Владимир

— Господь не оставит тебя, мы же прославим навеки.
— Я хочу уйти из этой жизни, поведав тебе обо всех своих грехах и получив перед вечной жизнью прощение от Господа…
— Говори, василевс, а я именем Господа Бога отпущу тебе все грехи.
— Я хочу поведать об одном моем грехе, о незаконном браке. Патриарх, ничего не понимая, внимательно смотрел на Иоанна.
— Как тебе известно, отче, у императора Константина были дети Роман и Феодора, я же — племянник покойного Никифора, который был мужем Феофано — жены Романа…
— О, понимаю, — сурово произнес патриарх, — родство в третьем колене, а церковь запрещает кровосмешение до шестого колена… Помню, патриарх Полиевкт воспретил брак Никифора и Феофано, хотя он был только крестным отцом ее детей… А тут дело хуже.
— Мучаюсь, отче… Как предстану на суд перед престолом Господа Бога?…
— Не поздно еще церкви объявить этот брак кровосмешением, расторгнуть его, я же именем Бога прощу и уже теперь отпускаю тебе грех.
— Я согласен, отче, и прошу огласить мой брак кровосмесительным, расторгнуть его…
— Воля твоя будет исполнена, василевс… Церковь расторгает твой брак с Феодорой…
На следующий день, собрав синклит [40] и пригласив на него патриарха Антония, проэдр Василий добился, чтобы члены синклита признали брак Иоанна с Феодорой недействительным, потому что Иоанн якобы был племянником Никифора, а Никифор — кровный родственник императора Константина, благодаря чему его брак с дочерью Константина Феодорой — кровосмешение.
С таким же, а возможно, и с большим правом можно было доказать и другое: что Иоанн всю жизнь безуспешно стремился к более тесному родству с кем-либо из императоров. Но проэдру Василию достаточно было ухватиться за тоненькую нить чужих сомнений, нужных для достижения его цели, и ниточка эта становилась подлинным канатом. Синклит все утвердил, патриарх благословил, и в следующую ночь корабль с Феодорой вышел из Золотого Рога, круто свернул у полуострова и направился на запад — к Проту. И, разумеется, Феодора была не Феофано — надежды возвратиться в Константинополь у нее не было.
Не только о Феодоре говорили члены синклита. Проэдр Василий рассказал о Малой Азии: там все кипит, часто вспыхивают восстания. Сирия, Месопотамия, Армения, Иверия, [41] а за ними Аравия и государство Хамсанидов ждут первого попавшегося случая, чтобы напасть на Византию.
Сенаторы, члены синклита сходятся на том, что в Малую Азию нужно послать лучшие легионы, проэдр Василий настаивает на том, чтобы во главе легионов был поставлен и лучший полководец Империи.
— Императорская десница, — добавляет проэдр Василий, — назначает доместиком легионов в Малой Азии славного нашего полководца Варда Склира. [42]
И Вард Склир, принимая назначение, заранее подготовленное проэдром Василием, склоняет низко голову, слушая приказ императора, а подняв ее, смотрит на проэдра ненавидящим взглядом. Он, лучший полководец Империи, самое имя которого приводит в ужас врагов, славный патрикий [43] Константинополя, к голосу которого прислушивался и прислушивается весь синклит, никогда не забудет и не простит того, что сотворил с ним именем императора проэдр Василий.
 
6
Была ночь накануне десятого января 976 года. От Галаты несся через Золотой Рог, вздымал вихри над Константинополем и гнал высокую волну в Пропонтиде северный холодный ветер. Временами из темных туч, все плывших и плывших от Родопов, лил дождь, сыпал снег.
В такую ночь каждому не по себе, каждый ищет теплого уголка. А умирающему императору Византии Иоанну Цимисхию было совсем тяжко, он мучился, почти отходил.
С самого вечера возле него находились лучшие лекари столицы, они прикладывали к его ногам и рукам амфоры с горячей водой, время от времени давали глоток терпкого вина, которое оживляет тело и поддерживает сердце, слуги распахнули в опочивальне императора двери и окна, выходившие к морю, — но ему уже ничто не помогало.
Около полуночи Цимисхию словно стало лучше: исчезло удушье, ровнее забилось сердце, он даже закрыл глаза и на какое-то мгновение забылся, может быть, и заснул. Когда через короткое время император проснулся, в опочивальне было тихо, где-то глубоко под окнами шумели волны, перекатывались камни.
В ногах у ложа Цимисхия стоял проэдр Василий.
— Я спал? — спросил император.
— Да, ты спал, — ответил проэдр.
— Феодору выслали?
— Да, она теперь уже на Проте.
— А Вард Склир?
— Его легионы уже переправлены в Азию, а сам он тоже покинул Константинополь.
— Как сильно шумят волны… Закрой, проэдр, двери, окна… Меня раздражает этот шум…
Проэдр выполнил приказ императора.
— Теперь лучше… Тихо… Даже совсем тихо… Проэдр, я хочу, чтобы ты привел сюда Феофано…
— Сейчас поздно, завтра она будет здесь.
— Проэдр, ты чего-то недоговариваешь… И почему ты так смотришь на меня?… Ты думаешь… ты думаешь, что я умираю?
— Ты умираешь очень долго, дольше, чем нужно… — Что?…
Собрав все силы, Иоанн Цимисхий оперся руками о ложе и приподнялся. Он смотрел на лицо проэдра, и сейчас оно казалось ему хищным, злым.
— Василий!.. Проэдр! Ты, ты хочешь моей смерти?
— Да! — прозвучал в опочивальне тонкий и неумолимый голос проэдра-скопца. — Я давно, давно уже хочу твоей смерти, потому что ты никчемный император, выскочка, бездарность, ты оскорбил меня — сына императора Романа, я дал тебе яд возле Олимпа… Но ты умирал слишком медленно, долго, и я ныне опять дал тебе яду…
Император хотел закричать, но из его горла вырвался только хрип:
— Феофано!
— Молчи! — громко произнес проэдр. — Лекарства, которые ты пил все эти дни и которые прислала Феофано, — это и есть твоя последняя отрава…
— Боги!
— Теперь тебе уже никто не поможет.
 
7
Рано утром Феофано разбудили необычайный шум и крики. Она проснулась. Где-то вдалеке, а потом все ближе и ближе слышались ровные шаги многих ног, бряцание. Так, нога в ногу, ударяя при каждом шаге в щиты, ходили только этериоты. Но почему они очутились возле Влахернского дворца, да еще так рано? Феофано вскочила с постели и бросилась к окну.
Сквозь круглое слюдяное оконце было видно, как за Перу [44] рождается утро. Звуки шагов и бряцание щитов все нарастали. Вот Феофано увидела на улице темный четырехугольник этерий. Этериоты остановились, послышались человеческие голоса. Феофано открыла окно.
— Вечная память императору Иоанну, — долетел в комнату громкий выкрик, — да здравствуют божественные императоры Василий и Константин!
Феофано замерла у окна. Сердце ее безудержно билось. «Вечная память императору Иоанну». Значит, этой ночью его не стало. «Да здравствуют императоры Василий и Константин!» Значит, сыновья ее взошли на трон. Так окончилось все с Иоанном, так воцарились порфирородные внуки Константина.
Но почему, почему же мать их, порфироносная Феофано, не знает, что произошло этой ночью в Большом дворце, почему она узнает о воцарении новых императоров, как все Жители Константинополя?
Феофано сгорала от нетерпения. Она ждала, что сейчас, сию минуту, к ней явится посланец от проэдра Василия, от сыновей, что они позовут ее в Большой дворец. Ведь проэдр обещал сделать это немедленно, как только умрет Иоанн, а Василий и Константин — ее сыновья.
Она захотела встретить этих посланцев как подобает, да и конечно же ей нужно было приготовиться, чтобы идти в Большой дворец. Поэтому Феофано наскоро поела, оделась, надела на шею, грудь, руки драгоценности, возложила на голову венец василиссы.
А время шло. До Влахернского дворца доходили все новые и новые вести. Патриарх Антоний на рассвете благословил в Софии молодых императоров, у Слоновых ворот Большого дворца собрались все члены синклита, они направились в Золотую палату, проэдр Василий обратился к ним с речью.