Владимир

 
2
Ссора между князьями Ярополком и Владимиром не миновала Любеча. Еще зимой, когда укатали путь от Днепра до Десны, посадник Бразд много раз ездил в Остер, советовался с волостелином Кожемой, а возвращаясь обратно, обходил терема, беседовал со своими верными людьми.
Много дела было теперь у Сварга: посадник разрешил ему брать руду на княжьих землях, и он день и ночь варил сталь, ковал мечи, наконечники для стрел, топоры, копья, вилы, а Бразд забирал всю эту кузнь, отвозил в Остер, а кое-что оставлял себе.
Да и у всех людей в Любече прибавилось работы: одни валили лес и возили колоды к Днепру, другие, дереводелы, строили на берегу десятки лодий, — Бразд платил щедро: не свое, княжье.
Весной же, когда растаял лед и вверх по Днепру поплыли лодии из Киева, Бразд собрал всех жителей у старого городища.
Собрались они не так, как в старину, когда все городище сходилось у могил своих отцов и дедов, поминало их добрым словом, а уж потом говорило о насущных делах своих, слушаясь старшего в роде, думая о судьбе всех.
Ныне вышло иначе: Бразд и другие, у кого были терема и дворы, Сварг и мастера-дереводелы, скудельники, [133] кожевники, работавшие на князя, — все они взобрались на пригорок, а убогие любечане столпились внизу.
— Князь наш Ярополк идет на сечу с воинами верхних земель, которых ведет робичич Владимир, — начал Бразд.
Сказав это, он сразу же понял, что начал неудачно, — убогие люди, стоявшие под городищем, всколыхнулись, зашумели.
— Какой же он робичич, раз отец его Святослав — Игорев сын и сам посадил его в Новгороде? — спросил кто-то из толпы.
Посадник так налился кровью, что даже посинел.
— Правда, что князь Святослав посадил Ярополка в Киеве, Олега в Деревах, а Владимира в Новгороде, но сталось так, что не все его сыны одинаковы — токмо Ярополк бережет мир и покой в родной земле…
— Посадник Бразд! С кем у нас мир и покой? С печенегами да ромеями? Так ведь деды и отцы наши веками воевали с ними…
— Князь Ярополк мудр! — отвечал Бразд. — Доколе будем ковать мечи, а не рала?! Вот они — земля, леса, реки, — токмо бы мир.
И правда! Вокруг были земля, леса, реки, когда-то они принадлежали их роду, а ныне все это чужое, принадлежит посаднику, волостелину, князю. Однако Днепра не повернуть вспять, того, что было, не возвратить, лишь бы мир, мир!
— Но ведь сам князь Ярополк не бережет мира, а идет супротив братьев своих!
Бразд был в ярости:
— Как же ему не идти супротив братьев, коли Олег не хотел платить Киеву дани, за что и погиб, Владимир такожде не принял посадника княжьего, ныне поднял против него все северные земли, идет сюда, на Киев, чтобы захватить стол отца своего.
— Так пусть князь Ярополк идет со своей дружиной на прю супротив брата своего Владимира, пусть меч скажет, кому из них в Киеве сидеть, — прозвучало в толпе.
— Кто это говорит? — завопил Бразд. — Почему молчите? Никто не ответил. Бразд начал говорить:
— Князь Ярополк кличет всех на брань с Владимиром. Как и отцы наши, пойдем на сечу су купно. Вас, любечан, поведу я, присоединимся к волости Остерской, ее поведет волостелин Кожема… И не мешкайте, люди, князь Ярополк кличет нас идти ему на помощь поскорее. Как только волостелин Кожема дойдет до Любеча, сразу с ним вместе должны выступить и мы.
О, посадник Бразд говорил теперь не так, как в те дни, когда звал людей на брань князь Святослав. Теперь он был посадником княжьим и не только Ярополка, но и сам себя хотел защитить.
А люди молчали. Над ними сияло теплое солнце, за Любечем, куда ни кинь оком, зеленели луга, из земли, словно из воды, буйно вздымались хлеба, на огородах цвели всевозможные овощи… Брани бывали прежде, до них, сколько пролито человеческой крови, чтобы защитить Русь, зачем же опять окроплять кровью родную землю, зачем брату идти на брата?
Но идти приходилось. Плывут и плывут по Днепру лодии из Киева навстречу Владимиру, дошел черед и до них; не пожалеет князь Ярополк любечан, что повелел, то и сделают посадник его Бразд и Кожема, княжьи мужи. Они словно искры огненные, где бы ты ни был — найдут, не покоришься — сожгут.
— Славен князь Ярополк! — закричал Бразд.
— Славен! Славен! — вынуждены были люди поддержать его.
И пошли они все по своим дворам. Затужили, как водится, матери и жены, заплакали дети, у которых отнимали отцов. О земля Русская, доколе ты будешь сеять не зерна, а слезы, доколе будешь умываться не водой из Днепра, а кровью, доколе будешь ковать не рала, а мечи?! Солнце плывет над землей — почему же не спалишь ты врагов, ветры веют в поле — так повейте же, ударьте в очи врагам! О земля Русская, как ты богата и как ты несчастна!
Где-то в низовьях родился и понесся среди берегов перестук весел, потом на течении Днепра показалось множество лодий: одна стая, вторая, они направлялись со стороны низкого берега к горам налево, им не было конца, а Микула все стоял и стоял на валу городища, смотрел на Днепр.
Не только Микулу встревожил этот шум среди ночи, он увидел, что неподалеку на серой земле чернеет несколько теней, вот кто-то полез по склону, за ним еще и еще.
— Плывут лодии Ярополка. Князь идет на князя… Прежде сечи бывали на Итиле и на Дунае — ныне будет сеча и тут… Ой, горе нам, горе!
Микула узнал говоривших, это были убогие любечане, люди его рода.
— Неладно, что князь идет на князя… Мир и покой должны быть на земле.
— А коли князь идет на князя, пусть ополчаются друг против друга, выходят в поле да и решают спор поединком.
— Не те ныне времена, теперь что ни князь, то и закон.
— Да что там княжий закон, у земли нашей свой закон и покон.
— Молчите, люди, ныне повсюду есть княжьи уши.
И люди на городище в самом деле притихли, повели дальше беседу вполголоса, осторожно.
— За что же сражается Ярополк, зачем зовет нас с собой? Несколько человек, перебивая друг друга, задыхаясь, шепчут:
— Заключил постыдный мир с ромеями — нам на шею жажели [134] кладет… Не мстит печенегам за кровь, обиды, слезы, побратимами их назвал, наши земли отдает… Сел в Киеве, аки коршун, братьев-князей убивает, волю у земель отобрал, вместе с Горой своей хочет нас сделать рабами…
Слов немного, а горькие они, как полынь, тяжелые, как осенний дождь, ранят нестерпимо.
— Но у нас ведь старый закон и покон, множество людей идет против Ярополка, ромеев, печенегов… — звучит в полутьме глухой голос.
Кто это сказал? Все оборачиваются в ту сторону, откуда донеслись слова, смотрят, слушают.
Микула сидел на выступе кручи, смотрел на Днепр, по которому плыли и плыли лодии.
— Был князь Святослав, и мы знали, куда идем, ради чего, с кем…
— Началось это, Микула, еще при Святославе, это его обступила Гора, он сам посадил трех сынов в землях…
— Так, — вздыхает Микула. — Гора была при Святославе и еще при Ольге, бояре и воеводы были и при них, но допрежде всего Святослав берег честь отчизны, боролся не с землями, а с врагами Руси.
Микула никогда еще не говорил так, как в эту ночь, но, может быть, он и прожил свой век, чтобы сказать это людям.
— Была ночь над Днепром, на острове Хортица, и мы с ним сидели так, как вот с вами. Я спросил, а князь Святослав ответил, что не напрасно в дальних землях умирали люди, мир и покой должны быть на нашей земле. Ярополк не бережет мира. Чего он не может поделить с братом своим?… И не Ярополку должны мы помогать — Владимир наш князь, он бережет старый закон и покон.
— А ты поведешь нас, Микула?
Сын старейшины долго думал. Но теперь он был уже не сыном старейшины: в этот трудный час он должен занять его место, взять дедовский меч.
— Поведу, люди!
— И куда ты идешь, Микула? — говорила Виста. — Добра или богатства ищешь? Так ты ж их уже искал, котомку гречихи принес…