Самые страшные войска
В Симферополе узнал интересную вещь: в нашей команде №153 из четырнадцати человек все были водители. В дальнейшем мы гордо именовали себя автобатом, хотя и знали, что в стройбат призываемся. Но в стройбате тоже нужны водители, да еще как! Нарулил дай бог за два года службы, дорога ночами снилась.
Через пару дней нас погрузили в прицепной вагон к поезду Севастополь–Ленинград вместе с остальными командами стройбатяг, два вагона таких набралось. На вокзале при погрузке в эшелон репродукторы играли «Прощание славянки». Узнал интересную вещь: на нашу команду из 14 человек в сборном пункте выдали аж семь ящиков армейского сухпайка, а на соседнюю команду в полтораста человек, которая следовала в Кузему (это тоже в Карелии) дали столько же, семь ящиков сухпая. Тогда я впервые понял, что на военной службе логики нет, здравого смысла тоже, их заменяют армейские порядок и дисциплина.
Привезли нас, в конце концов, в гарнизон Новый Софпорог, Лоухского района Карелии, в карантин.
Не буду долго рассказывать, грузить подробностями, лишь упомяну, как мы на КМБ страдали от молдаван. Хорошие ребята, ничего плохого про них не скажу, за два года службы каких-то неуставных трений с ними не было. Но есть у них очень вредная для военной службы особенность: они абсолютно не умеют молчать. Где соберутся двое или больше молдаван, там болтовня не смолкает. Если молдаванин молчит – значит, он или спит, или уже умер.
Построил нас сержант-ростовец как-то на стадионе и приказал:
– Смир-рно!
Все вытянулись по струнке. И только негромко в строю по-молдавски: быр-быр-быр.
– Я сказал смир-рна! Малчать! – Заорал сержант. – Что за разговорчики в строю после команды «смирно»?
Молдаване на мгновение испуганно притихли, а потом снова по-своему «быр-быр-быр».
– Ах, так! – Рассвирепел сержант. – Нале-во! Два круга по стадиону бегом марш!
Пробежали мы, запыхались. Сержант решил, что провел воспитательную процедуру для молдаван.
– А теперь я сказал: «Смирно»! И чтоб не одного слова в строю.
Молдаване опять негромко по-своему: «быр-быр-быр».
На сержанта было жалко смотреть. Отчаянно, чуть не плача, он заорал сорванным голосом:
– Вы, пулы! Вы что, русского языка не понимаете? Я же сказал «смирно»! После этого в строю ни одного слова или шевеления не должно быть. За то, что не умеете молчать, буду гонять весь карантин кругами по стадиону. Налево, вокруг стадиона – бегом марш!
Пробежали, снова построились перед казармой карантина. Стоим запаренные, высунув языки, еле дышим. Лишь молдаване меж собой:
– …быр-быр-быр… вот зверствует сержант, издевается… и чего взъелся на нас, мы ж совсем тихо разговариваем, никому не мешаем…
Матч закончился в пользу молдаван.
Перед присягой нас повезли, как и положено, на стрельбище, стрелять из боевого оружия. Стройбату, как известно, оружие не дают, боятся. И лишь когда сам попал в стройбат, узнал, что это не анекдот, а горькая правда. При каждом военно-строительном отряде, как и при любом гарнизоне, есть военная комендатура, а при ней гауптвахта. На губе при стройбатах служат губари из специального комендантского взвода, «красноперые» или «менты», как мы их называли. Чтобы охранять арестованных и вообще – усмирять буйную стройбатовскую вольницу, вроде военной полиции.
Так вот, автоматы для присяги и на стрельбище выделяет именно эта комендатура, своего оружия в отряде не было.
Привезли наш карантин в трех машинах на маленькое стрельбище, принадлежавшее той же комендатуре. Оно находилось в распадке между сопками, закрытое с трех сторон.
С нами же приехала машина из комендатуры, кроме начальника губы, в ней было отделение губарей, патроны и автоматы, из которых мы будем стрелять.
На огневом рубеже были постелены три одеяла, с них мы стреляли лежа, перед нами были три мишени. Делали по три одиночных выстрела, на результаты никто не смотрел, никого не интересовало, попали мы или нет.
А за нами, а за нами-то… прямо за нашими спинами, наведя автоматы в наши затылки, с полными рожками, стояло отделение губарей, десять человек. Так, на всякий случай…
И такой случай в этом отряде был. В стройбат призывают и судимых. Вот один из них, когда ему на стрельбище дали автомат, навел его на офицеров, дал выстрел поверху, и положил их в снег. А потом бросил автомат и присел на пенек. Дали срок ему, конечно.
Да, а потом у нас, новобранцев, была присяга. «Волнующий, торжественный момент в жизни каждого солдата», как любят писать в газетах. Момент серьезный и ответственный, конечно, не спорю. Только никакого волнения и подъема я не испытывал. Меня с частью других солдат с карантина уже перевели к тому времени из Софпорога в другой гарнизон, Верхняя Хуаппа, того же 909 отряда.
Нам привезли два автомата от губарей. Построили новобранцев в казарме, потом мы выходили по одному, и, держа автомат перед собой, зачитывали текст присяги, потом расписывались. Автоматы передавали друг другу по очереди. Запомнились два момента.
Первое: два баптиста присягу принимать и брать в руки оружие отказались на отрез. Они и на стрельбище те же пенки выдавали. Так и служили без присяги. Впрочем, оказались самые надежные солдаты: не пили, не буянили, не сквернословили, работали добросовестно. Газет не читали, правда, и кино не смотрели. Впрочем, глядя на нынешние газеты и телевидение, думаю: а может, они были не так уж и неправы?
Второе: один молдаванин не умел читать, совсем. По-русски он тоже почти не говорил. По документам у него было два класса образования, но и те он фактически задвинул. Как рассказали его земляки, он очень рано остался сиротой, жил в доме дяди, пас домашних коров. Так и задвинул школу. Текст присяги ему читал его земляк и переводил на молдавский, тот повторял. Потом пастух поставил какую-то закорючку под присягой. Впрочем, служил потом нормально, и русский скоро выучил.
Но не об этом, собственно, хотел рассказать, а о «страшных кровавых заградотрядах». Вот тогда-то, когда мне в спину смотрели десять автоматов красноперых, пока лежал перед мишенью всего лишь с тремя патронами, будучи сам мишенью, я в полной мере ощутил, как горячо любит нас Родина, жарко дыша нам в затылки автоматными стволами, как она нам доверяет и гордится нами.