Негритянский квартал

«Знаменитому инженеру Дюпюшу,
лицемеру и временному управляющему
АОКЭ
через французского посланника в Панаме
И еще более шутовская подпись:
«Лами-ми-фа-соль-ля-си-до».
— Ты видел Веронику?
Дюпюш поднял голову.
Он думал о другом, и ему пришлось сделать усилие, чтобы оторваться от своих мыслей. Перед ним стоял молодой негр и улыбался.
— Она сейчас пошла в гостиницу с туристами — двумя женщинами и мужчиной. Взяла с собой мальчишку, Тефа, этого паршивого негра…
Парню, который стоял перед Дюпюшем, было лет шестнадцать, он тоже был негр, но это еще ничего не значило: для негра другой негр — всегда паршивый негр.
— Что ты ту плетешь? Пошел к чертям!
Негр убежал. Дюпюш опять уселся на свой складной стул. Он не поверил негру, но почувствовал беспокойство. Ему стало не по себе. Было уже за полночь.
Проехал автомобиль Эжена, и Дюпюш успел заметить силуэт г-жи Монти в вечернем платье.
Прошло полчаса, три четверти часа. Улицы пустели еще больше, машин становилось все меньше. В тишине отчетливо разносились звуки джаза, игравшего в баре «У Келли». Одна из платных партнерш пришла оттуда съесть сосиску.
— Там задохнуться можно, — сказала она. — Шведов набилось полным-полно.
А потом на углу появилась тоненькая фигурка Вероники. Она подошла к нему как ни в чем не бывало.
— Где ты была?
— Что с тобой, Пюш?
— Я спрашиваю: где ты была?
Он оттащил ее подальше, в темноту пустынной улицы. Он не хотел устраивать ей сцену при неграх.
— Больно, Пюш!
Она говорила правду — он сильно стиснул ей руку.
— Ты что же это устраиваешь?
— Отпусти меня… Послушай…
В ее больших глазах не было и тени раскаяния — одно лишь ребячье желание, чтобы ее поскорее простили.
— Послушай, Пюш. Это все Джим…
— Какой Джим?
— Джим, шофер. Тот, что живет рядом с нами, у торговца арбузами.
— Ну?
— Он обогнал меня и остановился. В машине были господин и две красивые дамы.
— Значит, это правда?
— Подожди, Пюш. Я не сделала ничего плохого. Они предложили мне десять долларов.
Он сжимал ей руки, и она боялась, что ей опять будет больно.
— За что?
— Если я приду к ним в гостиницу со своим дружком. Только надо было притвориться, будто он мой брат.
— Ну?
— Я не захотела. Тогда господин протянул мне в окно двадцать долларов.
— И ты согласилась?
В руках Вероника держала старенькую, потертую сумочку. Она открыла ее и вытащила две бумажки по десять долларов.
— Он ко мне и не прикоснулся. Они стояли и смотрели, все трое, господин и две дамы. Одна была очень красивая. Ей чуть дурно не стало. Пришлось ее усадить в кресло.
— Значит, ты…
— Неужели ревнуешь, Пюш?
— Как ты могла…
— А что здесь особенного? Ведь он же мальчишка, я даже не знаю его. Его откуда-то привез Джим.
Вероника протягивала ему кредитки как подарок. Он грубо вырвал их, скомкал, бросил в канаву.
— Мразь! — прорычал он, повернулся и большими шагами направился к сосисочной. Вероника тут же выловила кредитки, разгладила и спрятала в сумочку.
Дюпюш был так взбешен, что с трудом переводил дыхание. Он набросился на одного из поваров — зачем тот дает к сосискам слишком много хлеба.
До закрытия оставался еще час, а то и больше. И все из-за этих шведов, которые ни за что не хотят убраться на свой пароход.
Одна за другой проезжали машины. В них сидели дамы, украшенные цветами и фальшивыми драгоценностями в волосах. Они возвращались из морского порта.
Это были жены официальных лиц — посланников и дипломатов, остальные обычно танцевали до утра.
Народу в сосисочной было немного: несколько таксистов, завсегдатаев заведения, и молодые дельцы из города. У них не хватало денег на ресторан, и они старались развлекаться, несмотря ни на что.
— Закрываем! — объявил наконец Дюпюш подручным.
Они заперли сосисочную и закрыли окна ставнями.
Когда Дюпюш поворачивал в замке ключ, рядом появилась тень. Вероника стояла возле него, обеими руками вцепившись в сумочку.
— Ты зачем пришла?
Она не ответила. Она просто пошла за ним следом.
Быть может, знала, что злиться Дюпюш будет недолго.
— Ты говоришь, он не тронул тебя?
— Кто?
— Швед.
— Нет. Они только смотрели.
— И все?
— Все. Ты очень злой, Пюш…
Еще бы! Они перешли через железную дорогу и вступили в молчаливую жаркую тьму негритянского квартала.
— Зачем ты это сделала?
— Так ведь двадцать долларов! За десять я не соглашалась… — Она умоляюще вцепилась в его руку. — Пюш!..
На своих высоких каблучках Вероника с трудом ковыляла по неровной дороге.
— Такие пустяки, Пюш!
Вдалеке слышался шум машин, направляющихся в порт. Это отвозили шведов, завтра они поплывут на Таити, и таксисты будут там вечером подбирать для них незанятых девчонок.
— Нет, надо нам в Колон переезжать.
— Заткнись! — грубо оборвал он.
Дюпюш на цыпочках пересек мастерскую Бонавантюра, который его презирал.
— Спокойной ночи, Пюш.
— Спокойной ночи.
Он поднялся к себе и вскоре услышал, как Вероника устраивается спать на веранде подле своих храпящих родителей.
Можно поспорить, что Жермена еще танцует. Она будет танцевать до последней минуты, пока музыканты не уберут инструменты и не погасят половину люстр, что послужит сигналом к разъезду.
И, конечно, этот идиот Кристиан утопает в блаженстве!
 
VI
Иногда казалось, что Коломбани подстраивает это нарочно. Когда бы Дюпюш ни проходил мимо Соборной площади, он через окно отеля обязательно видел Кристиана, облокотившегося о кассу. Того самого Кристиана, который утверждал, что ему плевать на дела отеля.
Каждое утро Кристиан появлялся в новом костюме, а иногда переодевался и в течение дня. От него пахло парикмахерской еще сильнее, чем обычно. Он мог часами стоять около Жермены и рассказывать ей смешные истории.
Если Дюпюш входил, Кристиан касался его руки кончиками пальцев и небрежно справлялся:
— Как дела?
А Жермена чувствовала себя отлично, даже похорошела. Она, казалось, родилась для того, чтобы сидеть за кассой большого отеля. В ней появилось спокойствие, невозмутимость, уверенность в себе. Завидев мужа, Жермена равнодушно выпрямлялась, словно перед ней стоял посетитель.
— Ты хотел мне что-то сказать?
— Да… Впрочем, нет.
Начни он ей обо всем рассказывать, на это ушло бы слишком много времени. К тому же их отношения после такого разговора стали бы еще более натянутыми.
— Просто я шел мимо, — говорил он извиняющимся тоном.
Потом уходил — и все продолжалось по-прежнему.
Кристиан и Жермена смеялись по пустякам, как могут смеяться только влюбленные. А старики Коломбани смотрели на них и радовались.
Они действительно радовались, в этом не приходилось сомневаться. Все знали, что Кристиан попался.
Че-Че с женой были довольны, сочувственно улыбаясь Кристиану и Жермене, предоставляли им возможность побыть наедине, совсем как жениху и невесте.
А как же быть с Дюпюшем? Ведь он — супруг. Как же будет он выглядеть во всей этой истории? Может быть, они поняли буквально предсказание Жефа, что Дюпюш не протянет и года, а следовательно, освободит место.
Дюпюш предпочел уехать. То есть решил не совсем он — просто однажды Эжен Монти обратился к нему с просьбой, и он ухватился за эту возможность.
Эжен сказал:
— Не свезешь ли этот пакет Жефу? Вернешься следующим поездом.
Маленький пакетик, запечатанный, аккуратно перевязанный бечевкой. Жеф должен был через кого-то переправить его во Францию.
Поезд шел. Дюпюш смотрел в окно на лесные заросли, сквозь которые не пробраться человеку. Он сидел на теневой стороне вагона, курил сигарету и чувствовал себя превосходно. Он не был счастлив в полном смысле этого слова, но на душе у него было легко.