Последняя ступень (Исповедь вашего современника)

— Здесь, здесь, где подчеркнуто.
Я читал. «Народы забывают иногда свои национальные задачи, но такие народы гибнут и превращаются в наземь, удобрение, на котором вырастают и крепнут другие, более сильные народы. Столыпин».
— Глубокая правда, — не давал мне опомниться Кирилл. — Но только некоторые народы, возможно, забывают сами о своих национальных задачах, а некоторым помогают забыть.
— Но ведь это Столыпин! Мракобес! Опора самодержавия.
— Что вы знаете о Столыпине? — неожиданно вступил в наш дуэт негромкий, но сильный и уверенный голос Лизы.
— Лисенок, давай кроши… По скуле… Нокаут… Справа, под дых…
— Ну как — что? Реформа там… Столыпинская. Еще «столыпинский галстук» какой-то…
У меня и правда, сколько ни крутились и ни бегали огоньки по миллиардным ячейкам памяти, ничего не выскакивало в виде конечного результата на тему «Столыпин», кроме столыпинской реформы да «столыпинского галстука», кроме слов — реакционер, цепной пес самодержавия.
— Стыдно! Для русского писателя — позор!
— Наше поколение ничего больше о нем не знало…
(По-моему, как я теперь вспоминаю, с первого раза Кирилл не прицепился еще к этому моему выражению о «нашем поколении». Кажется, понадобилось мне еще раз употребить это выражение в какой-то связи, после чего оно было взято на вооружение Кириллом. Чуть что — он сразу же мне и врежет: «Ну да, ваше поколение не знало…»)
Лиза заговорила, не то как бы читая лекцию студентам, не то как бы отвечая на экзаменах:
— Петр Аркадьевич Столыпин был крупнейшим государственным деятелем, стремившимся к процветанию России. Но фактически ему пришлось бороться за ее спасение. Да, земельная реформа — это его дело. Надо сказать, что в то время Россия и без этого производила огромное количество сельскохозяйственных продуктов. Русский хлеб, масло, лен, мясо, сало, яйца на мировом рынке не знали себе конкуренции. Тогда еще не приходилось нам покупать хлеб в Канаде или Австралии.
— Лисенок, минутку. Даю врезку. Сейчас найду, — Кирилл начал судорожно листать книгу, ища какое-то нужное ему место. — Минутку, Лисенок, минутку. Вот. Режиссер «Ла Скала» о Шаляпине. Он говорит: «Но возить певцов из России в Италию — это такая же нелепость, как если бы… как если бы… Россия стала покупать пшеницу в других странах». Вот, Владимир Алексеевич, когда режиссеру из «Ла Скала» понадобилось найти пример величайшей нелепости, вот что он сказал. А для нас эта нелепость — наши будни. Ежегодно мы покупаем пшеницу, отдавая за это тонны золота. [6]
— Так вот, — продолжала Лиза, — столыпинская реформа. Она должна была дать свои результаты примерно к 1924 году. Немецкое правительство, услышав о реформе, прислало специальную комиссию для ознакомления с ней. Фактически это был плохо завуалированный шпионаж. Но тогда существовали другие международные нормы. Комиссия полгода на месте изучала вопрос и доложила кайзеру: «Если допустить, чтобы реформа осуществилась и дала свои плоды, то Россия будет уже недосягаема, с ней не справится никто и ничто». После этого началась ускоренная подготовка к войне с Россией. Комиссия работала в 1913 году, а война началась в четырнадцатом.
Столыпин готовил также реформу о всеобщем образовании. Всеобщее образование в России должно было осуществиться к 24-му году. Революционерам он однажды сказал: «Вам, господа, нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия».
Революционеры понимали — пока у власти стоит этот человек, никакой революции в России не будет. Да, «галстуки». То есть введение смертной казни. Сколько шуму было из-за этого! Сколько возмущения, негодования. Толстой: «Не могу молчать!» А сколько было повешено за все столыпинские годы? Где-нибудь можно узнать, я думаю, что десятка полтора человек. У нас теперь десятилетиями существует смертная казнь, и никто ничего не говорит. И между прочим, ЦСУ ни разу не информировало народ, сколько человек ежегодно мы расстреливаем. Почему орал Толстой? Потому что о каждом случае смертной казни писалось в газетах. Была демократия.
— Но зверства… Хотя бы Ленский расстрел…
— Лисенок! — воодушевился Кирилл. — Кинь нам, сколько было жертв во время Ленского расстрела?
— Двадцать три человека.
— Кажется, ты ошибаешься, около семидесяти. Но все равно. А сколько шуму? Поколение за поколением в букварях в начальной школе, не успеют детишки раскрыть глаза, — читают про Ленский расстрел. В 1956 году в Тбилиси расстреляли из пулеметов грузинскую молодежь, положили на месте более пятисот человек, а ваше поколение, Владимир Алексеевич, об этом даже и не слыхало.
— Да, так вот… — продолжала Лиза. — Столыпин. Одиннадцать покушений. Почему, откуда? Человек делает Россию сильнее, богаче, образованнее. Он заботится о ее целостности, о ее устойчивости, о ее военном потенциале. Почему же одиннадцать покушений? Потому что они понимали: пока Столыпин у власти, никакой революции не бывать. Ведь чем сильнее Россия, чем она благополучнее, тем для них, революционеров, хуже, тем труднее ее раскачать и сокрушить. «Чем хуже, тем лучше» — это сказано Лениным. Поэтому одна задача — убить, убить и убить. И убили — в Киеве, в театре, во время оперы. На одиннадцатый раз.
— Но было же общее недовольство? Демонстрации? Уличные беспорядки? Казаки с нагайками?
— Кто сказал, что — всеобщее? Если на улицу из ста семидесяти миллионов выходило сто человек, сговорившихся между собой и подбивших на беспорядки еще сто человек, это еще — не всеобщее. Между прочим, то, что можно было выходить на улицу на демонстрации, с красными флагами, говорит о демократии тех времен. Попробуй-ка завтра выйти на улицу Горького с русским трехцветным флагом, — Кирилл захихикал. — Поглядел бы я на вас, Владимир Алексеевич, как бы вы понесли по улице Горького русский трехцветный флаг и где бы вы оказались через пятнадцать минут. Конная полиция выступала, конечно, а как же. Вдруг эти демонстранты начнут окна бить? Надо же оградить мирных жителей от бесчинств? Кстати, эти мирные жители как потенциальная контрреволюционная сила всегда объявлялись обывателями.
— Но ведь разгоняли нагайками?
— Это делалось очень просто. Идет демонстрация. Конная полиция, пускай хоть и казаки. Стоят, наблюдают. Не пускают на главную улицу. Допустим. В это время революционер-экстремист, чтобы спровоцировать большие беспорядки, стреляет из нагана в полицию. А им, с флагами, только это и нужно. Чем больше беспорядков, тем лучше. Да и не им, не всем идущим по улице, а маленькой кучке людей, которые все это организовали. Сами они, возможно, сидят на конспиративной квартире, потирают руки. Много-много, если одного своего представителя пошлют как застрельщика.
— Но все же насчет демократии звучит непривычно.
— Посудите сами, Владимир Алексеевич… Про Засулич, я надеюсь, ваше поколение слышало?
— Ну, слышали.
— В кого она стреляла и за что ее судили?
— Я уж, право, не помню. Знаю — была Засулич.
— Так вот знайте — она стреляла, если перевести на наш советский язык, в министра МВД. Ее судили. Суд присяжных ее оправдал. Исторический факт. Террористку на руках вынесли из зала суда. Попробуйте вы, живя в самом демократическом государстве мира, выстрелить в начальника МВД. И-о-хо-хо!
— Но, говорят, Россия гнила?
— Россия гнила?! — расхохоталась Елизавета Сергеевна.
И тут они обрушили на меня водопад пусть разрозненных, но одно к одному прилегающих сведений:
— Между 1890 и 1900 годами в России были протянуты все основные нитки железных дорог, которыми, кстати, мы пользуемся сейчас, крича, что мы великая железнодорожная держава.
— Был разработан профессором Вернадским план электрификации всей России, который, бессовестно присвоив, назвали потом планом ГОЭЛРО. И Днепрогэс в плане Вернадского был, и Волховская электростанция, и некоторые уже начинали строиться, в частности, на Кавказе.
— Была построена КВЖД, которую дураки потом подарили Китаю.