Хозяйка дома

Гийом прислонился к дверному косяку, скрестив руки на груди.
— Откуда мне знать? Мамины вещи какие-то, она хранила все подряд. Барахло из дома в Англии, где мы выросли, было отправлено сюда. Этим занимались другие люди. Я распаковал только самое необходимое и оборудование для офиса.
— Неужели тебе ни капельки не любопытно? В этих коробках может быть все, что угодно. Сокровища. Семейные реликвии.
— Наверняка. Мать очень интересовалась историей нашего рода.
А он, как видно, нет.
Беатрис только что не танцевала вокруг пыльных коробок, явно предвкушая, что же будет внутри. Гийом невольно улыбнулся, хотя так и не мог отыскать в себе ни капельки энтузиазма. В самом деле, мать наверняка сохранила и преумножила «наследие предков», тщательно сберегая все, что говорило об истории семьи. Но причиной тому были отнюдь не сентиментальные чувства. Просто при случае можно было похвастаться. Что ж, Гийом в чем-то понимал ее.
«Но женщина, что склонилась над коробками, действительно живо интересовалась их содержимым.
— Давай посмотрим вместе, — предложил Гийом. — Я помогу тебе начать. — Его мучила совесть при мысли о том, сколько работы он взвалил на хрупкие женские плечи.
— У тебя же наверняка полно дел, — сказала она, обернувшись к нему на мгновение.
Его и в самом деле ждала масса работы. Вчера вечером он не смог сосредоточиться и не сделал почти ничего.
— И все же я помогу тебе. — С этими словами Гийом снял несколько коробок и поставил их на пол. — Очень скоро я найму тебе помощников.
Тогда он сможет вернуться к работе и не думать о ней. Расстояние между ними было бы очень уместно. Беатрис имеет право быть свободной от его внимания.
Она посмотрела ему в глаза, сглотнула и поспешно склонилась над коробкой.
— Не стоит никого нанимать. Ты и так заплатил очень много.
— Лучше доплатить еще чуть-чуть и жить со спокойной совестью.
— Раз так, — рассмеялась Беатрис, — нанимай, кого хочешь. Только дай мне день-другой, чтобы во всем разобраться и все спланировать. Планирование занимает достаточно времени, как ты, должно быть, знаешь.
— Знаю. Должно быть, тебе это неплохо удается.
Беатрис открыла коробку. Волосы черной волной упали со спины на плечи. Она небрежным, привычным жестом закинула их обратно, как делала, вероятно, уже сотни раз. Только он этого еще не видел. И хорошо, поскольку перед глазами молодого человека немедленно возникла картина: они в постели, Беатрис склоняется над ним, и эти самые восхитительные в мире волосы шелковым водопадом ниспадают на его обнаженную грудь.
Черт возьми, эта женщина сводит его с ума, хотя вовсе не пытается заманить в свои сети, просто распаковывает коробки. И улыбается ему через плечо. На свет была извлечена белая скатерть с вышитым на ней гербом д'Эссиньи.
— Впечатляет, а? Должно быть, там полно таких вещей. Интересно, какой это век?
— Вот уж не знаю. Только и не вздумай ворочать коробки. Они очень тяжелые. Надорвешься.
— Сказал бы ты это моему братцу, тот бы расхохотался. В детстве мы с ним часто дрались.
— И все же думаю, что ты не таскала его на себе, так что, пожалуй, пусть кто-то другой делает тяжелую работу. А то еще спину повредишь.
Другой, но не он. И вообще, если в доме будут еще люди, ему легче будет не думать о ней.
Беатрис меж тем с восторгом вытаскивала вещи из второй коробки и рассматривала их.
— Гийом, это ты в детстве? — спросила она, протягивая ему фотографию. — С твоей мамой?
Карточка слегка выцвела, но он с первого взгляда понял, что женщина на ней не его мать. Все семейные фотографии были призваны документировать историю рода д'Эссиньи, а потому улыбки на них не допускались. Они с Бланш ненавидели так сниматься. И оба очень страдали из-за маниакальной страсти матери сохранять статус их семьи: им запрещали то, что позволяли нормальным детям.
— Нет, не мама. Няня.
— Должно быть, вы были очень близки. Она так хорошо улыбается… Как ее звали?
— Не помню. — И Гийом потянулся за другой коробкой.
Внезапно наступила тишина.
— Ты… ты не помнишь имя няни?
Ему вовсе не хотелось говорить об этом.
— У меня их было много. Кажется, эту звали Женевьева. Но я не вполне уверен.
— А почему? Ты был трудным ребенком?
— Порой.
Но дело было не в нем. Отцу прислуга надоедала необычайно быстро, быстрее его только похоть охватывала. Но этого Гийом не собирался обсуждать. Еще в детстве он понял, что привязываться к людям бесполезно, поскольку расставание неизбежно. Именно поэтому он не помнил имен женщин, возившихся с ним. Но Беатрис ждала ответа. Гийом напрягся и вспомнил, — Она любила загадывать загадки. Заразительно смеялась, а еще таскала для меня печенье с кухни.
— Ты ей нравился, — облегченно вздохнула Беатрис, словно простое воспоминание прояснило многое. — Ужасно, если ребенка доверяют женщине, имя которой он даже не запоминает и которая ни разу не сделала ничего, чтобы ее помнили. Вряд ли такая няня стоит доброго слова.
— А ты как поступаешь со своими учениками? Делаешь что-то, чтобы тебя запомнили?
— По крайней мере, пытаюсь. Впрочем, это не очень трудно. Дети на редкость замечательные существа! Они непосредственны и готовы верить в то, во что взрослые давно разучились. Мне очень нравится преподавать.
— Но это большая ответственность. Дети вообще большая ответственность.
Беатрис уселась на пол и искоса посмотрела на него.
— В общем да. Но ты, похоже, мне лекцию читаешь. Это тебе няня объяснила?
— Нет, собственные наблюдения.
— У тебя, — она нахмурилась, — было не очень… простое детство, да?
Гийом с удивлением воззрился на собеседницу. Она же сама рассказывала, что выросла в большой семье, где не хватало денег.
И к тому же возится с детьми, несмотря на то что это непросто. А вчера на аукционе вышла на сцену и улыбалась всем собравшимся, не зная, что ее ожидает. Немногие решились бы на такое и вряд ли выглядели бы более естественно.
— Детство не бывает совсем уж безоблачным, — покачал головой Гийом. — Но я родился в богатой семье, и деньги давали преимущества, недоступные другим ребятам моего возраста. Должно быть, именно поэтому мне прощались вещи, которые не прощались другим. Верно, мои родители были не самые сердечные люди на свете, но я рос не одиноким. У меня ведь была Бланш. Нет, на детство мне грех жаловаться, так что я отнюдь не «бедный маленький богатый мальчик».
— Ну-ну, и какие это вещи тебе прощались? Ты был злым подростком?
— Забудем об этом, Беатрис. — Гийом снял еще одну коробку. — Я не намерен раскрывать секреты моих юных лет учительнице, которая немедленно проанализирует их и сделает неутешительные выводы. Скажем так, у меня имелись деньги и достаточно широкие возможности, так что жизнь моя была довольно насыщенной.
Беатрис оторвалась от работы, поднялась на ноги и отряхнула руки.
— Женщины, значит.
— Я этого не говорил.
— Зачем говорить, когда все и так понятно. Просто посмотри на себя!
— Зачем? Я смотрю на тебя, — возразил Гийом. — Наверняка в твоей жизни были и другие увлечения помимо Пьера Памье, разве нет?
Беатрис уперла руки в бока и внимательно посмотрела на Гийома. Конечно же в ее жизни были мужчин. Те, которых влекло ее тело и манера общаться. Или те, которым нравилась идея немного развлечься с «этой непредсказуемой Ривьер».
— Естественно. Но, как я уже неоднократно говорила, мне не нужны короткие романы. Меня устроил бы только человек, желающий создать семью, хороший отец для моих детей, надежный и спокойный.
— Но некогда романтика была тебе не чужда. Ты же была без ума от Пьера, — поддразнил Гийом, носовым платком стирая пятнышко грязи с ее щеки.
Жар его пальцев легко прошел сквозь тонкую ткань. Беатрис закрыла глаза и постаралась выровнять дыхание.
— Браку по расчету не хватает тепла. Я знаю, сам вырос в такой семье. А большая часть женщин хотят рано или поздно выйти замуж. И почти все говорили мне, что их избранник должен быть окружен особым ореолом. Ты об этом не задумывалась?