Верь мне!

Она просто кричала эти слова, уже не думая о том, что причинит ему боль, слишком потрясенная и испуганная, чтобы выбирать слова помягче.
Аллан, который, казалось, наконец услышал ее, разжал руки и испустил дрожащий стон. Он походил на обиженного, удивленного щенка, которого хозяин наказывает за что-то, а за что — он не понимает.
— Но, Лу, ты же должна любить меня — должна!
Мне.., мне очень жаль, Аллан, — прошептала Лу.
На ее глаза навернулись слезы, но она старалась сдержать их.
— Лу, не плачь, радость моя. Не надо плакать. Я не хотел тебя пугать. Если ты и не любишь меня сейчас, то полюбишь со временем, дорогая. Пожалуйста, прости меня, сердце мое. Я ведь не хотел тебя обидеть, правда. Я думал, что могу не спешить, но, честно говоря, когда мисс Пул сказала мне, что на самом деле ты…
Он неожиданно замолчал, увидев, как его слова подействовали на девушку, сидевшую рядом с ним. Он почувствовал, как напряглось ее худенькое тело, и был поражен сдержанно-ледяным голосом, который негромко спросил:
— Мисс Пул? Анжела? Какое она имеет отношение к нашим с тобой отношениям?
— Ну же, Лу, не говори так. Я вообще не должен был называть ее имя. Я.., я обещал, что не буду. И.., она хотела как лучше, право же, хотела. Это ради тебя она подсказала мне. Она знает, какая ты робкая и застенчивая, дорогая моя, и она…
— Что она сказала?!
— Прервавший его вопрос был полон плохо сдерживаемого отвращения.
Лу вспомнила теперь, как они стояли вдвоем у окна, когда она вчера вечером вошла в гостиную Стива, и заговорщический взгляд, которым обменялись Анжела и Аллан.
В голосе Аллана теперь звучала досада.
— Она сказала, что ты ко мне неравнодушна — очень. Что ты просто стесняешься показать свое чувство. Она сказала, что с молодыми девушками так часто бывает, что они просто боятся посмотреть любви в лицо и признать, что она пришла. Она сказала, что мужчина должен взять инициативу.., что ты ответишь взаимностью, если я буду вести себя властно и… Она посоветовала мне сегодня пойти в наступление и одержать победу.
Горечь разочарования, прозвучавшая в его последних словах, заставила Лу содрогнуться. Она вся дрожала от гнева — но она сердилась не на Аллана. К нему она испытывала только жалость и неожиданно вновь вернувшуюся дружескую привязанность, которую чувствовала и прежде.
Вот он сидел рядом с ней, понурившись, немного обиженный, неуверенный в себе, трогая одним пальцем перекладины руля, — и она поняла, какой он еще неопытный и наивный. Незрелый, добрый мягкий — и доверчивый. Бедный Аллан! Он поступил по-доброму — вернее, у него были добрые намерения. Он пригласил ее на танцы в шерстехранилище и даже потом захватил для нее кофе. Неожиданно она почувствовала себя старше его — даже гораздо старше, чем была еще совсем недавно, когда машина переехала через реку, поднимая брызги. Тут она повернулась к нему, утешающе стиснув его руку.
— Мне очень жаль, Аллан. Прости меня, но ведь я не могу испытывать чувства, которых во мне просто нет. Ты же знаешь, сердцу не прикажешь. Но ты мне очень симпатичен, и я хотела бы, чтобы мы остались друзьями, и.., и забыли про сегодняшнюю ночь. По крайней мере, я собираюсь про нее забыть, и мы должны постараться об этом никогда больше не заговаривать. И… Аллан — если ты больше не захочешь меня никуда приглашать, я пойму. Знаешь, может, так было бы и лучше — тебе надо ходить одному и знакомиться с другими девушками. По-моему, нам лучше сразу же ехать домой, как только машина заведется. Как ты думаешь, долго еще не просохнет этот.., как его?., распределитель?
— А он вовсе и не намокал, — прозвучало изумившее ее признание. И в доказательство своих слов Аллан повернул ключ в зажигании, а потом уже дал газу, и они поехали по дороге. Каждый был поглощен своими мыслями.
Лу старалась дышать глубоко и размеренно. От усталости и волнений у нее кружилась голова. Ее бросало в дрожь при мысли о безжалостном вмешательстве Анжелы в ее личную жизнь, она злилась на себя за то, что вообще согласилась поехать сегодня, огорчалась из-за того, что Аллан так легко дал себя провести.
Ее обуревало так много чувств — и вдруг она вообще перестала что-либо чувствовать. Голова у нее была легкая, как пушинка от одуванчика, абсолютно лишенная воли. Наверное, это из-за виски, подумала она, ведь я к нему не привыкла. Изза виски и из-за шока, вызванного тем, что мне только что пришлось пережить.
Наверное, она все-таки задремала, совершенно измучившись, потому что когда машина в следующий раз остановилась, она не сразу смогла сообразить, где находится и почему. Потом, выпрямившись на сиденье и разглядев пустынную ленту дороги, залитую мощным светом фар и неподвижные, мрачные очертания деревьев и холмов на фоне бледных небес, усыпанных звездами, она уставилась на водителя со вновь проснувшимся холодком тревоги.
Аллан громко ругался — на этот раз он прямо-таки сыпал проклятьями.
— Не смотри на меня так, дурочка, — грубовато сказал он ей, и в его грубости было что-то настолько братское, что она с трудом подавила смех искреннего облегчения.
— Что случилось? — спросила она.
— Сломалась, вот что случилось, — горько ответил он. — И на этот раз по-настоящему. Уж не подумала ли ты, что я рискну разыграть поломку во второй раз?
Лу прикусила губу и ничего не ответила. Бедный Аллан! Можно ли винить его за то, что ему неприятно — и к тому же он, конечно, устал, устал не меньше нее.
Она вылезла из машины и подошла к капоту.
— Пожалуйста, разреши мне помочь. Я могу что-то сделать?
Она чувствовала полную свою беспомощность, но ноты сочувствия в ее голосе, наверное, дошли до него.
Он усмехнулся.
— Спасибо, Лу. Да, можешь. Достань, пожалуйста, фонарик из машины и посвети мне вот здесь.
Лу послушалась, радуясь, что может быть полезной. Она не знала, сколько времени держала фонарик, глядя, как Аллан отчаянно перебирает провода и контакты, зачищая их.
Постепенно небо окрасилось первым легким румянцем рассвета, розовеющим в обещании нового жаркого дня, но Лу дрожала в своей тонкой вязаной кофточке, поскольку воздух был еще по-ночному прохладным, как это часто бывает в глубине континента. Время от времени она встречалась взглядом с Алланом и старалась, чтобы ее руки, державшие фонарик, не дрожали. Ему и так хватало забот…
К тому времени, когда они наконец добрались до усадьбы, Лу уже легко могла разглядеть в быстро разгоравшемся свете дня, что часы показывают половину шестого утра. Боже праведный! Осталось всего три четверти часа до завтрака! Ей надо неслышно пробраться в дом, переодеться в рабочий халатик и пройти на кухню. Ложиться в постель, конечно, уже не имеет смысла; ей еще предстоит напечь булочек и пожарить отбивные на завтрак.
Так думала Лу, легкими шагами направляясь по тропинке к дому. Алдан с твердым намерением по крайней мере закончить свидание по всем правилам приличия, настоял на том, чтобы проводить ее до веранды, и держал ее под локоть. Они оба решили выйти из машины подальше от дома, чтобы не разбудить тех, кто спал в доме.
Однако оказалось, что эта мера предосторожности была излишней.
По крайней мере один обитатель дома уже проснулся — или, может быть, и не ложился?
Взгляд Лу никак не мог оторваться от безупречно начищенных ботинок с резинками по бокам, стоящих на самом верху лестницы — но она заставила себя поднять полные трепета глаза на аккуратно выглаженные брюки и защитного цвета рубашку с расстегнутым воротом и наконец с трепетом взглянула в суровое лицо Стивена Брайента. Она решила, что скорее всего он не ложился. Глубокие складки залегли в уголках его губ, а серые глаза, следившие за Лу и Алланом, нерешительно стоящих на гравии дорожки прямо перед ним, были презрительно-непреклонными и суровыми.
Лу послала ему робкую улыбку, которая угасла, едва успев родиться в уверенности, что он ее оттолкнет. Не было ни капли ответного тепла на худом, жестком лице Стива, бледном — несмотря на загар — от усталости или от гнева.