Неофит

Джоби кивнул; все, что угодно, лишь бы не идти к миссис Клэтт.
— Хорошо же, тогда слушай. Я могу вернуться засветло, и я хочу, чтобы ты сидел дома тихо. Не отвечай на стук в дверь, если кто-то придет, потому что у меня могут быть неприятности с полицией из-за того, что я оставляю тебя одного, а нам ведь этого совсем не нужно, верно? На столе в кухне джем, хлеб и пряник тебе к чаю. Я подложила в печь дров и закрыла заслонку, ты не должен ее трогать ни в коем случае. Если я не вернусь, когда начнет темнеть, ложись спать, закройся одеялом. Ты ведь уже большой мальчик, должен помогать матери, если ей надо уйти, как сегодня. Ты понял меня?
Джоби кивнул, мать поцеловала его в лоб и ушла, закрыв за собой дверь на ключ. Джоби почувствовал одиночество в этой внезапной пустоте. Не было никого, перед кем он должен бы был притворяться, и мальчик дал волю слезам. Впервые после смерти отца он так сильно плакал. Ему стало полегче, он проголодался и пошел в кухню, где съел хлеб с джемом и пару кусков имбирного пряника, который накануне испекла мать.
В комнате стало темнеть, прежде чем он понял, что наступил вечер. Где-то вдалеке прогромыхал гром. К нему вернулась тревога, вернулись все его детские страхи. Он посмотрел на дверцу чулана, чтобы убедиться, что она заперта, ему показалось, что изнутри раздаются какие-то звуки, как будто кто-то пытается открыть ее, от чего дерево заскрипело. Тогда он бросился бежать по шатким ступенькам наверх и вскоре уже лежал в постели, накрывшись с головой одеялом, как велела мать, прислушиваясь к раскатам грома.
Было темно, он ничего не видел. Он крепко закрыл глаза, дрожа под одеялом, прислушиваясь. Какие-то непонятные звуки, самые страшные. Он попытался заткнуть уши, чтобы не слышать, но не смог.
Звуки были какие-то скрипучие, как будто кто-то надавливал на дерево, такой звук раздавался, когда мать закрывала Джоби в чулане и запирала его дверцу, а он в ужасе толкал ее, пытаясь выйти. Она скрипела от его усилий, но запор был достаточно крепок, так что он зря тратил время. И сейчас происходило то же самое: что-то пыталось выйти оттуда!
От слепого ужаса он свернулся калачиком, почти задохнулся во влажной духоте постели. Оно не сможет вылезти из чулана, это невозможно. Неужели невозможно? Но если бы оно и вылезло, оно не знает, что он здесь. Неужели не знает?
Чей-то шепот; он не сразу различил голоса, затаив дыхание, пытаясь определить, откуда они доносились. Гром грохотал вовсю, гроза бушевала прямо над их домом, как будто тысячи диких существ, пытавшихся освободить то, что притаилось здесь, наконец-то пришли за Джоби, чего он всегда боялся. Голоса продолжали звучать, произнося смесь бессмысленных слов... наверху, на чердаке! Конечно, откуда бы им еще доноситься; он словно слышал повторение шума тех сборищ, которые устраивала мать с незнакомыми людьми, появлявшимися в темноте. Все происходило вновь, но только в доме никого не было, кроме него. Никого... Живого!
Он тихо плакал, беззвучно шевеля губами, звал мать. С ней бы не было так страшно. Дом дрожал от ударов грома, вспышки молнии освещали его постель. Кто-то умрет сегодня, Джоби, может быть, ты!
Бесконечное смятение, шум и страх. Джоби весь сжался, снова стал молить о том, чтобы поскорее вернулась мать. Но она не пришла, и в конце концов мальчик в изнеможении провалился в сон, все еще слыша шепот, скрип дверцы чулана, потому что кто-то толкал ее изнутри, стихающие раскаты грома; злые силы иссякли, им не удалось освободить духов, томящихся в доме.
Рассвело. Джоби понял, что ночь прошла, вылез из-под скомканных простыней и одеяла, сощурился от утреннего солнца. Он почувствовал облегчение, но ему надо было найти мать, рассказать ей обо всем.
Он прокрался на лестничную площадку, увидел, что дверь в комнату матери приоткрыта. Помедлив, он заглянул туда. Невозможно было понять, спал ли кто-нибудь на кровати ночью, потому что мать никогда не застилала ее. Матери в спальне не было, но это не удивило Джоби, потому что она всегда вставала рано. Она, наверно, внизу.
Он подошел к краю узкой винтовой лестницы, прислушался. Тишина, не слышно стука кастрюль и сковородок, нет запаха жареного бекона. Еще не спустившись с лестницы, он знал, что Хильда Тэррэт не вернулась домой. Он проверил две комнаты внизу, но ее и там не было. Длинный черный плащ матери не висел на крючке на двери. Чувство пустоты, одиночества охватило Джоби, слезы снова наполнили его глаза.
Вдруг мальчик в ужасе заметил, что дверца чулана распахнута; он увидел за ней черную пустоту, попытался отвести взгляд, почувствовал затхлый запах плесени, исходящий изнутри. Он подбежал к чулану, захлопнул дверцу, услышал, как щелкнул замок, но все же навалился на нее всем телом. Он опоздал, его наихудшие ночные страхи подтвердились, гром освободил то, что томилось в чулане, выпустил его в ночь. Оно могло быть где угодно, ожидая возврата тьмы.
Джоби уселся на стуле матери возле погасшей плиты, глядя на почерневшие угли; он уже не ждал мать, он знал, что она не вернется. Он был так потрясен, что не стал противиться, когда днем пришла миссис Клэтт и увела его; кот шел сзади, следом за ним, как бы давая ему понять, что при первой же возможности вцепится с ненавистью в ноги Джоби.
Джоби очнулся от своих воспоминаний, все еще водя точильным камнем по лезвию садового ножа, которое превратилось в узкую, блестящую полоску стали. Туман перед его глазами рассеялся, и он увидел вокруг себя любопытные молодые лица. Некоторые смотрели враждебно, другие же просто наблюдали. Элли Гуд. Элли — хороший паренек, друг, если таковой ему понадобится, но пока Джоби был один, с тех самых пор, как ушел от миссис Клэтт в день своего шестнадцатилетия, вернулся в развалюху, которая когда-то была его домом. Ему никто не был нужен.
Салли Энн Моррис. При виде нее у Джоби по телу начинали бегать мурашки, но это было приятно, у него появлялось странное, незнакомое ощущение. Ее зеленоватые глаза поблескивали на солнце, они проникали в него так же, как глаза матери или миссис Клэтт, которые читали его тайные мысли, властвовали над ним. Я тебе нравлюсь, правда, Джоби? Он покраснел, посмотрел на нож в руке, мысленно произнес, заикаясь, что ему надо работать. Твоему отцу, Салли Энн, не понравилось бы, что я лентяйничаю.
Ты опять мечтал, Джоби.
Иногда события прошлого он видел так ясно, как будто все это случилось лишь вчера. Это они виноваты, они перенесли свои мысли в его сознание. Твоя мать убила твоего отца, Джоби, околдовала быка, а потом. Господь покарал ее, убил молнией. А что же будет с тобой?
— Ты — ведьмин сын.
Раздался голос Элли Гуда:
— Заткнись.
Толпа приблизилась. Тимми Купер стоял впереди, чувствуя себя в безопасности. Ты не посмеешь мне ничего сделать, Джоби, хоть ты и ведьминское отродье.
Он посмотрел на Салли Энн, увидел, как движется ее гибкое, молодое тело, как будто для него одного. Посмотри на меня, Джоби, разве ты не хотел бы, чтобы все это было твоим?
Джоби весь напрягся, вспотел, наметил очередной побег боярышника, который надо было разрезать, оглянулся назад, видя в тумане лица. Ненависть к Тимми Куперу и его насмешкам, какое-то иное чувство к этой девушке вызывали в его нижней части тела ощущения, которые сбивали его с толку. Точильный камень выпалу него из пальцев, и Джоби повернул лезвие ножа кверху и назад, нацелившись на тонкий побег; но как раз в тот момент, когда он поднес нож поближе, он невольно отвел взгляд в сторону. И в этот ужасный миг он понял, что не властен над собой, что кто-то управляет его действиями.
Время как будто остановилось, и все казалось в тысячу раз ужаснее. Деревянная рукоятка ножа каким-то образом выскользнула из его потных пальцев, и нож, крутясь, вращаясь, сверкая в лучах полуденного солнца, забыл о живой изгороди, превращаясь в орудие уничтожения, наметив себе цель — насмешливое лицо ребенка.
— Ведьмин сын. Твоя мать убила твоего отца, и Господь...
Нож ударил Тимми Купера острым краем лезвия, со всей силы, угодив на тонкую шею, которая оказалась ничтожной преградой на его пути и не смогла задержать его полет. Это произошло так стремительно, но Джоби Тэррэту казалось, будто нож падал очень медленно. Гильотина, нашедшая цель, обезглавливающая с бесстрастной исправностью.