Негритянский квартал

— А здесь я тебе мешаю?
Она опять чуть не разрыдалась.
— Нет, Джо, вовсе нет. Не надо быть таким злым.
Жаль, ты себя не видишь… Ты пугаешь меня.
— Но я же совершенно спокоен, Жермена.
— Позволь мне дать тебе денег и займись чем-нибудь, все равно чем.
— И что, по-твоему, я должен делать?
— Откуда мне знать? Ты инженер, умный человек.
Стоит тебе захотеть…
— А я не хочу.
Дюпюш поднялся, взял Жермену за плечо и тихонько подтолкнул ее к двери.
— Ступай. Пусть Че-Че приедет с бумагами, я подпишу все, что нужно.
Она никак не могла решиться уйти. Дюпюш вспылил:
— Кому я говорю — уходи! Неужели не понимаешь, у меня нет больше сил! Ну что еще сделать, чтобы ты ушла?
Она испуганно попятилась.
— Уходи! Такси стоит внизу. Че-Че ждет тебя у Жефа.
Он открыл дверь и вышел на площадку. И туг Жермена внезапно бросилась ему на шею. Она целовала его впалые щеки, захлебываясь слезами и бормоча:
— Джо! Бедный мой Джо!..
Он высвободился из ее объятий.
— Ступай!
— Джо, поклянись, что не наделаешь глупостей!
— Ступай!
— Поклянись! Ты не понимаешь, ты не видишь себя», — Уходи, умоляю тебя, уходи…
— Хорошо.
Она спускалась по лестнице, как слепая, утирая платком невидящие глаза и оборачиваясь. А он уже кричал, перегнувшись через перила:
— Ника, Ника! Иди сюда!
Уф, наконец-то! Дюпюшу было трудно дышать, что-то теснило грудь. Внизу открылась дверь. Он понял, что женщины встретились в прихожей.
— Где ты, Ника? Поднимись ко мне!
Вероника вошла с неподвижными, широко раскрытыми глазами, медленно, скованной и вместе с тем торжественной походкой.
— Входи… Что ты делала внизу?
— Ждала.
— Почему не сказала мне правду?
— Какую правду, Пюш?
Она осматривалась, словно удивленная тем, что в комнате все осталось по-прежнему. Послышался шум отъезжавшей машины, но Дюпюш не подошел к окну.
Солнце садилось. Его сверкающие лучи тускнели, в комнату вползали мягкие, сероватые сумерки. Когда рокот мотора замер вдали, Дюпюш поднял жалюзи. С улицы снова ворвался шум.
— Ты давно беременна?
— Это она тебе сказала?
— Отвечай! — раздраженно настаивал он.
— Два месяца… Но я не виновата, Пюш. Я сделала бы так, чтобы ты ничего не знал.
Странно было видеть ее на том месте, где только что сидела Жермена. Она казалась такой маленькой, хрупкой, беззащитной. И эти широко раскрытые темные глаза, умоляющие глаза раненого животного…
— Приготовь поесть.
— Сейчас, — обрадовалась она, довольная тем, что он заговорил о другом.
Открыла шкаф, достала сыр, хлеб, масло.
— Я не успела ничего купить на обед. Ты очень голоден, Пюш?
Она не осмеливалась спросить, о чем он говорил с женой. Принесла и поставила на стол бутылку пива.
Дюпюш подумал, что поезд в Панаму уже ушел.
Значит, Жермене придется переночевать в Колоне, в гостинице Жефа; они, конечно, все там собрались.
— Почему ты ничего не ешь?
Дюпюш жевал хлеб с сыром и поглядывал на Веронику, которая не прикасалась к еде.
— Ты хотела сделать аборт? — вдруг спросил он, нахмурив брови.
— Я боялась, что ты рассердишься.
— Дурочка!
— Ты не сердишься, Пюш? Ты хочешь, чтобы я родила маленького?
Теперь рыдала и она. Дюпюш впервые видел ее плачущей. Слезы катились по ее щекам, на темной коже они казались прозрачными, как хрусталь.
— Перестань! — приказал он, вставая.
Хватит с него слез! Нервы у него и так напряжены до предела.
— Перестань! Чего ты ревешь?
— Пюш, милый, еще не поздно. Я должна была завтра выпить снадобье…
Оставаться в комнате он больше не мог.
— Ну хватит. Пойдем погуляем…
— Хорошо, Пюш.
Она утерла глаза. Всхлипывая, схватила свою красную шляпку и кое-как нахлобучила ее на голову.
Соседи, а также все те, кто вышел на порог подышать вечерним воздухом, смотрели им вслед. Вероника, как всегда, не смела взять Дюпюша под руку. А он большими шагами направился к вокзалу и пересек железнодорожное полотно.
— Куда мы идем, Пюш?
— Никуда. Просто гуляем.
Прямо под открытым небом горел костер. У огня сидела женщина и варила в котелке рыбу. Юбка у нее задралась, черные ноги обнажились до самого живота.
— Здесь нехорошо, Пюш, — робко сказала Вероника.
— Ты так считаешь?
Он нарочно прошел совсем рядом с хижинами. В ста метрах отсюда горели электрические вывески универмагов, которые еще торговали: в десять ожидался американский пароход с четырьмястами пассажирами.
— Ты сердишься на меня, Пюш?
— За что?
— Твоя жена гораздо красивее меня. И потом, она белая.
— Конечно! — насмешливо согласился он. — Но Кристиан тоже белый. Они будут отличной парой.
— Ты грустишь?
— Я? С какой стати мне грустить?
Вот именно — с какой стати? Он сел на песок возле самой воды. Волны отлива почти касались его ног. Еще не совсем стемнело, но суда на рейде зажгли огни.
Вероника сидела тихо, боясь нарушить молчание.
Она не решалась даже посмотреть Дюпюшу в лицо, чтобы прочесть ответ на вопрос, который ее мучил. От берега отошла пирога, двое рыбаков стояли в ней и с трудом гребли. Самолеты, охранявшие зону канала, прошли над ними, обшаривая небо своими мощными прожекторами.
— Пюш!
Он не шелохнулся. Казалось, он спит.
— Знаешь, о чем я думаю, Пюш? По-моему, тебе лучше вернуться к жене.
Он по-прежнему сидел неподвижно, и Вероника видела лишь серое море да одинокую звезду, словно подвешенную над их головами.
— Она хочет вернуться к тебе, Пюш.
Он растянулся на спине, лицом к небу. Вероника замолчала, она не знала, что еще сказать. Ей было страшно, как раньше Жермене.
— Пюш…
— Ляг, девочка, — вздохнул он.
Она покорно вытянулась. Они лежали на грязном песке, который еще хранил остатки дневного тепла, и море касалось их ног.
Незаметно одна за другой появлялись звезды. Вдали надрывалась пароходная сирена, вызывая лоцмана. Бригада Дюпюша сегодня не работала. Он знал, что на подходе судно из Рио-де-Жанейро, совершающее туристический рейс вокруг Южной Америки. Через час «Атлантик» и «Мулен-Руж» будут битком набиты.
Все такси и все извозчики выстроились у морского вокзала и ждут. А здесь, перед хижинами, медленно угасает костер, в воздухе пахнет дымом и тлеющим деревом.
— Хорошо здесь… — прошептал Дюпюш. Он протянул руку и коснулся тела Вероники.
Она молчала. Ей было грустно. Она забыла надеть чулки, а в туфли насыпался песок.
— Это будет только через семь месяцев, — помолчав, сказал Дюпюш.
За это время Кристиан и Жермена успеют пожениться — он был в этом уверен и мысленно уже называл их супругами. Ему вспомнилось, как перед отъездом в Южную Америку Жермена сказала:
— Нам не следует сразу заводить детей. Сначала надо устроиться.
Устроиться? Где? Впрочем, Жермена устроилась в первые же дни у Коломбани. Что ж, это очень хорошо.
Даже превосходно.
Рука Дюпюша все еще лежала на теле Вероники.
— Пойдем домой? — спросила она.
— Как хочешь.
Ему было лень спорить. К тому же у него разболелась голова. Он встал и отряхнул прилипший к одежде песок, а Ника сняла туфли и высыпала из них песок.
Она пересекли пустырь и пошли мимо хижин, погруженных в безмолвие и тьму. Дюпюш чуть не споткнулся о девочку, которая спала прямо на земле, укрывшись старым мешком.
— Возьми меня под руку, — сказал он Веронике.
Мимо магазинов они прошли быстрым шагом и почувствовали себя спокойней лишь в негритянском квартале, который погружался в сон. Однако кое-где у дверей мерцали огоньки сигарет. Это курили, откинувшись на спинку стула, любители ночной прохлады, не спешившие возвращаться в душную комнату.
— Иди домой… — сказал Дюпюш. В темноте он угадал, как тревожны глаза Вероники, и добавил:
— Не бойся. Я сейчас приду.
Она поспешно вошла в дом, а он почти бегом направился к Марко. Там никого не было, и Марко уже потушил свет.