Самые страшные войска

– Чего надо? 
А-бал-деть! Огнеупорная обмуровка котла остывала медленно, долго сохраняя тепло, и как только температура внутри топки стала сносной, кочегары положили доски на колосники и спали внутри, согреваясь. А до этого они спали на этом же котле сверху. 
– Я насос вам новый привёз, сейчас его сюда притащат. Так что готовьтесь. 
– Ладно, поняли. 
Я повернулся к дверям. 
– Эй! – раздалось из котла, – А топку кто за тебя закрывать будет? Тепло-то выходит! 
– А самим-то что – не судьба закрыть? 
– Дык, изнутри дверца плотно не закрывается, только снаружи. 
Я вернулся и со скрежетом затворил железную дверцу топки. Наследники Лазо, блин. 
Вы бы ещё огонь там развели и на замок изнутри закрылись. 
Преступление и наказание
1981 год. Северная Карелия, гарнизон Верхняя Хуаппа, 909 военно-строительный отряд. 
Пролог 
Итак, вернулся я с госпиталя. Лежал там с лёгким сотрясением мозга после драки. Лукаш, что ударил меня тогда сзади по затылку, посматривал на меня с лёгким опасением. Не меня лично он боялся, а то, что его могут посадить за это дело. Сколько бы блатные не травили – что тюрьма им дом родной, но на кичу никому неохота. Но не стал я его закладывать, прикинулся что у меня потеря памяти, амнезия. Лукаш воспрял духом. И в тот же день, в столовой, заорал на меня: 
– Без команды к приёму пищи не приступать! Чо, не поэл, баклан? 
И гордо этак повёл своей правой рукой с повязкой дежурного по роте. Формально он был, конечно, прав, но дело не в этом. Тем самым он дал мне понять: «Ничего ты мне не сделаешь. Отметелил я тебя физически, теперь и морально тебя буду иметь! а настучать на меня забоишься». 
Ну уж нет. Пусть побили меня тогда в умывальнике, но наезжать на себя всё равно не дам. Крут ты, конечно, Лукаш. Но знаю за тобой слабое место. И я сказал Лукашу, кивнув на его красную повязку на рукаве: 
– Сотрудничаешь с администрацией? Типа, «совет коллектива колонии»? А я-то думал, ты упорный вор, в законе, в отрицаловке. Боюсь, когда уйдёшь на дембель, твои кенты по зоне не поймут тебя, если узнают, что ты ссучился в армии. Твои же земляки новгородские раззвонят на воле. 
1. Преступление 
Ох, если б знал тогда, к каким последствиям приведёт эта моя фраза, то заткнулся бы и молчал в тряпочку. Нет, для меня лично последствий не было, но для дисциплины в роте… 
Лукаш до службы имел две судимости – условную и срок в малолетке. В роте поначалу был вроде как лидер отрицаловки. Т. е. клал с прибором на дисциплину, субординацию, распорядок и т. д. В стройбате такие вещи вполне канают, если на производстве работаешь нормально. Стройбат вообще дисциплиной не отличается, да и порядки близки к зоне. 
Но к моменту описанных событий он получил лычки младшего сержанта и вроде как «встал на путь исправления». Стал покрикивать на остальных на подъёме и построении, стал бригадиром, да и работать стал лучше. А если в стройбате солдат хорошо работает – то к нему вообще почти нет претензий. Всякие там отдание чести, команды «смирно-вольно», «разрешите обратиться» и прочий армейский долбогребизм в нашем военно-строительном отряде отсутствовали как класс. Да, надо сказать, что работал Лукаш трактористом на трелёвочном ТДТ-55. Тракторист трелёвочника на лесоповале – одна из центральных фигур на производстве, не менее важная, чем вальщик. Нелегко завалить 41 кубометр за смену (лес у нас был мелкий потому и нормы небольшие). Попробуй держать бензопилу целый день в руках, вжимая её в ствол, запаришься! Руки вальщика – стальные клещи, в рукопожатии запросто кости ладони ломают. Некоторые вальщики и по сто кубов давали. Но попробуй вытрелевать эти сорок или сто кубов! Если трактор, в отличие от бензопилы, постоянно ломается, ходовой трос и чокера рвутся, трактор тонет в занесённых снегом ручьях и болотцах, да и не в силах иной раз вытащить пачку хлыстов по волоку на эстакаду – штабель вытрелеванных и обрубленных хлыстов. А часто трелевать и по крутому склону приходилось. Потому именно трактористы, наряду с вальщиками, обычно руководили бригадами. А выработка бригады засчитывается по вытрелеванному и отгруженному лесу, а не по заваленному. 
Такие дела. Эх, да что там долго объяснять, поработайте сами полгода на лесоповале и всё поймёте, ничего сложного, привыкнете. 
Так вот, после той моей реплики Лукаш, Саня его звали, тёзка он мой, забил на дисциплину. Решил доказать всем, что он – «путёвый», авторитетный, что не ссучился, что в «законе», дескать. Ну, авторитет в законе вообще не пошёл бы служить, даже в стройбат. Знаю, зачем отсидевшие служить идут, и даже в комсомол там вступают. После армии получат новый паспорт – и привет, никакой судимости, чистенькие мы. Ну и правильно, В общем, жизнь вся впереди, зачем пачкать документы, раз уж биографию не исправишь. 
Так вот, Саня забил на дисциплину. Хорошо хоть, не на работу, а то точно новый срок схлопотал бы. 
Он не вставал на подъёме, он ходил в столовую без строя, демонстративно не снимал шапку в ленинской комнате, что в советские времена было страшным кощунством. Он валялся на кровати, пока все стояли в строю на вечерней поверке и хамил командирам. Несколько раз его сажали на губу, но ему это – как с гуся вода. «Не страшнее, чем на зоне!» – говорил он корешам, поглядывая в мою сторону. Словно хотел доказать мне: «Видал – я в отрицаловке, я не ссучился!» 
Ох, что я натворил! Ну, блин, почему не подумал тогда о последствиях. 
И вот, как-то вечером стоим на вечерней проверке. Прапорщик Федя зачитывал наши фамилии, а мы лениво отвечали: 
– Я! 
Доброжелатели иногда добавляли: 
– Головка от хуя! 
Были и варианты: 
– Пупкин? 
– В армию забрали! 
– Сидоров? 
– Военный строитель-рядовой Сидоров пал смертью храбрых в боях с баланами (брёвнами)! 
– Петров? 
– Чокеровался (повесился)! 
Так вот, со смефуёчками, и шла вечерняя поверка. Лукаш в это время валялся на своей койке поверх одеяла, в валенках и телогрейке (в казарме было нежарко), на свою фамилию даже не отвечал, западло. За него отвечал один из чокеровщиков его бригады.