Негритянский квартал

Она получит комнату, полный пансион и тридцать долларов в месяц.
Дюпюшу показалось, что старик подмигнул Монти.
— Но я никогда не нанимаю мужа и жену. Я знаю по опыту, к чему это приводит. Вам придется найти себе комнату в другом месте, а со временем вы подыщете и работу.
Здесь Че-Че отвел жену Дюпюша в сторону. Когда он вернулся, Монти заявил:
— Предлагаю вам комнату в одном из своих домов.
Бесплатно. Поставим там для вас кровать и стол. И работу подберем рано или поздно.
Жермена даже не плакала. Ложась спать, она только сказала:
— Ты опять пил.
— Уверяю тебя…
— Оставь! Конечно, ты не пьян мертвецки, как вчера, но ты пил. До чего ты дойдешь, когда меня не будет рядом?
— Клянусь тебе, Жермена…
Он слишком устал, чтобы спорить, чувствовал себя измотанным до предела. Утром, когда Жермена одевалась, он с огромным трудом открыл глаза.
Неужели у нее не нашлось для него ласкового слова?
Конечно нет. Ведь это она ухитрилась раздобыть место и теперь спасала положение, хотя это не стоило ей большого труда: понравилась старухе, вот и все.
«Ты опять пил».
Она ничего не поняла. Может быть, думала, что он примется благодарить ее?
Дюпюш брился в опустевшей комнате и порезался.
На вешалке висел розовый халатик, в котором она была в их брачную ночь. Он вспомнил, что в ту ночь у Жермены было замкнутое, немного пренебрежительное лицо. Казалось, она думает только об одном — как соблюсти свое достоинство.
Разве он мог возражать против того, что она согласилась на это место? Жалованье, хорошая комната, питание бесплатно…
Дюпюш спустился в холл очень поздно и увидел, что Жермена сидит за кассой рядом с г-жой Коломбани.
Старуха предупредила:
— Сейчас заедет Эжен и заберет вас и ваши вещи.
Разумеется, от него ускользнуло множество подробностей, ему никак не удавалось соединить в одно целое обрывки воспоминаний. Он отлично помнил, например, что играл в карты с каким-то бритоголовым типом. Но где это было? И когда?..
Почему г-н Филипп больше не заговаривает с ним?
Бродя по холлу, Дюпюш несколько раз встречал его, пожимал ему руку, но он немедленно исчезал, приняв озабоченный вид.
Все вокруг было зыбко и неопределенно. Лишь отель прочно стоял на своем месте. Он занимал целый квартал. В отеле были внутренний дворик, галерея на каждом этаже, кафе и просторная столовая, в уголке которой стоял столик четы Коломбани.
Дюпюш еще не ориентировался в городе: он лишь несколько раз проехал по нему в машине Эжена Монти.
Он видел слишком много новых людей, и все они отнеслись к нему со вниманием, но внимание это было каким-то странным. Ничто в их жизни не изменилось.
Его возили то туда, то сюда. Встречались с приятелями.
Болтали о чем угодно — о воскресных бегах, о прогоревшем кинотеатре, о жене какого-то англичанина, которая покончила с собой. А потом тихо говорили:
— Кстати, у тебя не найдется какой-нибудь работы для нашего друга Дюпюша? Он инженер, приехал из Франции…
— Ты был у Чавеса Франко?
— Еще нет…
Эжен Монти был непохож на человека, который работает. Дюпюш знал, что Эжен женат на местной девушке, видел их вместе в окнах квартиры на четвертом этаже прекрасного современного здания.
Оба Монти неважно говорили по-французски, в их речи часто проскальзывали жаргонные словечки. К Дюпюшу они обращались с известной почтительностью.
— Ваша жена очень мила… Че-Че прямо втюрился в нее, а это случается редко. Раньше он и слышать не хотел, чтобы за кассой сидел кто-нибудь, кроме его жены.
Ну а он, Дюпюш, что будет с ним? Его попросту погрузили в машину, к крыше которой были привязаны стол ножками кверху и железная кровать, потом туда же поставили кувшин и ведро.
Его привезли сюда, провели через мастерскую портного Бонавантюра и оставили в этой комнате с розовыми обоями. Соседка, старая негритянка, вернулась на кухню стряпать обед. Ее место на веранде заняли двое негров; подперев голову рукой, они глядели на улицу, где играла детвора.
У себя в Амьене Дюпюш никогда не стал бы разговаривать с такими людьми, как эти Монти или даже Че-Че.
— Не смей играть с уличными мальчишками! — говорила мать, когда он был еще маленьким.
— Он женился на дочери трактирщика, — презрительно бросил отец, когда один их знакомый обвенчался с Мартой, отец которой держал бистро за углом.
Даже в школу Дюпюша заставляли ходить в перчатках. Мать его ни за что на свете не пошла бы на рынок за сто метров от дома, не надев шляпку с вуалеткой, — в те времена вуалетки еще носили.
В этом мире не пили спиртного. В шкафу, правда, стоял графин с вином, но вынимали его оттуда два-три раза в год, когда из Парижа приезжал дядюшка Гийом, торговавший зонтами в лавке возле кладбища Пер-Лашез.
Кем были бы эти Монти во Франции? Что касается Че-Че, то он сам говорил, что начинал в Америке официантом в кафе Вашингтон-отеля.
Спускались сумерки, и пурпурный свет, озарявший дома напротив, стал гаснуть. Комнаты в этом доме, в сущности, не были комнатами. Жили здесь на верандах, а в комнатах часто не было даже дверей. Жизнь протекала у всех на виду.
Вот старый негр перевязывает больную ногу, женщина стирает в ведре белье, по полу ползают голые ребятишки.
Где-то слева вокзал — оттуда доносятся паровозные гудки. Справа слышатся звонки и грохот трамваев.
У Дюпюша всегда глаза были на мокром месте, они краснели даже от легкого сквозняка. Он часто плакал из-за пустяков. И теперь ему захотелось плакать, склонившись над этой немощеной улицей, где он был единственным белым.
«Завтра не буду пить! — дал он себе слово. — Оденусь поприличнее и пойду к французскому посланнику. Он мне что-нибудь подскажет…».
Дюпюш чувствовал себя покинутым. Монти, Че-Че и прочие оставили его, и, поскольку их не было рядом, он их презирал.
«Посланник поймет меня. Представит людям нашего круга…»
На веранде уселась гибкая и худенькая негритяночка лет пятнадцати, в зеленом платье, под которым, по-видимому, ничего не было. Она листала иллюстрированный журнал.
В воздухе стоял какой-то запах. Портной вытащил на улицу кресло-качалку и уселся в нем. Все прохожие здоровались с ним.
— Мне дали маленькую, очень чистую комнатку наверху. Госпожа Коломбани очень мила со мной.
Он не осмелился предложить ей телеграфировать отцу. Однако ему было известно, что у тестя не меньше десяти тысяч франков сбережений, которых им вполне хватило бы, чтобы вернуться во Францию. Но он знал, что тесть не любит его. Отец Жермены предпочел бы зятя-чиновника.
— По крайней мере пенсия… — то и дело повторял он.
Но во Франции не было места для молодого инженера. Дюпюш убедился в этом на собственном опыте.
Подписав контракт с Гренье, он расхвастался:
— Мы проживем в Эквадоре пять лет. Если будем откладывать по сорок тысяч в год, вернемся с капиталом и…
Дюпюш отошел в угол, где стояло ведро, его вырвало. Желудок отказывался переваривать пряную, наперченную пищу. Глазами, полными слез, он смотрел на железную кровать без простыней, покрытую грубым бумажным одеялом. Он злился на Жермену, сам не зная за что. Впрочем, нет, он знал. Когда они были женихом и невестой и Дюпюш учился в Париже, Жермена восхищалась его умом и образованностью.
Но ступив на борт корабля, она запела по-другому:
— Не делай этого… Поздоровайся с капитаном… Тебе не следовало бы…
Она решила, что сама будет обменивать деньги, и заявила:
— Тебя непременно обсчитают.
А теперь, после того как он напился, она стала смотреть на него свысока.
— Не вздумай приходить ко мне пьяным.
Ну и пусть! Ему захотелось выпить. В карманах еще звенела какая-то мелочь. Дюпюш спустился, пересек мастерскую портного и пошел на шум трамваев по направлению к главной улице негритянского квартала, который местные жители почему-то именовали Калифорнией.