Легенда о Монтрозе
Однако Сыны Тумана не унимались и по-прежнему разбойничали, нанося семейству Мак-Олеев, их родичам и друзьям громадный ущерб. Это вызвало необходимость нового похода против них, в котором и мне довелось принять участие; нам удалось застать их врасплох, закрыть одновременно все перевалы и ущелья занятой ими местности; и мы, как водится, жестоко расправились с ними, убивая и сжигая все на своем пути. В этих свирепых войнах между кланами редко щадят даже женщин и детей. Одна только маленькая девочка, с улыбкой глядевшая на занесенный над ней кинжал, по моей настоятельной просьбе избегла мщения Аллана. Мы привезли ее в замок, и здесь она выросла под именем Эннот Лайл; и, уж верно, милей этой девочки вы не нашли бы среди маленьких фей, пляшущих при лунном свете на вересковой лужайке. Аллан долгое время не выносил присутствия ребенка, пока в его пылком воображении не зародилась уверенность, вызванная, вероятно, ее необычайной красотой, что она не связана кровным родством с ненавистным ему племенем, а была сама захвачена в плен во время одного из разбойничьих набегов; в таком предположении, в сущности, нет ничего невозможного, но Аллан верит в него, как в священное писание. Его особенно восхищает ее искусство в музыке; игра Эннот Лайл на арфе по своему совершенству превосходит исполнение лучших музыкантов страны. Вскоре все заметили, что игра Эннот оказывает благотворное влияние на помраченный рассудок Аллана и разгоняет его тоску, подобно тому как в древности музыка разгоняла тоску иудейского царя. У Эннот Лайл такой кроткий нрав, ее простодушная веселость столь восхитительна, что все в замке обращаются с ней скорее как с сестрой хозяина дома, нежели как с бедным приемышем, живущим здесь из милости. Поистине невозможно не плениться ею, видя ее искренность, живость и ласковую приветливость.
— Будьте осторожны, милорд! — заметил Андерсон улыбаясь. — Столь восторженные похвалы не доведут до добра. Аллан Мак-Олей, судя по вашему описанию, вряд ли окажется безопасным соперником.
— Пустяки! — сказал лорд Ментейт, рассмеявшись и в то же время, однако, сильно покраснев. — Аллану чужды волнения любви. Что касается меня, продолжал он серьезно, — темное происхождение Эннот не позволяет мне питать надежды на брак с нею, а беззащитность девушки ограждает ее от иных притязаний.
— Слова, достойные вас, милорд! — сказал Андерсон. — Но, надеюсь, вы доскажете нам вашу увлекательную повесть?
— Она почти окончена, — промолвил лорд Ментейт. — Мне осталось только добавить, что благодаря огромной силе и храбрости, решительному и неукротимому нраву и еще потому, что, по общему мнению, которое он сам всячески поддерживает, он пользуется покровительством сверхъестественных сил и может предсказывать будущее, — Аллан Мак-Олей окружен в клане гораздо большим почетом, нежели его старший брат. Ангюс, бесспорно, человек достойный и храбрый, но не выдерживает сравнения со своим необыкновенным младшим братом.
— Такая личность, — заметил Андерсон, — должна, несомненно, оказывать огромное влияние на умы наших горцев. Мы должны во что бы то ни стало заручиться содействием Аллана, милорд. С его отчаянной отвагой и даром предвидения .
— Тес, — шепнул лорд Ментейт, — сова просыпается.
— Я слышу, вы говорите о deuteroscopia, сиречь о ясновидении, — проговорил капитан. — Помню, блаженной памяти майор Мунро рассказывал мне, как волонтер в его роте, славный солдат Мардох Макензи, уроженец Ассинта, предсказал смерть Доналда Тафа из Лохэбера и нескольких других лиц, а также самого майора при внезапной атаке во время осады Штральзунда…
— Я часто слышал об этом даре, — заметил Андерсон, — но всегда считал тех, кто себе приписывает его, либо безумцами, либо просто обманщиками.
— Не могу причислить ни к тем, ни к другим своего родственника Аллана Мак-Олея, — возразил лорд Ментейт. — Он слишком часто проявляет проницательность и здравомыслие, в чем вы сегодня вечером имели случай убедиться, чтобы назвать его безумцем; а его высокое понятие о чести и его мужественный нрав, бесспорно, снимают с него обвинение в умышленном обмане.
— Итак, вы, ваша светлость, верите в его способность предрекать будущее? — спросил Андерсон.
— Отнюдь нет, — отвечал молодой граф. — Я полагаю, что просто он сам внушает себе, будто прорицания, которые в действительности лишь плод здравых наблюдений и раздумий, подсказаны ему «какими-то сверхъестественными силами, точно так же как религиозные фанатики принимают игру своего воображения за откровение свыше. Во всяком случае, если это объяснение не удовлетворяет вас, Андерсон, я ничего лучшего не могу придумать; да, кстати, после такого утомительного путешествия нам всем давно уже пора спать.
Глава 6
Облик грядущего — тенью пред нами!
Утром гости, ночевавшие в замке, поднялись спозаранку, и лорд Ментейт, переговорив со своими слугами, обратился к капитану, который, усевшись в уголок, начищал свои доспехи крупным песком и замшей, мурлыча себе под нос песню, сложенную в честь непобедимого Густава Адольфа:
Пусть носятся ядра, гремит канонада, Вы смерти не бойтесь, вам слава — награда!
— Капитан Дальгетти, — сказал лорд Ментейт, — настало время, когда мы с вами должны либо распрощаться, либо стать товарищами по оружию.
— Надеюсь, однако, не раньше, чем мы позавтракаем? — спросил капитан Дальгетти.
— А я думал, что вы запаслись провиантом по крайней мере дня на три, — заметил граф.
— У меня еще осталось немного места для мяса и овсяных лепешек, — отвечал капитан, — а я никогда не упускаю случая пополнить свои запасы.
— Однако, — возразил лорд Ментейт, — ни один разумный полководец не потерпит, чтобы парламентеры или посланцы нейтральной стороны оставались в его лагере дольше, чем это позволяет осторожность; поэтому нам необходимо точно узнать ваши намерения, после чего мы либо отпустим вас с миром, либо будем приветствовать вас как своего соратника.
— Коли на то пошло, — сказал капитан!, — я не намерен оттягивать капитуляцию лицемерными переговорами (как это отлично проделал сэр Джеймс Рэмзи при осаде Ганнау в лето от рождества Христова тысяча шестьсот тридцать шестое) и откровенно признаюсь, что если ваше жалованье придется мне так же по душе, как ваш провиант и ваше общество, то я готов тотчас же присягнуть вашему знамени.
— Жалованье мы теперь можем назначить очень небольшое, — отвечал лорд Ментейт, — ибо выплачивается оно из общей казны, которая пополняется теми из нас, у кого есть кое-какие средства. Я не имею права обещать капитану Дальгетти больше полталера в сутки.
— К черту все половинки и четвертушки! — воскликнул капитан. — Будь на то моя воля, я не позволил бы делить пополам этот талер, так же как женщина на суде Соломона не позволила разрубить пополам свое собственное дитя.
— Это сравнение едва ли уместно, капитан Дальгетти, ибо я уверен, что вы скорее бы согласились разделить талер пополам, нежели отдать его целиком вашему сопернику. Впрочем, я могу обещать вам целый талер, с тем что задолженность будет покрыта по окончании похода.
— Ох, уж эта задолженность! — заметил капитан Дальгетти. — Вечно обещают покрыть ее и никогда не держат слова. Что Испания, что Австрия, что Швеция — все поют одну и ту же песню! Вот уж дай бог здоровья голландцам: хоть они никуда не годные солдаты и офицеры, но зато платить — мастера! И, однако, милорд, если бы я мог удостовериться в том, что мое родовое поместье Драмсуэкит попало в руки какого-нибудь негодяя из числа пресвитериан, которого в случае нашего успеха можно было бы признать изменником и отобрать у него землю, то я, пожалуй, согласился бы воевать заодно с вами, так сильно я дорожу этим плодородным и красивым уголком.
— Я могу ответить на вопрос капитана Дальтетти, — сказал Сибболд, второй слуга графа Ментейта, — ибо если его родовое поместье Драмсуэкит не что иное, как пустынное болото, лежащее в пяти милях к югу от Эбердина, то я могу ему сообщить, что его недавно купил Элиас Стрэкен, отъявленный мятежник, сторонник парламента.