В тупике

Глава 5
Был ли это в самом деле Коголэн? Во всяком случае, проехав известное количество километров, можно было увидеть такое название на придорожных столбах. К тому же это не имело никакого значения: просто то, что увидел Владимир, осталось у него в памяти под полюбившимся ему названием «Коголэн».
Машина шла в течение долгого времени вдоль сосновой рощи. Дезирэ неподвижно сидел за рулем, Жанна Папелье, как всегда, с ним рядом, а Владимир и Жожо — в глубине. От переднего сиденья их отделяло желтоватое стекло. Иногда они видели, как Жанна наклоняется к шоферу, губы ее шевелятся, но звука не было слышно.
Дорога пошла вверх. На одном из поворотов, неподалеку от фермы, они увидели странную процессию — люди шли, держась небольшими кучками. Это была свадьба. Мужчины были в черном, отчего их крестьянские лица казались особенно загорелыми. Девушки — в шелковых, голубых или розовых, платьях. Отцы семейств курили сигары, мамаши отличались внушительными размерами бюста.
Пиршество, очевидно, только что состоялось на ферме, и все вышли на шоссе подышать воздухом. Женщины держали мужчин под руку. Может быть, по вине заходящего солнца, а может быть, из-за темных рядов сосен, рыжеватого оттенка скал и необычайно чистого, совершенно прозрачного воздуха все это праздничное шествие казалось искусной деревянной резьбой, словно умелые нюрнбергские мастера вырезали и раскрасили этих мужичков и баб.
Все они отошли в сторону, все рассматривали машину. Среди них — маленький мальчик, чей восхищенный взгляд на мгновение коснулся Владимира, сидевшего в глубине машины.
Открывшаяся за поворотом деревня, еще более игрушечная, навевала ощущение детской чистоты. На площади мужчины играли в шары. Они сняли пиджаки, и белые рукава их рубашек, казалось, притягивали к себе все солнечные лучи.
Воскресенье, Пасха были повсюду, на всем пути. Проехав к морю ближе, можно было увидеть рыболова с удочкой в руке то на одной, то на другой скале. Перед каждой дорожкой стояла машина, а пассажиры ее наперегонки забирались наверх, в подлесок.
Принарядились даже старики, сидящие у себя на пороге. И все головы поворачивались вслед за синей машиной, непохожей на все встречные, за синей машиной, ехавшей своим путем, чуждой и Пасхе, и всей окружающей природе. Она была совсем другой породы, чем другие воскресные машины. И люди это чувствовали. Какой-то миг они с тревогой провожали ее глазами, но тут же спокойствие вновь возвращалось к ним, и они с наслаждением, медленно смаковали, как вкусный напиток, этот пасхальный вечер.
То здесь, то там по дороге попадались виллы, такие же большие, как «Мимозы», окруженные цветущими садами. И все же достаточно было бросить на них беглый взгляд, чтобы почувствовать, что виллы эти — одной породы с машинами, стоящими вдоль шоссе, одной породы с рыболовами и гостями на свадьбе, вышедшими на дорогу передохнуть между двумя пиршествами.
Владимир глядел на короткую шею Жанны Папелье, на ее квадратные плечи, на короткие бесцветные, редкие волосы на затылке.
— В сущности, она ведь не злая, — произнес голос рядом с ним.
Они молчали вот уже два часа, каждый смотрел, как мир пробегает мимо них за стеклами машины, и когда наконец Жожо пробормотала эти слова, Владимир взглянул на нее. Она казалась более задумчивой, чем обычно, может быть, просто от скуки. Его больше всего раздражало ее дряблое тело, какая-то общая несобранность.
Однажды, открыв дверь в маленькую гостиную, он увидел, как она предается любви с графом де Ламоттом.
— Уж не знаю, что на нее нашло сегодня утром, — вздохнула Жожо опять.
— Устроила вам сцену?
— Я ей только показала письмо моего сына, как раз тогда получила…
Они подъезжали к Ту лону, уже миновали Гийэр и его пальмовые рощи. Владимира охватывала дрожь при одной мысли, что Жанне может прийти в голову остановиться в Тулоне. Ему было не по себе от ощущения, что Блини где-то здесь, близко, сидит в отчаянии в каком-нибудь бистро.
Однако он вздрогнул при слове «сын». Он и не знал, что у Жожо есть ребенок. В доме у Жанны так уж повелось — никто друг о друге не знал почти что ничего. Владимир видел, как Жожо занимается любовью. Не раз она плакала в его присутствии. Он возился с ней, когда она напивалась до беспамятства, — но он не знал, что у нее есть ребенок!
— Сколько ему лет?
— Семь. Я вам не показывала фотографию? Она вытащила ее из сумочки. На снимке был красивый мальчик с правильными чертами и уверенным взглядом. Единственным его недостатком была та же бледность, что у матери.
— Где он живет?
— В Швейцарии, в пансионе. Я все боюсь за его легкие. Утром я читала его письмо при Жанне, и она так грубо на меня набросилась, попрекала меня за то, что я могу жить вдали от ребенка…
Владимир глядел на затылок Жанны, думал об Элен, пытался понять.
— Обозвала меня шлюхой, как в тот раз… Заявила, что я не беру к себе сына, оттого что мне нужны мужчины. Да ведь не правда все это! Плевала я на мужчин!
А по обе стороны от машины — все еще воскресенье, все еще Пасха! Целыми семьями выходят люди на улицы Тулона. Военный оркестр играет в каком-то павильоне. А солнечный свет сгущается по мере того, как близится закат, на горы набегает тьма, и каждый прохожий отбрасывает такую плотную тень, что за нее, кажется, можно схватиться рукой.
— Есть такие люди, — вздохнул Владимир, — что в первый же день года, едва получат календарь, сразу берутся отмечать карандашом главные праздники, высчитывают, удастся ли прогулять рабочий день между двумя выходными.
Жожо посмотрела на него, не понимая, зачем он это говорит, а ведь это было эхом ее собственных слов.
— Не знаю, где Жанна росла, — сказала она чуть позже. — Уверена, что она жила когда-то в бедности и очень мучилась. Кстати, о первом муже она никогда не говорит, а он ведь умер месяц тому назад. Ламотт утверждает, что он был железнодорожным служащим…
Эти слова вызвали в памяти Владимира темный силуэт Элен, ее спокойное, замкнутое лицо.
Каким образом Жанна попала потом в Марокко, ему было неизвестно. Должно быть, с каким-нибудь мужчиной. Там-то она и познакомилась с Лебланше и вышла за него… А потом…