Ева и ее мужчины

— Как ты думаешь, Натали что-нибудь слышала? — спросила она спросонья.
Днем их разбудили настойчивые звонки в дверь.
— Вадим, открывай! — гремел на весь подъезд Рубин. — Открывай, я тебе говорю!
Ева тотчас проснулась.
— Не смей открывать! — Она на цыпочках прошла в ванную. Вышла оттуда одетая и причесанная. — Значит, так, я пошла домой, понятно? Нет, ты ничего не понял. Когда Гриша зайдет к тебе позже и спросит обо мне, ты ему скажешь, что мы с тобой поссорились в аэропорту и я поехала к себе. Все. А теперь давай потихонечку позавтракаем. Ты же не любишь цыплят? Кто смел, тот и съел. — Она с хрустом грызла крылышко цыпленка, каждый раз вздрагивая от непрекращающихся звонков. — Это он от ревности…
Они видели в окно, как Гриша сел в новенький «Опель», и только после этого вышли из квартиры.
— Ты оставайся, не провожай. Тебе на работу, а мне надо домой срочно.
— Ты придешь вечером?
Она старалась не смотреть ему в глаза. Никогда еще она не чувствовала себя так скверно.
— Конечно, конечно.
Коснувшись губами его щеки, она улыбнулась и бегом спустилась с лестницы. Пробежав с чемоданом в руке два квартала, открыла дверь подъезда и быстро поднялась на свой этаж. Трясущимися руками открыла квартиру и сразу заперлась. Чего она боялась? Того, что Гриша может все понять, или того, что об этой ночи каким-то образом станет известно Бернару? Она не может этого допустить. Упрекать себя уже после того, как все произошло, было бессмысленно. Что она натворила! Она должна написать Вадиму письмо.
Раздался звонок в дверь. Она сунула чемодан в кладовку, сняла юбку и блузку и, накинув халат, открыла дверь.
— Во! Ничего не понял. Ты откуда?
— Гришенька! — Она обвила руками его мощную шею. — Как я рада тебя видеть!
— Ну ты даешь, мать! Я же трезвонил всю ночь и все утро. Ты где была?
— В дальней комнате… Снотворного вчера наглоталась, разволновалась…
Никогда в жизни ей еще не приходилось лгать так много.
— Ну что ж, я рад. Рад, что ты здесь. Ты Левку видела? Драницын к тебе не приходил?
А?.. — И тут он хитро улыбнулся. — А может, он здесь уже, а? Признавайся, Евка!
— Я одна.
— Ты только скажи, и будешь не одна… — Он со смехом обнял ее и поцеловал в шею. И так неуклюже он это сделал и так нежно, словно она была сделана из фарфора, что Ева пожалела его.
Бедный Гриша, во всем-то ему везет, только не с женщинами. Они любят его деньги, быть может, даже его веселый и добрый нрав. Но они не видят в нем мужчину.
— Скажи, ты была у своего упрямого, как осел, адвоката?
— Мы с ним поссорились в аэропорту. Это ты сказал ему, что я приеду?
— Я, — вздохнул Гриша. — Я его понимаю.
Больше того, я с ним солидарен. Он еще ничего не знает о Бернаре?
Она прислонилась к стене, чтобы не упасть.
Это невозможно! Вся ее жизнь — как на ладони.
— Проходи, чего стоишь. Гришенька, твоя фамилия, случайно, не Рентген?
— Нет. Я — Рубин и страшно горжусь этой драгоценной фамилией. А у тебя, птичка, все на лице написано. Ты же едва на ногах стоишь.
Ложись, отдыхай, я тебя понимаю… Хочешь, чаю сделаю?
Она легла и закрыла глаза. Неужели Гриша любит ее? Ева стала вспоминать все, что за время их знакомства он сделал для нее. Ведь в самые трудные моменты ее жизни она обращалась только к нему. Это он утешал ее после развода с Анохиным, хотя виновата во всем была она: Коля, муж, приехал к Драницыну на дачу и застал их там в постели. А ведь он знал обо всем или догадывался раньше… И после всего Гриша приехал к нему и убедил его оставить ей квартиру!.. А может, заплатил ему?
Ну конечно, как же она раньше не поняла! Не мог Анохин, даже из любви к ней, сделать такой широкий жест. Он и за границу-то уехал из-за денег, а ведь эта трехкомнатная много стоит. А когда два года назад умерла мама, кто оплатил похороны? Гриша.
Он давал ей деньги, пока она не стала встречаться с Вадимом. Может, он и пьет оттого, что она не обращает на него внимания? А тот американец?.. Господи, вдруг осенило ее. Неужели это сам Рубин купил у нее «Желтые цветы»?
Она вскочила и побежала на кухню.
Гриша уже готовился нести чай. Увидев ее в разлетающемся халате, он боязливо коснулся своими огромными ручищами ее плеч.
— Что с тобой, птичка?
Она только сейчас заметила, какая на нем роскошная льняная рубашка, белая, в серую полоску, какие великолепные черные брюки. Он, похоже, надел все самое лучшее, что у него было, лишь бы понравиться ей.
— Гриша, это ты купил мою картину?
— Не понял. Какую картину? О чем ты?
— «Желтые цветы». Признавайся.
— Нет же.
— Хочешь сказать, что тот щуплый американец?
— Сначала — да.
— Как это — сначала?
— Он перекупщик. Такой же, как и я Но почему тебя это волнует? Он продаст ее кому-нибудь дороже. Я же работаю в этом направлении. Мы же тебе имя делаем, птичка. Ты-то сама себе цены не знаешь.
— Хорошо, а квартиру, вот эту, анохинскую? Ты?
— Я, — признался он и принялся спокойно разливать чай по чашкам. — Ты обиделась?
— Нет, — ответила она растерянно. — Но почему же я раньше не догадалась? Мне пришло это в голову только что…
— Я не хотел, чтобы ты жила, как твоя мама, в коммуналке. У меня были деньги. Почему бы не помочь?
— Но это слишком щедрый подарок…
— А мне для тебя ничего не жалко. Абсолютно. Ты есть, а это для меня самое главное.
— Ты меня любишь?
— А ты только сегодня это поняла?
— Да. Только что. Послушай, как же ты жил все это время? Ты же меня сам, на своей машине на дачу к Драницыну возил, терпел, когда я тебя ночью вызывала, чтоб поплакаться на твоей широкой груди… А теперь, так сказать, своими же руками отправил к Бернару… Ты знал о нем?
— Знал. Я собирался и раньше вас познакомить, но.., я предчувствовал. Получается так, что я жуткий эгоист. Вот подумай сама, что мешало мне раньше отправить тебя за границу? Или ты хуже писала? Нет же.
Мне было важно знать, что ты в Москве, где-то рядом, что я всегда могу заехать и увидеть тебя.
А Натали заприметила тебя давно. Не сказать, чтобы она была заядлая коллекционерка, скорее взбалмошная женщина, которая не знает, куда девать деньги. Это мои клиенты, а таких людей по миру знаешь сколько…
— Но ты не мог предугадать, что я понравлюсь Бернару.
— Значит, мог. Не то чтобы предугадать, но предположить.
— Но ты не знал, что они поедут на дачу к Фибиху и тот потеряет там свои ключи. Ведь если бы не это, Бернар не оказался бы в моей квартире.
— Ну и что, он должен был приехать в Подвал в тот вечер, в тот четверг. Но внезапно уехал. Я тогда не знал, что вы уже успели познакомиться. Так что это судьба, Ева. А потом мне позвонила Натали и сказала, что Бернар «страдает по русской Еве». Она спросила меня, что ты из себя представляешь, и я, как мог, объяснил.
— Судя по реакции Натали при моем появлении, могу вообразить. «Ничего особенного», я угадала?
— Я не хотел ее расстраивать, щадил ее чувства. Она любит Бернара. И это самое, пожалуй, трагичное в вашей истории.
Чувствую сердцем: не отпустит она его просто так. Что-то случится. Обязательно.
— Не пугай меня. Что может случиться?
Ей не понравился этот разговор. Столько всего навалилось в этот день, что невозможно было обо всем думать. Одно ясно: фамилию Анохина супруги Жуве знали задолго до встречи Евы с Бернаром. И только случай приблизил эту встречу.
— Значит, ты знаешь, где я провела эту ночь? — спросила она упавшим голосом.
— Знаю. Я видел, как он в аэропорту усаживал тебя в машину.
— Гриша! Но это же мазохизм! Почему бы тебе не вычеркнуть меня из своей жизни? Тебе же больно.
— Это не в моих силах.
Она выпила остывший чай и поняла, что у нее нет сил даже подняться со стула. Как ей хотелось, чтобы Гриша ушел! Чтобы он не видел на ее лице следы этой ночи.
— Пойдем, я провожу тебя в спальню, — предложил он и помог ей подняться. — Можно, я посмотрю, как ты будешь раздеваться? Не бойся, я не наброшусь на тебя. Как ты понимаешь, я мог бы сделать это еще пять лет назад.