Кукушка

Сердце моё в сомнении. Как мне добиться равновесия подобных устремлений? Я думаю над этим и всякий раз прихожу к одному и тому же ответу: никак. С горечью в душе я вынужден признать, что никак не могу ей помочь, а могу только постараться не навредить…»
— Господин Мисбах!
«…если только я уже не навредил».
— Господин Мисбах! Вы тута или где? Заскрипели ступеньки. Золтан торопливо захлопнул тетрадь, завернул её в мешковину и упрятал в сумку за мгновение до того, как дверь приоткрылась и в щель проник сизый нос брата Арманда. За помощником келаря водилась неприятная привычка входить без стука, у Хагга всякий раз чесались руки прищемить ему этот самый нос, но приходилось сдерживаться: личина палача диктовала свои правила и обязывала вести себя соответствующим образом. В городской иерархии палач стоял немногим выше, чем могильщик или ночной стражник, в спину его презирали, вслед плевались, но мало кого так боялись в лицо. Потому зазнаваться не стоило, но страхом очень даже можно было воспользоваться. К тому же оный брат Арманд был потрясающе болтлив для бернардинца, от которых порой за весь день и двух слов не услышишь. Иоганн Шольц в первый день свёл с ним знакомство, и Золтан не без основания считал это большой удачей.
— Что есть случиться? — выговорил он, старательно коверкая слова.
«Чёрт бы побрал этот акцент»
Монах проник в келью, как большая серая клякса, и согнулся в поклоне.
— Меня… это… — Он почесал тонзуру, затем нашёлся. — Меня за вами, господин палач, послали, стало быть, ага. Брат Гельмут так и говорит, отец, мол, настоятель просит вас зайти к нему, и по возможности быстрее. А то, говорит, к полудню близится, а время дорого. Так что, если вы уже отзавтракать изволили, я… это… как бы провожу, а если не изволили, я… это… как бы подожду. Эй, а вы это чего — с утра и за чтение? Никак, я погляжу, вы… это… тоже книжками балуетесь?
Золтан обернулся и с неудовольствием увидел выглядывающий из-под мешковины угол кожаного переплёта.
— Nein, — сказал он, как бы между делом задвигая книгу глубже в сумку. — Это есть не книга, это есть тетрадь, чтобы записывать приёмы для моей работы. Ich studiere [35]… Много нового.
— А, — закивал монах, — понятственно. И то, наука ваша сложная, не кажный запомнит. Ну так пойдёте или передать чего?
— Иду. Мне инструмент и помощника брать?
— Чего? А. Нет, пока сказали, что не надо ничего. Это… идёмте.
Вышли. Солнце поднималось медленно, но грело так, что во дворе уже порядочно натаяло. Снег сохранился только возле стен. Путь лежал в обход храмины. Монахи сновали по Двору, что-то двигали, носили, перекапывали, трое-четверо куда-то направлялись с клиньями и топорами. Гравий пополам с ледышками тихо похрустывал под подошвами.
— Как спали ночью, господин палач? А?
— Спал? — с удивлением переспросил монаха Золтан. — Благодарение Господу нашему, я замечательно спал. А почему бы мне замечательно не спать?
— Дык… это… — Брат Арманд почесал макушку. — Всякое ж бывает.
Золтан поморщился: монах чесался почти непрерывно.
— Всякое? Что есть «всякое»?
Брат Арманд, не сбавляя шага, осенил себя крестом, бросил два быстрых взгляда по сторонам и понизил голос.
— Хотите верьте, господин палач, хотите нет, — проговорил он, — только я вот чего скажу: неладное чего-то делается в нашей обители с тех пор, как эту девку привезли.
— А что такое?
— Разное, — уклончиво ответил он. — Шум по ночам, я сам шаги какие-то слыхал, окошко у её ночами как-то не по-христиански светится… Слух ходит, будто б она, ведунья эта, по ночам колдует, вроде как, и… это… это самое…
Он гулко сглотнул, многозначительно дёрнул подбородком и умолк.
— Колдовство? — спросил Золтан.
— Ну, ага. Слава Всевышнему, — торопливо добавил монах, осеняя себя святым крестом, слава Всевышнему, ей монастырский воздух разгуляться не даёт, а то б она всех нас своими колдовскими кознями как есть поизвела!
— Это есть ерунда, — презрительно бросил Хагг. — А ты есть болван, если веришь. Потому как если монастырь ваш святой и вера ваша сильна есть, то никак нельзя колдовать. А если эта ведьма столь сильна есть, что не боится вас и стен обители, она давно бы убежала. Так?
— Так-то так. — Помощник келаря опять поскрёб подбритую макушку. — Тока почему тогда солдаты… это… друг на дружку косятся и… это… а? Соль освящённую на теле носят, ладони воском натирают. И пьют без роздыху, как греческая губка. А ночи три тому назад вообще пальбу затеяли, всю братию перебудили. А мы как выбежали — ничего и нету. А?
— Наверно, это всё из-за вина.
— Может, оно и так, а тока — хотите верьте, господин палач, хотите нет — я сам видал, как что-то этакое по небу летало, как бочонок в тряпках. Я ведь что? Ведь я встал тогда, той ночью, выйти по нужде. Ага. Стою (добрался, значит), отливаю. Это… голову задрал на небо поглядеть, какая завтрева погода, а гляжу — летит! Белое, пыхтит, руками машет, морда во! А я же это… я ж со сна, я же не сразу понял, а оно — по-над стеной, меж башен воон туда, и был таков. А я испугался, так испугался, что, стыдно говорить, даже подол у рясы обмочил. Добрался до постели, лёг, про себя читаю «Pater noster…. зубы лязгают, сам думаю: привиделось или не привиделось? привиделось или не привиделось? Ведь раз оно привидение, то, стало быть, привиделось! А раз на самом деле — было, значит, не привиделось. О как, думаю себе! А тут эти ка-ак пальнут… Я разом так и понял: не привиделось!
— Das ist брехня, — уверенно отрезал Хагг и прибавил шагу,
В келье, отведенной брату Себастьяну, было холодно и аскетически просторно. И монаха, и его ученика такое положение дел, видимо, вполне устраивало, но Золтан сразу заскучал по своей душной, но натопленной комнате в приюте для странников. За дверью оказались только сам брат Себастьян и его ученик. Аббата не было. Помощник келаря не стал входить и удалился по своим делам.
— Pax vobiscum, сын мой, — сказал монах, вставая. Золтан, нацепив на лицо желчную маску Людгера Мисбаха, сухо поклонился в ответ,
— Вы хотели, чтоб я пришёл, святой отец, — сказал он, — Мои услуги уже требуются?
— Не так скоро, сын мой, не так скоро. — Брат Себастьян встал и прошёлся по келье, заложив ладони в рукава рясы.
Золтан и послушник молча и сосредоточенно следили за его передвижением.
Наконец монах остановился у окна.
— Случай, с которым мы имеем дело, несколько нетипичный, — проговорил он, стоя к ним спиной, затем обернулся, но всё равно избегал глядеть собеседнику в глаза, будто в смущении. — Вы уже видели эту женщину?
— Ту девочку?
— Пусть вас не смущает ее внешность. Её обвиняют в ведовстве, участии в бесовских шабашах, приготовлении запрещённых знахарских снадобий, а также в ереси и в покушении на убийство.
— Gerr Gott! — с чувством сказал Золтан и неторопливо перекрестился. — Это слишком много для один человек: здесь хватит на три костра. Ja, я её видел. Её вина доказана? Какой есть corpus delicti [36]?
Монах вздохнул:
— Это-то нам с вами и предстоит установить. Справедливость требует, чтобы ведьма не была приговорена к смерти, пока не признает себя виновной. Вы не хуже меня знаете, что ведьму мало схватить, у неё ещё полагается вырвать признание в колдовстве. А это непросто. Нужно, чтобы она подтвердила свои показания на суде. Contessio extrajudicialis in se nulla est; et quod jiulluni est, non potest adminiculari [37].
Золтан поклонился:
— He беспокойтесь. Знать и различать подобное моя обязанность. Я сам искал ведьмин знак у тысяч женщин и сжёг их около сотни. Я весь внимание. Что требуется?
Тут брат Себастьян опять вдруг неожиданно задумался, вполоборота стал к окну и долго молчал. Яркий свет, льющийся через мелкие стёкла переплета, резко очерчивал его профиль.