, казалось, и не расслышал похвалы, — он весь уже был поглощён планами новой экспедиции.
Чириков действительно был отличным мореходом. Беринг неспроста поинтересовался как-то, не происходил ли его помощник из потомственных моряков? Но оказалось, что Чириков пришёл во флот откуда-то из Киевской губернии, где отец его служил комендантом. Принятый в Математическо-навигацкую школу в Москве, а затем переведённый в Морскую академию в Петербурге, Чириков не раз удивлял своих наставников пытливостью и страстностью в учёбе. География стала его любимейшим предметом. На карте мира в те времена было ещё много неразрешённых загадок. Чириков мечтал о дальнем плавании, о новых открытиях в просторах океанов. Он знал, что такие открытия лишь иногда происходят по воле случая, что настоящий мореход должен в совершенстве освоить математику, географию, навигацию, астрономию, иностранные языки, кораблестроение, — должен быть человеком всесторонне образованным. Отлично понимал Чириков и значение практики, без которой легко было превратиться в кабинетного учёного. В штормовые погоды на Балтике вместе с матросами работал на реях, стоял у штурвала, крепил палубный груз… Любая, даже самая тяжёлая работа на корабле спорилась в руках этого хрупкого человека. Не случайно Беринг завидовал иногда его собранной, сосредоточенной воле, его умению вести корабль и обучать матросов управлению парусами. Оставив капитанский мостик, Чириков сам, подавая пример, взбирался на мачту и на головокружительной высоте, там, где другой матрос не мог управиться со снастями, мгновенно наводил порядок, всегда оставаясь сдержанным и спокойным. Пожалуй, именно эта его черта, — готовность в любую минуту прийти на помощь матросу, — и удивляла, и раздражала иностранцев в отряде Беринга. Шпанберг иногда открыто смеялся над лейтенантом: