Пассажир “Полярной лилии”

— Да объясните же, капитан! Коль скоро видели, как он бросился в воду…
Петерсен почувствовал, что в нем вскипает мелкая недостойная злоба: он внезапно представил себе, как пассажирка входит с Вринсом в свою каюту. И, глядя на ее плечи, он не в силах был отогнать образ третьего помощника: Ставангер, темный ют, мальчишка, спрятавший лицо у нее на груди.
— Не бойтесь! Его, несомненно, арестуют, прежде чем он успеет совершить новое убийство.
Эвйен уже выказывал нетерпение. Шутрингер, чтобы не тратить время зря, опять принялся за консервированные абрикосы и поедал их с той же основательностью, с какой брался за любое дело.
— Мне страшно с вами, капитан! — отозвалась девушка, и шея у нее мелко задрожала, — Злой вы сегодня какой-то.
Капитан встал, пропустил пассажиров вперед, задержался как всегда в коридоре и набил трубку.
Тут к нему подошел стюард и нерешительно спросил:
— Вы правду сейчас сказали? Убийца на…
— Да нет же, нет!
— Так я и думал. Иначе…
— Что иначе?
— Я ушел бы в Тронхейме с парохода. Стоит мне подумать, что…
Петерсен заглянул к себе в каюту, опять вышел, встретил полицейского: направляясь в свой черед в ресторан, инспектор любезно и почтительно поздоровался с ним.
Поднимался ветер. Это чувствовалось по движению судна. Волны все злее били в форштевень, особенно с левого борта.
Отправиться в салон, заглянуть в каюту к Вринсу, который уже сдал вахту, или еще несколько минут подышать свежим воздухом на мостике?
За последние трое суток капитан столько хмурился, столько ломал себе голову, что виски у него трещали от тупой неутихающей боли.
Петерсену был виден Йеннингс: за едой инспектор просматривал купленные в Тронхейме иллюстрированные журналы. Капитан поймал себя на том, что подставляет на место чернильных точек имена и фамилии:
«Вринс… Катя… Шутрингер… Питер Крулль… Белл Эвйен…»
Да, теперь и Белл Эвйен, которого он знает целых восемь лет!
Послышался звонок. Стюард, пробегая мимо, бросил:
— Меня требуют в салон.
Спускаясь обратно, он удивленно и почтительно доложил:
— Полдюжины шампанского. Барышня распорядилась.
Наверху появилась Катя.
— Поднимитесь на минутку, капитан! — крикнула она. — И не отнекиваться! Я вспомнила, что сегодня мой день рождения. Его надо отпраздновать: я ведь очень суеверна. Пригласим всех. Ваших офицеров — тоже.
Петерсен медленно поднялся по трапу. И все время представлял себе черные точки, то сближая их между собой, то отодвигая друг от друга.
На этот раз Белл Эвйен и Шутрингер сидели в салоне за одним столом, обмениваясь для первого знакомства банальными фразами.
— Я всегда была убеждена: не повеселишься в день рождения — весь год будет неудачный, — оживленно и радостно болтала Катя Шторм. — Дайте прикурить, капитан… Нет, не от трубки… А уж сегодня мы повеселимся, верно? Надеюсь, ночью штормить не будет?
— Пригласите сюда обоих свободных от вахты помощников, — приказал Петерсен стюарду, появившемуся с полдюжиной шампанского и бокалами.
Одиноко сидя в столовой, где его никто не обслуживал, инспектор время от времени вставал и шел за блюдом, стоявшим слишком далеко от него.
Как и Шутрингер, он первым делом налег на язык, но, отличаясь более утонченным вкусом, поливал каждый кусок сливовым компотом.
Когда стюард вернулся и пустился в извинения, полицейский с набитым ртом и благодушной улыбкой отозвался:
— Ничего, я сам все взял. А почему это наверху так расшумелись?
 
6. День рождения Кати
Второй помощник, не догадываясь, зачем его зовут, пришел в повседневной одежде, поношенной, засаленной куртке из грубой шерсти, и показался в салоне в тот самый момент, когда Катя пустила бокалы по кругу. Получив свой, он повернулся к капитану, словно спрашивая у него совета, и заметил, что вид у Петерсена не менее растерянный, чем у него самого.
От смущения он чуть было не выпил слишком рано. К счастью, девушка, повернувшись к двери, объявила:
— Недостает еще одного.
Наконец подоспел Вринс и на секунду задержался на пороге, опешив под устремленными на него взглядами.
— Зайдите выпить за мое здоровье, дорогой.
Праздничной атмосферу назвать было пока нельзя — не хватало тепла и подъема. Суетилась, шутила, улыбалась одна немка, и оставалось только удивляться, как ей удается не падать духом, видя, что ее оживление не встречает отклика.
— По-русски! Залпом! — крикнула она, поднося бокал к губам.
Девушка слегка запрокинула голову, до капли выпила искристое вино, попросила Эвйена:
— Будьте добры, откройте еще бутылку.
Потом Вринса:
— Принесите из моей каюты патефон и пластинки, дорогой.
Капитан и Шутрингер сидели, но остальные стояли, и второй помощник ждал, казалось, лишь случая уйти.
Эвйен по просьбе Кати услужливо, хотя и не без смущения, помогал ей: раскупоривал бутылки, подливал в бокалы.
— Здесь ужасно холодно, капитан. Не работают радиаторы?
Петерсен наклонился над батареей, упрятанной в декоративный шкафчик, и до конца отвернул кран, из которого вырвалась струйка пара. С этой минуты шипение его, заглушаемое, правда, шумом, уже не умолкало.
— Ваш бокал, капитан! Это не кофе — смело можете пить.
Вернулся Вринс с патефоном и двумя коробками пластинок и водрузил все это на стол.
— Прекрасно! Вы просто душечка! А теперь поставьте нам танго… Танцуете танго, капитан?
— Я не танцую.
— Вообще?
— Вообще. Так что извините.
— А вы, господин Эвйен?
— Очень плохо.
— Неважно. Потанцуем?.. Нет, сначала выпейте. А вы, дорогой, наполните бокалы.
Последние слова адресовались Вринсу, пустившему патефон. Атмосфера начала оттаивать. Полилось танго, мелодию которого подчеркивал голос тенора-немца.
— Да вы превосходно танцуете! Почему вы уверяли…
Конец фразы заглушила музыка. Гибкая Катя уткнулась лицом в грудь Эвйена; тот был гораздо выше девушки, вынужден был наклониться к ней и делал это чуточку чопорно и принужденно.
Чтобы пробраться за бокалом к столу, Вринсу пришлось пройти вплотную мимо капитана.
— Виноват, — пробормотал он, отводя глаза.
Шутрингер, не шевелясь, сидел на банкетке и смотрел в одну точку через очки, из-за которых глаза его казались огромными. Катя хохотала — кавалер шепнул ей, видимо, что-то смешное.
Возбуждена она была чрезвычайно. Но Петерсен, не перестававший наблюдать за нею, дал бы голову на отсечение, что это — искусственное возбуждение.
— Как! Никто не пьет? — возмутилась она, когда танец кончился.
Жестом, выдающим скрытое нетерпение, она выхватила у покрасневшего Вринса бутылку, которую тому никак не удавалось открыть, и сорвала с нее латунную проволоку.
— Поставьте другую пластинку… Что вы делаете?
В других обстоятельствах Петерсен не удержался бы от улыбки. С той минуты, как Вринс появился в салоне. Катя только и делала, что гоняла его взад и вперед. Он повиновался, но с явной неохотой.
— Да нет же! Не этот старый хлам. В розовой коробке есть прекрасный блюз.
И, подойдя ко второму помощнику, который не знал, куда себя деть, она кокетливо предложила:
— Потанцуем?
Когда и в какой момент проскочила искра? Во всяком случае, далеко не сразу. Стюард, вызванный звонком Кати, принес еще полдюжины шампанского.
— Почему никто не пьет? — огорчалась она. — У меня день рождения! Хочу, чтобы все веселились!
На это она не жалела усилий. Пригласила Арнольда Шутрингера, который танцевал так же прилежно и старательно, как делал утреннюю гимнастику, и ни разу не открыл рот.
Вдруг с ноги у нее слетела атласная туфелька.
— Подайте, дорогой, — бросила она, и Вринсу пришлось опуститься на колено.
Она смеялась, хотя втайне ей, вероятно, хотелось расплакаться. Пила больше, чем другие, потому что поминутно подходила к кому-нибудь с двумя бокалами в руках: